Гарем и легкость

Семён Афанасьев

– Иди на хрен, – ровно и жизнерадостно заявил при всём честном народе столичному гостю десятник (на самом деле находившийся в чине полусотника, просто сейчас под его началом десяток был не простой, а к той самой полусотне приравненный).

– Ты же понимаешь, что можешь уже сейчас начинать копать себе могилу? – вежливо спросил стоящий напротив него чин из какого-то хитрого подразделения чуть ли не безопасности самого короля (тс-с-с…)

– Это тебе кто сказал? Твоя бабушка? – проникновенно склонил голову к плечу десятник-полусотник, всем видом изображая трепетное внимание и подчёркнутое радушие.

О которых в данных обстоятельствах, разумеется, и речи идти не могло.

– Так передай ей, старушке-то своей, что годы её уже преклонные, и мнится ей многое, – на первый взгляд, вежливо и с соблюдением всех правил чинопочитания продолжил несговорчивый. – Здесь я командую, а не она. И не её внук.

– Я забираю у тебя командование над подразделением. Этих, – столичный кивнул на пару подростков из местного народа, сжавшихся комком на земле и испуганно глядящих по сторонам, – надлежит немедленно выспросить так, как полагается, – здесь соглядатай многозначительно поиграл бровями. – Затем отправиться в места, где сейчас находится их родня, и…

– Не сегодня-завтра договор с ними будет подписан. Начать их выспрашивать сейчас – всё равно что сразу прирезать. Вначале их – потому что расскажут. Потом – самих себя, – буднично пожал плечами молодой коренастый гном, носящий нашивку за награду первого ранга. – Потому что отсюда за такое уйти не дадут.

Служивый не вдавался в лишние детали, но по общей ситуации было понятно: откровенничать добровольно пленные не станут. Да и пленными они, по большому счёту, не были, поскольку некоторая часть войска подгорного короля помогала одному роду местных замириться с другим родом.

Обычная междоусобная свара, в которой соседи, решив половить рыбу в мутной воде, одновременно греют руки и выступают в роли миротворца (который сам себя потом одарит от щедрот той из сторон, которая возьмет верх).

Как назло, противостоящие местные кланы восстановили отношения между собою раньше времени и уже совместным дружественным кагалом заявили подгорному королю о дальнейшей нежелательности присутствия его войск на их территории.

К сожалению, финансирование этой экспедиции стоило одному из гномьих правителей слишком больших денег, а военными приобретениями на местах расходы пока не окупились.

Столичный чин наверняка имел какие-то не афишируемые инструкции, но сказать вслух о них никак не мог, потому что это прямо противоречило бы декларируемым верхами доктринам.

– Пленных резать не дам. Командование уступлю в тот же момент, когда ты предъявишь мне свой мандат на это, сделанный по форме. Слова – они ведь мало весят, – пояснил свою позицию десятник. – Не дай бог, случись с тобой что по дороге – а отвечать потом за твоё командование мне? И кому я докажу потом, что ты мне, честное слово благородного человека, устно на чужой территории приказ отдавал? – последние слова десятник-полусотник сказал, явно насмешничая и гнусавя.

Было и то, о чём он умолчал.

Во-первых, десяток этот и ранее действовал вопреки декларируемым доктринам, только вот подчинялся он иному полусотнику. Который, в свою очередь, добросовестно погиб, пытаясь совместить личный (и столичный) материальный интерес с «благодеянием» в отношении местных.

Во-вторых, полусотня самого говорившего также добросовестно полегла почти в полном составе, прикрывая вывоз, как оказалось, всего-то большой партии металла. Банковского…

В-третьих, и этот столичный, и новополученный под команду десяток были не в курсе. У местных давно уже в ходу был артефакт, который ночью по выделяемому разумным или зверем теплу весьма легко находил последних хоть в складках местности, хоть под слоем снега или земли, хоть закрытых кустами.

Что великомогучий десяток, что столичный деляга (ну явно же не солдат) относились ко всему происходящему свысока и наплевательски.

А бывший полусотник, ныне десятник – наоборот. Благодаря кое-какому семейному наследству, изменения в оснащении местных он заметил не сегодня и не вчера. И потому внёс свои поправки как в планы, так и в действия.

В словах ершистого гнома по имени Бронкс был свой резон. Смещать рукоположенного командира надлежит с соблюдением неких процедур, включающих, помимо прочего, целый ряд должным образом подготовленных документов.

Естественно, у столичного хлыща этих бумаг с собой не было и быть не могло.

– Всё оформим сразу же, как только вернемся обратно, – брезгливо процедил тот, всем своим видом изображая впечатление от близкого знакомства с вонючей мокрицей.

– Ну, вот когда вернёмся обратно, и как только всё оформишь – так сразу и приходи, – покладисто кивнул Бронкс и дружелюбно упёр ствол своего самострела под челюсть чиновнику.

– А теперь топал бы ты к себе, от греха подальше. А то ведь рука и дрогнуть может, – Бронкс смотрел на собеседника бестрепетно и не мигая.

Краем глаза не выпуская из поля зрения и десяток, который был явно на стороне столичного, но против уставов пока не пёр (всё же слишком много чинопочитания в этих «особых» отрядах).

И в самом деле, десяток тоже был не прочь погреть руки.

Вид удалившейся верхом, причём галопом, пары местных наполнял всех, кроме Бронкса, тоской и печалью: с кочевого стойбища наверняка было что взять, надо только выяснить, где оно.

На то и рассчитывали, перехватывая подростков.

Но всё испортил новый командир. Дослужившийся до немалых чинов, он был снят с обычной линейной полусотни (которая и погибла, честно говоря, по их вине) и вместо дальнейшего продвижения по службе определён на этот не совсем обычный десяток. В жаловании, кстати, был изрядный выигрыш; в статусе тоже.

– Ты ведь можешь и до дома не добраться с таким подходом и гонором, – будто скучая, изливал желчь столичный.

– У-у-у, как всё запущено… – пробормотал Бронкс.

После чего невзначай покрутил между пальцами амулет смертника.

Стоила вещица немало, но десятник-полусотник происходил из семьи непростой. Собирая его сюда, родные нашли способ передать её в руки. Теперь вот пригодилась.

Невзрачный набор самых простых камней в оправе не самого дорогого металла, благодаря каким-то хитрым фамильным рунам, передавал всё произошедшее на другой такой же амулет. Который находился не пойми где.

По слухам, в дорогих версиях была доступна и функция сохранения изображения на какое-то время.

– Ты и ты, арестовать предателя, – буркнул Бронкс, указывая на двоих самых рьяных собственных недоброжелателей. – Отвечаете головой. Если не доведёте его назад целым, лично исполню перед строем. Выполнять!

Перца в мясо добавляли полтора десятка приданных мастеровых (по-новому – сапёров), которые с любопытством и дружелюбием переводили взгляды с одного участника разговора на другого и ожидали, чем всё окончится.

Позже и в другом месте.

В личных покоях командующего.

– Ты что, ничего иного удумать не мог?! Ты совсем уже?!! Перед всеми так – с членом такого рода?! – сходу принялся разоряться старик.

– А мне с него надо было штаны стащить, зад ему заголить – и в попу дунуть? – неподдельно удивился Бронкс.

– У нас с ними только наладились отношения! Мы только смогли договориться в Совете, в столице! Как ты мог?! – кажется, старость была глуха к аргументам молодого поколения.

– Что-то я там, – десятник-полусотник, невежливо перебивая начальство, коротко и многозначительно кивнул в сторону распахнутого окна, за которым вдалеке виднелись горы, упирающиеся в самое небо, – ни их, ни вас, ни тех налаживателей отношений не видел! Ну, сходили бы хоть раз со мной туда, да лично покомандовали бы?

– Да ты!.. Да я!..

Там же, через три минуты.

Сидевшие в приёмной представители сразу нескольких родов и ведомств с нескрываемым удовольствием слушали разнос, происходивший за генеральской дверью.

Что интересно, и распекаемый, и начальник были из одного рода, только спорили между собой постоянно. О чём знали все.

Сейчас, кажется, разногласия достигли критической величины.

После громких криков, невнятного бормотания и пары звуков, напоминавших затрещины, за дверью всё стихло.

Присутствующие затаили дыхание.

Чья бы сторона по ту сторону двери ни взяла верх, находившиеся в приёмной по-любому были в выигрыше.

Если возобладает начальник над строптивым бойцом – можно будет и дальше греть руки на этой территории, до самой команды возвращаться в родные земли.

Победи же мнение полусотника – его род весьма потеряет во влиянии, потому что внутренние разлады снаружи всегда отлично видны.

Ко всеобщему удивлению, не случилось ни первого, не второго. Следующую после криков четверть часа из-за дверей доносился лишь звук льющейся в маленьком рукомойнике воды.

По прошествии времени из-за дверей показался давешний полусотник, но только совсем без бороды. Пустовали также те места на его форме, на которых допрежь того находились знаки различия.

Вначале он звонко хлопнул личным жетоном по столу, закидывая за спину котомку.

---