– Мы всегда будем друг другу лучшими друзьями, правда?

И Мортимер ответил:

– Всегда.

Так всё и началось. Из-за наших настоящих имён. Не напомни я Мортимеру, что на самом деле его зовут Иммер, мне и рассказывать сейчас было бы не о чем: ничего бы просто не произошло. Не знаю, поверите ли вы моей истории, потому что приключение вышло удивительное – удивительное и опасное. Но вся эта сказка – чистая правда, и королева Индра говорила мне, что её рассказывали не один, а многие тысячи раз. И по сию пору рассказывают. Каждый день во всех уголках земного шара люди рассказывают её – сказку о стране линдвормов^[1].

Поход в мастерскую

Через несколько дней после нашего с Мортимером разговора Тюра оступилась на лестнице и подвернула ногу. Я думал, что от её воплей дом рухнет. К вечеру лодыжка посинела, распухла и сделалась похожей на сливу.

– Придётся вам идти в мастерскую за дневной платой, – проговорила Тюра. Она, стеная и охая, лежала в кровати. – Поди сюда, я посчитаю.

Мне пришлось подойти к кровати и отдать тётке всё, что мы в тот день наполировали. Пепельницу, две лопаточки для торта и гребень, над которым Мортимер бился с самого утра. Тюра быстро подсчитала, что за всё нам следует двадцать пять эре: десять за пепельницу и по пять за все остальные вещи.

– Старший мастер уходит домой в семь вечера, так что пошевеливайтесь.

Мы приготовились бежать, но в последнюю минуту Тюра схватила меня за руку и, тяжело дыша, подтащила к себе. Блёклые глаза сурово сверкнули.

– И не вздумай являться домой без денег. Слышишь, Самуэль?

Я торопливо кивнул, вывернулся из тёткиной хватки и пустился за Мортимером, который уже бежал вниз по лестнице.

Начиналась весна, снег уже растаял. Мусор и навоз повылезли на свет божий. Вскоре наши босые ноги побелели от холода, но радости у нас не убавилось. Как же чудесно было вдыхать прохладный весенний воздух, какая радость смотреть на чёрных галок в небе, слышать, как крякают на реке утки! Как хорошо, что нам выдался случай сбежать из унылой комнатушки! Мы даже не думали, какое печальное зрелище собой представляем: босые, со сморщенными от полировки руками, в залатанной одежде. В мешке, в котором Тюра относила в мастерскую отполированное за день, я нёс лопаточки для торта и всё прочее; каждая вещица была заботливо обёрнута в ветошь, чтобы не поцарапать. Мортимер скакал то на одной ножке, то на другой, а иногда и на обеих сразу и возмущался, что мы, как рабы, день-деньской полируем все эти лопаточки, пепельницы и прочее. Нейзильберу вообще не место на земле, объявил он.

– Это почему? – спросил я.

– Потому что, если бы не он, мы могли бы делать что хотим!

– Глупый, если бы нейзильбера не было, Тюра придумала бы для нас другую работу.

– Какую, например?

– Башмаки чинить. Или плести корзины – какие, знаешь ли, на рынке продают. Или веники вязать. С сиротами всегда так.

– Да ну? – Мортимер ущипнул себя за подбородок.

– Да без «ну», – сказал я.

Потому что так и есть. Я как-то спросил тётю Тюру: неужели все дети, кого взяли на воспитание, работают как взрослые? И она ответила – да. А почему, спросил я. Тётя Тюра посмотрела на меня так, будто я позволил себе неслыханную наглость, и ответила: «Потому что иначе они никому не нужны».

Мортимер снова ущипнул себя за подбородок и задумался, а потом сказал:

– Ну а если не будет ни башмаков, ни корзинок, ни веников?

– Да ладно. Всегда что-нибудь найдётся.

– Ну и глупо. – И он стал скакать, напевая и бормоча – что именно, мне было не разобрать.

Вдруг Мортимер остановился и показал на что-то пальцем.

– Видел когда-нибудь такую здоровую крысу?

Я обернулся. У сточной канавы сидела и смотрела на нас чёрная зверюга.

– Ну и гадость.

Терпеть не могу крыс. Иногда по ночам я слышал, как они возятся в углах комнатушки, и всегда боялся, что крыса пробежит мне по лицу.

– Она тащится за нами от самой табачной лавки.

– Быть такого не может.

– Нет, может. Я сам видел.

– Крысы не бегают за людьми, – сказал я. – Пошли!

И потянул Мортимера за собой: мимо дома шляпника, мимо молочной лавки, мимо конюшни лошадиного барышника. Вот и река: чёрная блестящая лента, которая вьётся через весь город. Мы перешли по мосту на другой берег. Всё это время крыса бежала за нами. У дровяного склада я остановился и прошипел:

– А ну отстань от нас!

Крыса села на задние лапы и поморгала чёрными, как горошины перца, глазками. Повела носом, словно пыталась обнюхать мои слова, вызнать, настоящей или притворной была моя злость. Я топнул ногой, чтобы прогнать крысу, но она не убежала. Нет, она опустилась на все четыре лапы и приблизилась. При этом крыса улыбалась.

Я попятился, чувствуя, как у меня свело желудок. Неужели я сплю стоя? Крысы же не умеют улыбаться! Несколько отвратительно долгих секунд я рассматривал её, не зная, верить своим глазам или нет. И тут Мортимер шагнул вперёд и пнул крысу! Крыса кубарем прокатилась по булыжникам мостовой и замерла. Откуда ни возьмись по улице загремела телега, гружённая всяким хламом. Я не успел ничего сделать, даже подумать ничего не успел – в одну грохочущую секунду тяжёлое колесо прокатилось по крысе. Возница погнала лошадь дальше, и вскоре телега скрылась из виду.

Мы с Мортимером постояли, глядя на тельце. Потом Мортимер сказал:

– Она мне не понравилась.

Я с трудом сглотнул: во рту у меня пересохло.

– Т-ты видел… То есть, конечно, видел: она нам улыбалась?

Мортимер замотал головой:

– Нет. Хотя вообще-то да. Нам разве не пора идти?

Я снова посмотрел на крысу. Может, встанет, встряхнётся? Вряд ли. Наверное, она умерла.

– Пора, – буркнул я, и мы потащились дальше вдоль дровяного склада. Мне вдруг стало страшно, почему – я и сам не знал. Может, просто испугался, что мы слишком долго там проторчали и теперь не застанем старшего мастера.

– Бегом! – сказал я.

– Бегом! – отозвался Мортимер, и мы пустились бегом, мимо механической мастерской, мимо двора, где прошлой осенью был взрыв, и мимо фабрики, где делают спички. Наконец мы добежали до ворот. Несколько раз мы приходили сюда с Тюрой, и я знал, где работает старший мастер. Еле дыша после бега, я посмотрел на узкое окошко. Свет горит! Значит, мы не опоздали!

Мы помчались через двор. Сколько там было интересного! Во дворе суетились рослые мужчины в рубахах до колен; такие же рослые женщины с закатанными рукавами проносили листы проеденного кислотой серебра. Ни те ни другие не обращали внимания на двух мальчишек-полировщиков, так что приходилось смотреть, куда идёшь, иначе затопчут. В подвальном этаже, где стояли паровые машины, что-то грохотало и стучало, а из помещения, которое называлось шлифовальная, доносился шум. Какой-то мальчик, стоя над двумя деревянными ларями, сортировал лом, и грохот металла поднимался чуть не до потолка.

Мортимер забыл, какая дверь нам нужна, но я помнил: зелёная, на которой ручка сидит криво. Мы оказались в коридоре, справа была дверь конторы. Я постучал.

– Да! – гаркнул старший мастер на весь коридор.

Мы открыли дверь и вошли. В кабинете от пола до самого потолка высились полки, заставленные отполированной посудой. У старшего мастера имелся и рабочий стол, но сейчас хозяин, похоже, уже собирался домой. Он как раз сунул в маленькую сумку коробку для завтрака и флягу. Мы поклонились и выложили из мешка отполированное серебро. Мастер подошёл к окну, где было светлее, и стал осматривать вещи. Иногда он что-то неласково бурчал: Тюра говорила, что он бурчит, чтобы люди не слишком гордились собой. Пока мастер рассматривал каждый край, каждое закругление, я думал о крысе, которая попала под телегу. Может, мы зря не попытались помочь ей? Может, мы могли бы спасти ей жизнь?

Ах, да зачем? Крысой больше, крысой меньше – какая разница! К тому же мне ведь просто померещилось, что она улыбается?

Наконец мастер покончил с осмотром. Мы получили свои двадцать пять эре, снова поклонились и выбежали из конторы. В коридоре мы остановились полюбоваться на монетку. Пламя в потолочной лампе было слабым, монетка казалась почти чёрной, но всё же блестела на моей ладони. Надо же – целых двадцать пять эре! Я даже почувствовал себя приличным человеком, ведь у меня в руках столько денег. Я приличнее любого мужчины, любой женщины, что суетятся во дворе мастерской. Я даже приличнее старшего мастера, хотя у него рабочий стол, наверное, битком набит монетами в двадцать пять эре. Мортимер завистливо смотрел, как я прячу монету в карман.

– Вот бы мне двадцать пять эре!

– Так это же не мои деньги, – сказал я. – Я просто отнесу их домой Тюре, а потом их у меня не будет.

Но мои слова Мортимера не утешили. Он тяжко вздохнул и повесил голову. Я поколебался. Деньги должен был забрать я, потому что именно я обещал принести их домой. Мортимер безалаберный, он легко может потерять монетку. Но когда брат так тяжко вздыхает, как его не пожалеть? В конце концов я сказал:

– Можешь понести её до дома. Если сунешь поглубже в карман, пообещаешь, что будешь её беречь и она никуда не денется. Обещаешь?