Дублер

Марика Девич

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В коллаже на обложке использованы фотографии:

© Pavlo Stavnichuk, Maria Dorota / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

Учителям моим посвящается.

Все персонажи являются вымышленными.

Любое совпадение с реально живущими или когда-либо жившими людьми случайно.

Часть I

– Я люблю тебя, слышишь?

Девушка в смятых шелковых простынях страстно смотрела в глаза возлюбленному. Она – со спадающими на грудь шелковыми черными локонами, выразительными глазами и полуоткрытыми сочными губами, он – красавец с обложки глянцевого журнала. Но вместо небесных фанфар откуда-то сверху раздалось скептическое покашливание. Влюбленные, кажется, не услышали этих звуков. Девушка подалась еще ближе.

– Люблю, слышишь, тебя одного! И всегда любила только тебя!

Парень встряхнул головой так, что белокурые пряди упали на лицо.

– Я тебе не верю.

– Вот и я ей не верю!

Невзрачная пигалица в джинсах и свитере с высоким горлом, источник скептического покашливания, выскочила из тени в круг света, с грохотом опрокинув стул. Оказалось, двое в постели были тут не одни. И даже не главные. Вокруг роскошной кровати в кругу яркого света в тени толпилась съемочная группа.

От громкого звука с режиссерского места актеры в постели замерли и остановились. Все дружно перевели взгляды на главного. Режиссер Доценко, крепкий пятидесятилетний мужик с черными глазами на жестком бледном лице со следами бессонной ночи и седой небритостью, придававшей лицу структурность и скрывавшей начинающий заплывать подбородок, уставился в экран режиссерского монитора, как будто считал про себя от одного до десяти и обратно. Девушка в свитере, тряся белыми листами А4, на которых виднелось «ИНТ.СПАЛЬНЯ – НОЧЬ», не унималась:

– Какого черта она пялится в камеру, а не на него? А это: «Слышишь? Ты слышишь?»

Девушка весьма похоже передразнила и взор, и страстное придыхание. Режиссер, пребывавший в последней стадии терпения от ее покашливаний за своим ухом, отчетливо выругался матом. Чем, впрочем, никого из присутствующих не смутил.

Девушка в свитере продолжала волноваться:

– Да где здесь написано «слышишь»? Да что же вы! Я этого не писала! Ну нет тут такого!

Девушка явно намеревалась найти доказательство. Но нужный лист сценария все никак не находился. Доценко окончательно потерял терпение:

– Что она тут делает вообще?

Обратился он не к девушке в свитере, а к появившейся в дверях бывшего заводского цеха, ныне служившим съемочным павильоном, молодой женщине, румяной с мороза. В сапожках-шпильках, белой норковой шубке и модным клатчем под мышкой она выглядела клиенткой дорогого ресторана, случайно перепутавшей дверь в дамскую комнату с дверью, ведущей на рабочую кухню.

Женщина все же оказалась тут неслучайно. Исполнительный продюсер фильма Светлана Семагина процокала к месту действия, ловко попав в зазоры между клубками проводов камер, стойками осветительной аппаратуры, столами, заваленными пластиковыми стаканчиками со следами кофе и прилипшими одноразовыми пакетиками чая, служившими пепельницами во славу непрерывного съемочного процесса.

Семагина обвела место действия взглядом опытного кризис-менеджера, оценивая масштабы внештатной ситуации, готовая взять на себя всю ответственность за упущенные рубле-часы и устранить причины. Однако девушка в свитере предпочла ответить режиссеру за себя лично и с вызовом:

– Вообще-то, я сценарист этого фильма.

Доценко не убедил этот довод:

– Вообще-то, вы мне срываете смену! Как вас там?

– Григорьева моя фамилия. Так, на всякий случай.

Семагина вздохнула, как воспитательница в детском саду, и выдала миролюбивую улыбку:

– Сергей Владимирович…

Но Доценко не поддался миролюбивому тону, рявкнул, все также обращаясь к Семагиной:

– Да уберите же наконец кто-нибудь ее отсюда!

Оператор Володька, балагур и не дурак выпить, развернулся ко второму режиссеру Шуре, одетой как спецназовец в штаны хаки и жилет со множеством карманов. Она в любой ситуации сохраняла завидное хладнокровие. Могла бы одной рукой вытащить отсюда наглую пигалицу, но это не входило в ее обязанности.

Пользуясь паузой, актер в кровати бесцеремонно толкнул в бок свою возлюбленную, которая достала из-под подушки пилочку и взялась подпиливать ноготь.

– Ренат, а правда, чего ты с этим «ты слышишь»?

Актер хохотнул, приложив ладонь к уху:

– Ась! Что? С возрастом туговат стал.

Актриса взметнулась, выставив вперед пилку:

– Это что было? Ты на что намекаешь?

Актриса обвела взглядом съемочную группу, остановившись на реквизиторше, костюмерше и гримерше, которых называла про себя «бабарихи». Те хихикали друг дружке на ушко у стеночки, переводя взгляды с режиссера Доценко на актрису и обратно. Заметив взгляд актрисы, направленный прямо на них, как по команде, «бабарихи» разом замолкли и приняли невинный вид.

Шура прогудела:

– Так что, Сергей Владимирович, еще дубль?

Второй режиссер обратилась к гримерше:

– Поправь, Валь.

Валя отделилась от стены. Выпорхнула «хлопушка».

– Сцена двадцать четыре, дубль шесть.

Актерам поправили грим, в круге света они опять развернулись друг к другу. Режиссер, стиснув зубы, надел наушники. Оператор прильнул к камере, осветитель поправил свет.

– Тишина на площадке! Снимаем! Мотор!

Сценаристка Григорьева бросилась на стул позади режиссера, разглаживая на острых коленках помятые страницы сценария, и зашептала на ухо продюсеру Семагиной, не желая сдаваться:

– Нет, ну кто так играет? Они вообще понимают у вас тут, что они делают? Такое ощущение, что…

Продюсер бросила взгляд на Доценко и приложила палец к губам. Но было поздно. Режиссер недобро развернулся:

– Я сказал, уберите ее со съемочной площадки. Иначе уйду я.

Все опять замерли, Шура махнула оператору и осветителю – отбой, ребята.

Сценаристка открыла рот от возмущения, но Семагина мягко взяла разгневанную Григорьеву за рукав, вытягивая со стула к двери, успев выдать через ее спину режиссеру выражение «я все улажу».

– Жень, пошли, кофейку попьем.

Доценко рявкнул:

– Приготовились. Камера! Мотор!

Однако актер, бросив взгляд на часы, не выдал взор и заторопился.

– Пардоньте, девочки, за прерванный половой акт. У меня смена вышла. В театре ждут.

Шура и ассистент по актерам Даша застыли и перевели взгляд на Доценко. Актер принял как должное у костюмерши халат. Без всякого смущения, как взрослый сын, приехавший на каникулы в родительский дом, встал с кровати, показав молодой накачанный торс и мускулистые длинные ноги.

Ему подставили тапочки. Ассистент подсунула график.

– Завтра в восемь.

Актер развел руками:

– Завтра никак. Я говорил, у меня съемки у Микаелиди.

Ассистент Даша уткнулась в графики: как это она так косякнула? Актер прошаркал тапочками, обогнув кровать.

– Я побежал, Сергей Владимирович. До пятницы.

На стене календарь показывал вторник.

Режиссер откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Видимо, теперь он считал в обратном порядке от десяти до одного. День не задался.

Володька отодвинулся от камеры и обратился к осветителю Петьке:

– В Голливуде, я слышал, вообще запрещено сценаристов на съемки пускать. Любые контакты жестко пресекаются. Я считаю, правильно. Да, Сергей Владимирович?

Режиссер не откликнулся. А Петька охотно подхватил:

– А слышал, как Кэмерон с Харви вообще подрались прямо на «Оскаре».

Оператор заинтересовался:

– И кто кого?

Доценко выдохнул, поднялся, растирая поясницу, проводил недобрым взглядом в спину сценаристку Григорьеву, которой продюсер что-то успокоительное шептала на ухо у столика с бойлером, а та все норовила вывернуться из ее заботливых рук и вернуться, возмущаясь в адрес Доценко. Режиссер обрушился обратно на свой режиссерский стул, на котором так и значилось: «РЕЖИССЕР ДОЦЕНКО».

– Черт! Смена коту под хвост.

И крикнул:

– Давайте двадцать девятую, в той же локации.

Заботливо высыпав пакетики растворимого кофе в два пластиковых стаканчика с кипятком, Семагина отвела Григорьеву на безопасное расстояние, к широкому окну, за которым виднелись вывеска «СЪЕМОЧНЫЕ ПАВИЛЬОНЫ. КИНОКОМПАНИЯ „АПРЕЛЬ“». Григорьева докурила сигарету, затушила в цветочный горшок, очевидно, давно служивший пепельницей, приняла в дрожащие руки стаканчик с коричневой бурдой. Тут, при ярком свете, бросилась в глаза разница между ухоженной румяной Семагиной и бледной Григорьевой с синевой под глазами и белыми обветренными губами, забывшими о помаде, кажется, насовсем.

Семагина, едва понюхав кофе, поставила в сторону. Григорьева свой отпила и поморщилась:

– Ну и дрянь. И кино получится дрянь. Я прямо вижу.

Семагина ласково улыбнулась сценаристке, которая с обреченным видом уставилась в стену.

– Жень, успокойся ради бога уже. Тебе что, больше заняться нечем? Извелась прямо вся. И других изводишь. Выглядишь, если честно, ужасно.

Григорьева оживилась.

---