От силы минут через сорок они оказались возле Мурано, обходя его по краю, вдоль восточной границы. Подобно Венеции, вдоль да поперек рассеченный каналами, до потопа Мурано был попросту небольшим, притягательно старомодным островным городком. Однако множеством высоких зданий он, как Венеция, похвастать не мог, а подводное течение, по слухам, изрядно размыло его островки, так что от городка почти ничего не осталось. Тут японцы оживленно затараторили между собой, а после Хамада спросил:

– Карло, этот город… возможно ли посетить?

– Слишком опасно, – отвечал Карло. – Много зданий в каналы обрушилось.

Японцы с улыбками закивали.

– Люди здесь жить? – спросил Таку.

– Да, но мало совсем. Живут в самых высоких домах, куда вода не достала, а работают в Венеции. Так им в городе хижин на крышах строить себе не приходится.

На лицах обоих спутников отразилось недоумение.

– Нехватка жилья в Венеции им нипочем, – пояснил Карло. – В Венеции – вы, возможно, заметили – с жильем сейчас туговато.

На сей раз шутку клиенты поняли и громогласно захохотали.

– Есть акваланг – на нижние этажи тоже жить можно, – сказал Хамада, кивнув на снаряжение Карло.

– Это точно, – откликнулся тот. – А еще жабры можно отрастить.

Выпучив глаза, он чиркнул пальцами по горлу, изображая жабры. Эта шутка японцам тоже пришлась по душе.

За Мурано Лагуна на несколько миль вперед была чиста – морская лазурь, покрытая сверкающей на солнце рябью. Шлюпка закачалась с носа на корму, ветер туго натянул шкот в руке, и Карло охватила небывалая радость.

– Шторм надвигается, – известил он спутников, указывая на черную полосу над северным горизонтом.

Зрелище было привычным. Недолгие, однако буйные штормы несло с Австрийских Альп через перевал Бреннер, в долину По, а после – в Лагуну и далее, в Адриатику, где гроза шла на убыль, по разу в неделю, а то и чаще, даже во время лета. Главным образом из-за них-то рыбный рынок и обустроили под куполами Сан-Марко: уж больно всем надоело торговать да покупать под дождем.

Тучи на горизонте оказались знакомы даже японцам.

– Много дождь скоро быть здесь, – сказал Таку.

– Таку и Тафур, предсказатели погоды, – с ухмылкой откликнулся Хамада. – Отличный компания получиться!

Все трое вновь рассмеялись.

– Он и в Японии погоду предсказывает? – поинтересовался Карло.

– Да, в самом деле, конечно! В Япония дождь каждый день. Таку сказать: «Завтра дождь обязательно», – и он пророк. Предсказатель погоды!

– А ваших городов все эти дожди не заливают? – спросил Карло, когда смех утих.

– Э-э… что?

– Ну, свои Венеции у вас, в Японии, есть?

Об этом японцы разговаривать не пожелали.

– Не понимать… нет, в Япония – Венеция нет, – спокойно отвечал Хамада, однако на сей раз шутка ни того, ни другого не рассмешила.

Шлюпка шла дальше. Мало-помалу Венеция, а за ней и Мурано скрылись за горизонтом. Теперь и до Бурано рукой подать. Держа шлюпку носом к волне, Карло слушал, как спутники беседуют меж собой на собственном немыслимом языке, порой переключаясь на ломаный итальянский, отчего его то разбирало безудержное веселье, то такая досада, что хоть планширь зубами грызи.

Вскоре впереди показался Бурано. Вначале над горизонтом поднялась кампанила^[2], а за нею последовали немногие здания, не скрывшиеся под водой целиком. Если в Мурано все еще кое-кто жил, работал крохотный рынок, а на Иванов день даже праздник устраивали, то Бурано обезлюдел напрочь, кампанила его покосилась, будто мачта затонувшего корабля. После 2040-го от островного городка остались одни только крыши, отделенные друг от дружки частой сеткой «каналов». Здорово недолюбливавший Бурано, Карло обогнул его далеко стороной. Спутники снова негромко затараторили по-японски.

До Торчелло, еще одного опустевшего островного городка, оставалось не более мили. Отсюда, от Бурано, уже видна была его кампанила – высокая, ярко-белая на фоне черной пелены надвигавшихся с севера туч. К городку подошли в молчании. Спустив парус, Карло отправил Таку на нос – следить, не подвернется ли под днище топляк либо еще какое препятствие, и осторожно, неторопливо заработал веслами. Шлюпка послушно заскользила мимо кровель домов и стен, торчавших всюду вокруг, точно морские рифы или фундаменты древних зданий над сушей. Множество черепицы и балок перекочевало отсюда в Венецию: строиться-то людям нужно… а впрочем, Торчелло к подобному не привыкать. Во времена Возрождения он, миниатюрный соперник Венеции, мог похвалиться двадцатью тысячами населения, однако в шестнадцатом и семнадцатом столетиях начисто обезлюдел – тут-то сюда, на развалины городка, в поисках доброго мрамора или лестничного пролета подходящих размеров, и явились венецианские зодчие. Затем городок на время ожил вновь, заселенный несколькими тысячами жителей, зарабатывавших плетением кружев да обслуживанием туристов, предпочитающих меланхолию, однако поднявшиеся воды погубили Торчелло окончательно и бесповоротно. Стоило оттолкнуться веслом от стены, огромный кусок кладки не выдержал – подался, канул на дно. Пришлось Карло сделать вид, будто он ничего не заметил.

Еще немного, и шлюпка оказалась на открытой воде – на относительном просторе Пьяццы^[3]. Площадь окружали несколько уцелевших крыш не выше шлюпочной мачты и щербатые зубья кирпичной и каменной кладки, венчавшие тени уходящих под воду стен. О плане города, о былом расположении улиц оставалось только гадать, однако Санта-Мария Ассунта, собор Успения Девы Марии, выходящий на Пьяццу, держался непоколебимо, верно служа опорой для белой кампанилы, прямо, горделиво тянувшейся к небу, словно Торчелло по-прежнему жив.

– Этот церковь. Здесь мы желать погружаться, – сказал Хамада.

Карло кивнул. От навеянного плаванием веселья не осталось даже следа. Огибая Пьяццу по кругу, он принялся высматривать ровное место, где можно причалить и приготовиться к погружению. Пристройки к собору, изрядных размеров зданию, ушли под поверхность воды целиком. Раз киль шлюпки заскрежетал о конек крыши. Следуя вдоль амбароподобного нефа, все трое глядели в высокие окна. Всюду вода, как и следовало ожидать… но вот за одним из небольших окошек в боковой стене кампанилы, расширенным чьей-то кувалдой, обнаружился лестничный марш, а парой ступеней выше – каменный пол. Туда-то они, пришвартовавшись к стене, и перетащили все необходимое снаряжение. В неярком полуденном свете грубо отесанный камень внутри казался рябым от теней. Кампанилу почтенные жители Торчелло строили в спешке, полагая, что на рубеже тысячелетия, с наступлением года 1000-го от Рождества Христова, миру настанет конец. Подумав, насколько больше у них в запасе имелось времени, Карло невольно заулыбался. Вскарабкавшись по каменным ступеням наверх, к самой звоннице, на миг ослепленные внезапным солнцем, все трое огляделись вокруг. На юге виднелись Бурано с далекой Венецией… ну, а на севере, за отмелями Лагуны, начиналось побережье Италии. Черная полоса туч над ним казалась кромкой стены, почти целиком скрытой за горизонтом, однако стена поднималась, росла на глазах, а стало быть, шторма не миновать.

Спустившись со звонницы, Карло с японцами снарядились для погружения и один за другим плюхнулись в воду у стены кампанилы. Снизу, среди комплекса церковных сооружений, было темно. Карло без спешки вывел японцев назад, на Пьяццу, и направился в глубину. Дно оказалось илистым, и Карло старательно держался повыше, не прикасаясь к нему. Тут его подопечные увидели тот самый каменный трон посреди Пьяццы (в одной из заплесневелых книг Карло говорилось, будто называется он Троном Аттилы, только никто не знал, отчего) и замахали друг другу, указывая на него. Одному из них взбрела в голову дурацкая мысль – встать на дно да прогуляться по площади в ластах… и, разумеется, поднять со дна тучу ила. Второй присоединился к товарищу, и оба, увенчанные шлейфами пузырьков, принялись снимать один другого, восседающего на троне, подводными камерами.

«Ил непременно картинку попортит, – мрачно подумал Карло, предоставив клиентам резвиться, сколько душа пожелает. – Интересно, что им в соборе могло понадобиться?»

Наконец Хамада, подплыв к нему, указал в сторону церкви. Глаза японца под маской поблескивали от восторга. Неторопливо работая ластами, Карло повел обоих кругом, к парадному входу в собор. Дверные створки куда-то исчезли, так что проникнуть внутрь им удалось без труда.

В соборе царила тьма. Все трое, сняв с пояса огромные фонари, включили их, зашарили лучами по сторонам. Конусы света превращали темную воду в чистейший хрусталь, но разглядеть интерьер собора это не помогло. Пол покрывал толстый слой ила. Наблюдая за рыщущими по залу клиентами, Карло бесцельно водил по стенам лучом фонаря. Странно, однако часть окон, здесь, под водой, оказалась нетронутой. Шлейфы пузырьков в луче света превращались в чистое серебро.

Вскоре японцы добрались до той самой картины, керамической мозаики в западной оконечности нефа. Один из них (кажется, Таку) отер с мозаики слизь, отчего мозаика сразу же сделалась куда как красочней прежнего. Первым делом японцы направились к самой большой, изображавшей Распятие, Воскресение Мертвых и Страшный Суд; столько событий разом – жизнь, можно сказать, бьет ключом. Чтоб разглядеть все как следует, Карло придвинулся ближе, однако, едва оттерев стену дочиста, японцы отправились в противоположный конец собора: там, над рядами сидений, обращенных к апсиде, имелась еще одна мозаика. Хочешь не хочешь, пришлось Карло следовать за клиентами.

Эту мозаику тоже очистили быстро, и, едва муть осела, лучи трех фонарей скрестились на открывшейся перед ныряльщиками картине.