Он обвел взглядом толстые стены просторного помещения, в котором провел ночь, и вновь восхитился великолепной техникой обработки камня: каждый был подогнан к соседнему с математической точностью, – совершенно очевидно, что даже самым прославленным итальянским каменотесам ни за что не достигнуть подобного мастерства.

Затем он вспомнил великолепие города Тумбеса; колоссальные инженерные сооружения оросительной системы прибрежных равнин, а еще утонченную красоту керамики, тканей и украшений – и снова пришел к заключению, что ни Кортес, ни Альварадо^[4], ни Бальбоа^[5], и ни один из современных великих капитанов не отважился бы даже на попытку завоевать империю вроде этой.

И тем не менее он был уверен, что упрямый Франсиско Писарро еще вернется.

Чтобы в очередной раз столкнуться со своей злосчастной судьбой – кто бы сомневался, – но при этом, как всегда, решительно настроенный одержать великую победу, в чем небеса ему упорно отказывают. Невольно поверишь, что в его жилах течет не красная кровь, как у доброго христианина, а черная отрава, ибо такой человек ляжет в могилу не раньше, чем огнем и мечом впишет свое имя в память человечества.

В его возрасте старикам там, в Убеде, только и требуется, что луч солнца по утрам да стакан доброго вина в середине дня, ну еще скамейка у входа в дом, чтобы впитывать взглядом проходящих девушек и последние крохи жизни, а этот несгибаемый нескладный эстремадурец все еще стремится выиграть тысячу сражений, возвести сотню городов и завоевать для своего короля миллион покорных подданных.

Да, Писарро вполне способен бросить вызов смерти и побороть ее, если от этого зависит, оставит ли он свой след на земле или нет.

Алонсо де Молина, который родился в благополучной семье и в юности был окружен любовью и заботой родных: мало того, что они пошли на жертвы ради того, чтобы оплатить его учебу в Севилье, Толедо и Риме, так еще и сумели смириться с тем, что он забросил книги и ввязался в военную авантюру, – тем не менее лучше многих понимал, что этот бедный неграмотный свинопас, незаконнорожденный сын дворянина сомнительного происхождения, как никто другой нуждается в том, чтобы выделиться среди современников.

Для Писарро завоевание империи уже стало единственной надеждой оправдать жизнь, от которой он получал лишь удары и унижения, а будущее не предлагало другого выбора, кроме полной победы или самого черного поражения.

Старик вернется, чтобы победить или умереть, только вот он, Алонсо де Молина, научившийся ценить старого брюзгу и упрямца, не желает снова становиться свидетелем его несомненного провала.

Он услышал шум голосов в соседнем помещении, затем уверенные шаги, приближающиеся к толстой занавеске, и опустился на циновку как раз в момент, когда появился человек – приземистый, но с энергичным и надменным выражением лица, одетый в разноцветную тунику, сандалии из тонкой кожи; грудь пришедшего украшал отличительный знак «кураки»^[6].

Несколько секунд они молча рассматривали друг друга; на вновь прибывшего явно произвела впечатление внешность высоченного существа со светлыми глазами и густой бородой, хотя его, несомненно, предупредили, что она необычна.

– Я Чабча… – наконец произнес он, усаживаясь на каменную скамью и приваливаясь спиной к стене. – Чабча Пуси, курака Акомайо^[7], и меня прислали за тобой.

– И куда отвести?

Тот ответил не сразу, словно ему было нужно время, чтобы свыкнуться с тем, что странный человек говорит на его языке, да еще таким голосищем, который переполняет грохотом просторное помещение из темного отполированного камня.

– Чтобы отвести тебя в Куско, – все-таки ответил он. – Инка желает тебя видеть.

– Уаскар^[8]?

– Разве существует еще какой-то?

– Я слышал, что его брат также претендует на трон.

– Атауальпа^[9] всего лишь его единокровный брат; незаконный сын без права наследования. Только снисходительность Уаскара помешала наказанию богов пасть на его нечестивую голову, однако терпению моего повелителя приходит конец.

– Ну, исходя из моих наблюдений, твоему повелителю надобно держать ухо востро, поскольку могущество его братца растет.

– Не думаю, что это твоего ума дело. Каково твое имя?

– Молина… Капитан Алонсо де Молина, уроженец Убеды.

Туземец снова какое-то время пытался привыкнуть к диковинному имени, которое только что услышал, и когда, по-видимому, твердо его запомнил, отчеканил в своей характерной бесстрастной манере:

– Так послушай меня, капитан Алонсо де Молина, уроженец Убеды… Не мне решать, являешься ли ты богом или простым смертным, прибывшим из очень далеких земель, однако кое-что тебе следует усвоить, если ты собираешься жить с нами в мире: верховная власть Инки не подлежит обсуждению, и тот, кто подвергает это сомнению, приговаривается к смерти.

– Так и ты послушай меня, Чабча Пуси, курака Акомайо… Я прибыл в твою страну, готовый признать власть ее правителя, кто бы он ни был, однако с того самого дня, когда я сошел в Тумбесе на берег, одни говорят мне об Уаскаре, а другие – об Атауальпе; одни хотят, чтобы я сопровождал их в Куско, а другие – в Кито; одни стремятся поклоняться мне как богу, а другие – забить камнями, словно пса… Как, по-твоему, я должен себя вести, если вы не показываете мне примера?

– Почему ты это сделал?

– Что именно?

– Остался в Тумбесе, когда твои товарищи вернулись в море.

Испанец долго смотрел на него, с наслаждением почесывая спутавшиеся усы – это действие, как он заметил, сбивало с толку безбородых туземцев, – и в конце концов лишь пожал плечами и покачал головой:

– Что и говорить, хороший вопрос, я и сам себе его частенько задаю… – заметил он. – Какого черта мне пришла в голову мысль остаться в незнакомой стране, когда все, что я люблю, находится далеко отсюда? – Он пожал плечами с непритворным безразличием. – Я пока не знаю точного ответа, но надеюсь его найти.

– Как ты выучился нашему языку?

– У тумбесских пленников, которых Бартоломе Руис встретил на дрейфовавшем плоту и привез на остров Эль Гальо. Языки мне всегда давались хорошо. В детстве я выучил латынь и греческий, в юности – португальский и итальянский, а уже в солдатах – немецкий и фламандский… – Он рассмеялся. – Впрочем, полагаю, что все это звучит для тебя, точно китайский…

Курака махнул рукой куда-то за его спину, в точку, где, по его предположениям, находился океан.

– Существует много стран за морем, откуда ты прибыл?

– Много, – ответил Алонсо де Молина. – Пожалуй, даже слишком, если судить по заварушкам, которые они устраивают… Разве у вас нет соседей, которые говорят на других языках?

– Есть, – подтвердил инка. – Но это всего лишь ауки, дикари без закона, порядка и бога, которые даже пожирают друг друга… – Несколько секунд он молчал, словно поглощенный какой-то мыслью, которая витала где-то далеко, слегка разгладил край своей туники (этот бессознательный жест он часто повторял) и внезапно, вероятно, приняв решение, чуть ли не прыжком вскочил с места: – Пора отправляться, – сказал он. – Путь неблизкий.

Снаружи было холодно.

Тем не менее на обочине дороги застыли в ожидании десятка два солдат и несколько терпеливых носильщиков, и хотя их бесстрастные лица с орлиными носами и раскосыми черными глазами редко когда выражали эмоции, было очевидно, что при появлении испанца некоторые из них встрепенулись, поскольку ужасающий облик бородатого великана, облаченного в сверкающий металл и вооруженного длинным мечом и «трубой громов», намного превосходил их представление о том, что им когда-либо доведется увидеть.

Алонсо де Молина твердо выдержал их взгляд и повернулся к своему сопроводителю:

– А где Динноухий-Узколицый и его люди? – поинтересовался он.

– Вернулись в Тумбес, – резко ответил тот. – А «длинноухий», «узколицый», как ты его называешь, это Чили Римак, прямой родственник моего повелителя Инки… Советую тебе проявлять больше уважения к лицам, в чьих жилах течет королевская кровь.

– Ну, крови у него было мало, – парировал Молина, не скрывая презрения. – А вот струхнул он не на шутку… Ему повсюду мерещились враги, а Хинесильо он к себе даже не подпустил, потому как тот черный…

– Черный? – недоверчиво повторил курака. – Черный человек… он черный?

– Как уголь. Хинесильо чернее камней стены.

– И чем же он красится?

Андалузец громко расхохотался, чем привел в волнение солдат и напугал носильщиков.

– Он не красится, – ответил он. – Делать ему больше нечего, осталось только краситься!.. Он таким родился.

– Это невозможно, – возразил туземец, уверенно покачав головой. – Я никогда не слышал о черном человеке.

– Ну уж коли желаешь убедиться, тебе нужно лишь спуститься в Тумбес – и ты его найдешь: кувыркается там с девчонками, те ему просто прохода не дают. Проклятый Длинноухий не хотел, чтобы он отправился со мной, не понимаю почему. Мы с ним уже давно не разлей вода.

Его собеседник выглядел озабоченным.