Мы должны говорить правду о повсеместном кризисе в местах лишения свободы: мы сажаем в тюрьму больше людей, чем любая другая страна в мире, без особых на то причин. Мы должны говорить правду о жестокости полиции, о расовых предубеждениях, об убийстве безоружных чернокожих. Мы должны говорить правду о фармацевтических компаниях, которые навязывают вызывающие привыкание лекарства ничего не подозревающим людям, а также о кредиторах, о коммерческих колледжах, которые вешают долги на уязвимых американцев. Мы должны говорить правду о жадных, хищнических корпорациях, для которых дерегулирование, финансовые спекуляции и отрицание климатических изменений стали символом веры. И я намерена говорить правду.

Эта книга задумана не как изложение политической платформы и тем более не как план из пятидесяти пунктов. Скорее это собрание идей, точек зрения, историй из моей жизни и из жизни многих людей, которых я встретила на своем пути.

Есть также еще два момента, которые нужно упомянуть, прежде чем мы начнем.

Во-первых, мое имя произносится как «Ка́мала», с ударением на первом слоге. Оно означает «цветок лотоса», который является важным символом в индийской культуре. Лотос растет под водой, и его цветок поднимается над поверхностью, в то время как корни крепко держатся за дно реки.

Во-вторых, я хочу, чтобы вы знали, что все написанное – это очень личное. Это история моей семьи. Это история моего детства. Это история жизни, которую я построила. Вы познакомитесь с моей семьей и моими друзьями, моими коллегами и моей командой. Надеюсь, вы полюбите их так же, как и я, и благодаря моему рассказу увидите, что ничего из того, что я когда-либо совершала, не могло быть сделано мною в одиночку.

Камала, 2018

Глава 1. От имени народа

До сих пор помню, как я впервые вошла в здание Верховного суда округа Аламеда в Окленде, штат Калифорния, в качестве сотрудницы. Это было в 1988 году, в последнее лето учебы в школе права, и мне вместе с девятью другими студентами предложили летнюю стажировку в окружной прокуратуре. У меня было чувство, что я хочу быть прокурором, хочу работать на переднем крае реформированного правосудия, хочу защищать уязвимых. Но поскольку я никогда не видела эту работу вблизи, то окончательного решения еще не приняла.

Солнце ярко освещало здание суда, стоявшее особняком на берегу озера Меррит, – более высокое и величественное, чем другие здания поблизости. С некоторых ракурсов оно выглядело как архитектурное чудо какой-нибудь столицы за пределами США, с гранитным основанием и бетонной башней, увенчанной золотой крышей. Правда, с других ракурсов здание имело жуткое сходство со свадебным тортом в стиле ар-деко.

Окружная прокуратура округа Аламеда сама по себе является чем-то вроде легенды. Эрл Уоррен возглавлял ее до того, как стал генеральным прокурором Калифорнии, а затем одним из самых влиятельных судей Верховного суда Соединенных Штатов. В то утро я думала о нем, когда шла мимо потрясающих мозаик в вестибюле, изображающих начало исторического пути Калифорнии. Словам Уоррена – провозглашению сегрегации «изначальным неравенством» – понадобилось долгих 15 лет, чтобы добраться до Беркли, штат Калифорния. Я была благодарна за то, что для меня они прозвучали вовремя: мой класс начальной школы был только вторым классом в городе, на который распространился басинг^[2].

На ознакомительную сессию я пришла первой. Через несколько минут появились остальные коллеги-служащие. Среди них была только одна женщина – Эми Резнер. Как только сессия закончилась, я подошла к ней и попросила номер телефона. В этой среде, где доминировали мужчины, было приятно иметь хотя бы одну коллегу-женщину. Она и сегодня остается одной из моих самых близких подруг, а я – крестная мать ее детей.

Как летние стажеры мы по понятным причинам практически не имели власти или влияния. Наша работа состояла прежде всего в том, чтобы учиться и наблюдать, помогая там, где можно. Это был шанс получить представление о том, как работает система правосудия изнутри, как она выглядит, когда правосудие совершается – и когда нет. Нас прикрепили к адвокатам, которые рассматривали все виды дел, от ДТП до убийств, и у нас была возможность присутствовать при составлении дел и немного участвовать в процессе.

Никогда не забуду, как мой руководитель работал над делом, связанным с арестом за наркотики. В ходе рейда полиция арестовала несколько человек, в том числе невинного свидетеля – женщину, которая оказалась не в том месте и не в то время. Я ее не видела. Не знала, кто она и как выглядит. У меня не было никакой связи с ней, кроме протокола, который я просматривала. Но в ее истории было что-то такое, что привлекло мое внимание.

Был вечер пятницы, и большинство сотрудников уезжали домой на выходные. По всей вероятности, судью она не увидит раньше понедельника. Это означало, что ей придется провести выходные в тюрьме.

Работает ли она по выходным? Неужели ей придется объяснять своему работодателю, где она была? А вдруг ее уволят?

И что еще важнее, я знала, что у нее дома есть маленькие дети. Знают ли они, что она в тюрьме? Должно быть, они думают, что она сделала что-то плохое. Кто сейчас присматривает за ними? Есть ли вообще кто-то, кто может это сделать? Вызовут ли службу защиты детей? Боже мой, она может потерять своих детей!

Для этой женщины на кону стояло все: ее семья, ее средства к существованию, ее положение в обществе, ее достоинство, ее свобода. И при этом она не сделала ничего дурного.

Я бросилась к секретарю суда и попросила, чтобы дело было рассмотрено в тот же день. Я умоляла. Я заклинала. Если бы судья мог вернуться на скамью всего на пять минут, мы могли бы добиться ее освобождения. Все, о чем я могла тогда думать, – это ее семья и напуганные дети. Наконец, когда дневной протокол подошел к концу, судья вернулся. Я смотрела и слушала, как он рассматривает дело, ожидая, когда он вынесет решение. И вот стук молотка – свободна! К ужину эта женщина успеет вернуться домой к детям. У меня никогда не было возможности встретиться с ней, но я никогда не забуду того случая.

Это был решающий момент в моей жизни. Дело случайного свидетеля стало для меня квинтэссенцией идеи о том, что даже на задворках системы уголовного правосудия ставки чрезвычайно высоки и в высшей степени связаны с гуманизмом. Это было осознание того, что даже на месте стажера человек, которому не все равно, может вершить правосудие. Это было откровение, момент, который показал, насколько важно, чтобы прокурорами работали сострадательные люди. Задолго до того, как меня избрали генеральным прокурором, я одержала одну из самых важных моих побед. Я знала, что свидетель едет домой.

И я знала, какую работу хочу делать и кому хочу служить.

Здание суда находилось недалеко от того места, где я выросла. Я родилась в Окленде, штат Калифорния, в 1964 году и раннее детство провела на границе между Оклендом и Беркли.

Мой отец, Дональд Харрис, родился на Ямайке в 1938 году. Он блестяще учился и эмигрировал в Соединенные Штаты после поступления в Калифорнийский университет в Беркли. Там он изучал экономику, а затем преподавал в Стэнфорде, где и сейчас остается почетным профессором.

Жизнь моей матери началась за тысячи миль к востоку, в южной Индии. Шамала Гопалан была старшей из четырех детей – в семье было три девочки и мальчик. Как и мой отец, она была одаренной ученицей, и когда проявляла страсть к науке, родители поощряли и поддерживали ее.

В девятнадцать лет мама окончила Делийский университет. И на этом она не остановилась. Она подала документы в аспирантуру в Беркли – в университет, который никогда не видела, в стране, в которой никогда не бывала. Даже представить не могу, как трудно было ее родителям отпустить ее. Коммерческие авиарейсы только открывались. Поддерживать связь было непросто. И все же, когда мама попросила разрешения переехать в Калифорнию, мои бабушка и дедушка не встали у нее на пути. Она была еще очень юна, когда в 1958 году уехала из дома в Беркли, чтобы получить докторскую степень по питанию и эндокринологии, а потом стать исследователем рака молочной железы.

После получения диплома мама должна была вернуться в Индию. В свое время брак ее родителей был устроен старшими членами семьи. Предполагалось, что мама пойдет по тому же пути. Но у судьбы были другие планы. Она познакомилась с отцом, и они полюбили друг друга в Беркли во время участия в движении за гражданские права. Ее брак и решение остаться в Соединенных Штатах были окончательными актами самоопределения и любви.

У моих родителей две дочери. Мама получила ученую степень в двадцать пять лет, в тот же год, когда родилась я. Моя любимая сестра Майя появилась на свет через два года. Семейное предание гласит, что во время обеих беременностей мама была занята вплоть до момента родов – в первый раз у нее отошли воды, когда она была в лаборатории, а во второй – когда она готовила яблочный штрудель. (Зная свою маму, я уверена, что в обоих случаях она настояла на том, чтобы закончить дело, прежде чем отправиться в больницу.)