Освальд Бэстейбл и другие

Эдит Несбит

Эдит Несбит

Моей дорогой племяннице Антонии Несбит

Ценный предмет искусства

Это случилось вскоре после того, как мы покинули наш скромный дом в Луишеме и поселились в Блэкхите, в доме нашего дяди, который вернулся из Индии. В его доме было полно всевозможных современных удобств, а рядом имелся большой сад и множество теплиц.

Нам преподнесли много потрясающих рождественских подарков. Например, наш папа подарил Дикки печатный станок. Не из тех дешевых, за восемнадцать пенсов, которые никогда не работают, а первоклассный – на таком можно было бы напечатать целую газету, если бы у нас хватило ума выдумать все то, что пишут в газетах. Уж не знаю, как люди умудряются издавать газеты. Это к делу не относится, но все же…

Но автор с сожалением понимает, что не рассказывает так, как его учили – по порядку. Печатный станок еще не скоро появится в моей истории, поэтому нет никакого смысла задаваться вопросом, что именно мы на нем печатали. Во всяком случае не газету и не стихи моего младшего брата, хотя он и сестры писали массу стихов. Нет, мы напечатали кое-что гораздо перспективнее, как вы сами поймете, если подождете.

В те каникулы мы не катались на коньках, потому что стояла, как говорится, «мягкая погода». Это значит, что было сыро и тепло, и взрослые отпускали нас играть на улице, не волнуясь, в пальто мы или нет, и не заставляя позориться на улице в вязаных шарфах… Конечно, если не считать маленького поэта Ноэля, который мог заболеть бронхитом, стоило ему взглянуть на пару мокрых сапог. Но девочки много времени проводили дома, пытаясь смастерить что-нибудь для распродажи. Соседи старшей сестры нашей экономки устраивали в деревне благотворительный базар в пользу бедной церкви, переживающей трудные времена. Ноэль и Эйч-Оу помогали сестрам складывать в пакеты сладости для базарной лотереи, поэтому мы с Дикки остались одни. Мы не сердились на остальных за то, что они ведут такую скучную жизнь, вот только трудно придумать, чем заняться вдвоем, разве что поиграть в «файвз»^[1]… А у человека, заказавшего виноградные и ананасовые теплицы, буфетные и тому подобное, не хватило ума велеть строителям построить у дома корт для игры в «файвз». Некоторые не думают о самых простых вещах.

Итак, мы играли мячом Дикки, и Освальд – то есть я – сказал:

– Спорю, ты не сможешь перебросить мячик через дом.

– На что споришь? – спросил Дикки.

– Да на что угодно, – ответил Освальд. – Ты все равно этого не сделаешь.

– Мисс Блейк говорит, что заключать пари – плохо, – сказал Дикки, – но я считаю, что ничего плохого в этом нет, если только не спорить на деньги.

Освальд напомнил, как в рассказе мисс Эджворт^[2] даже несчастная маленькая Розамунда, которой никогда не позволялось делать то, что она хочет, заключает с братом пари, а никто из взрослых и бровью не ведет.

– Но я не хочу заключать пари, – сказал он. – Я знаю, что у тебя ничего не выйдет.

– Держу пари на свой мячик, что выйдет, – возразил Дикки.

– Лады! Ставлю трехпенсовый моток бечевки и воск, которые тебе вчера приглянулись.

И Дикки тоже сказал:

– Лады!

А потом он принес теннисную ракетку – а Освальд-то думал, что брат будет кидать руками – ударил ракеткой по мячику, и мяч перелетел через крышу дома и исчез. Но когда мы пошли его искать, то нигде не смогли найти. Поэтому Дикки сказал, что мяч перелетел через дом, и он выиграл. А Освальд решил, что мяч остался лежать на крыше, и Дикки проиграл. И они никак не могли прийти к согласию, хотя ни о чем другом не говорили до самого чая.

Спустя несколько дней большая теплица начала протекать, и за завтраком взрослые спросили, не бросал ли кто-нибудь из нас камни. Но мы этого не делали. Только после завтрака Освальд спросил у Дикки:

– Как думаешь, что грозит тому, кто разбивает теплицы мячами для игры в «файвз»?

– Ага! Значит, ты признаешь, что мяч перелетел через дом, и я выиграл. Сдавайся! – сказал Дикки.

Но Освальд ничего не признавал, он только предположил, что теплицу разбил мяч.

Вы, наверное, заметили, что я говорю то «Освальд», то «я». Дело в том, что я не очень люблю все время повторять «я», «я», «я», потому что я ужасно скромный. Теперь вы будете знать, что когда я говорю «Освальд», я имею в виду себя.

После разговора за столом два или три дня шел дождь, и теплица протекала гораздо сильнее, чем могла бы протекать из-за жалкого мячика для игры в «файвз». Взрослые сказали, что человек, который делал теплицу, схалтурил, и послали за ним, чтобы он все починил.

И вот в назначенный срок явились люди с лестницами, замазкой, стеклом и штуковиной, которая режет стекло настоящим бриллиантом. Нам позволили посмотреть, как они работают. То был прекрасный день, мы с Дикки и Эйч-Оу почти весь его провели на улице, болтая с рабочими. С рабочими очень интересно разговаривать: они как будто знают намного больше о действительно важных вещах, чем джентльмены. Когда я вырасту, я постараюсь быть таким же и не стану вечно толковать о политике или о собаках на службе британской армии.

Рабочие были очень веселыми, и мы поднялись по лестнице, чтобы посмотреть на крышу теплицы – конечно, Эйч-Оу не позволили лезть, потому что он слишком маленький и носит сандалии. Когда рабочие отправились обедать, Эйч-Оу пошел посмотреть, не испеклись ли пироги, которые он сделал из кусочка замазки, полученной от рабочего. Он поставил пироги в духовку, как только кухарка отвернулась. Наверное, с Эйч-Оу что-то случилось, потому что назад он так и не вернулся. Итак, мы с Дикки остались вдвоем.

– Если бы я смог дотащить лестницу до крыши пекарни, я, наверное, нашел бы свой мячик в водосточном желобе, – сказал Дикки. – Я точно знаю, что мяч тогда перелетел через дом.

Что ж, Освальд, всегда готовый услужить, помог брату перетащить лестницу к черепичной крыше пекарни, и Дикки заглянул в водосток. Но даже он не смог притвориться, что видит мячик в желобе, а я не сомневался, что мяч не перелетал через дом.

Когда Дикки спустился, Освальд сказал:

– Опять облажался!

А Дикки сказал:

– Сам облажался! Ты тоже думал, что он там.

И это вместо благодарности Освальду за любезную помощь в перетаскивании лестницы? Несправедливо! Освальд отвернулся, небрежно бросив через плечо:

– Думаю, у тебя хватит порядочности поставить лестницу туда, где она была.

С этими словами он пошел прочь. Но у него было великодушное сердце – так однажды сказал дворник, получив от него полпенни – и, когда Дикки окликнул:

– Брось, Освальд, не будь паршивцем! – Он доказал, что вовсе не паршивец, вернулся и помог с лестницей.

Но он сторонился Дикки, пока вся история не забылась благодаря крысе, которую пинчер поймал в огуречном парнике.

Потом звон колокольчика велел всем умыться перед обедом, и нам бы следовало сразу отправиться за стол, но как раз в это время рабочие вернулись со своего обеда, и мы остались, ведь один из них обещал Освальду петли для хорьковой клетки, которую тот собирался мастерить. Пока Освальд разговаривал с этим рабочим, другой поднялся по лестнице. И тут случилось самое захватывающее и ужасное событие, какое я когда-либо видел. В мгновение ока ножки лестницы скользнули по гладким плиткам у теплицы, и наступили долгие, похожие на сон, минуты, когда Освальд осознал, что должно произойти. На самом деле прошла секунда, не больше, ведь никто не успел ничего предпринять, как верх лестницы соскользнул с теплицы, словно срезанное масло, и человек рухнул вместе с лестницей.

Еще никогда в жизни я не чувствовал себя так кошмарно. Рабочий лежал, не шевелясь, вокруг него столпились люди. Нам с Дикки было плохо видно из-за чужих спин, но мастер – тот, что дал Освальду петли – сказал:

– Лучше позвать врача.

До рабочих часто не сразу доходит, что от них требуется, и, прежде чем другие сообразили, что делать, Освальд крикнул:

– Я позову! – и полетел, как стрела, выпущенная из лука, а с ним и Дикки.

Доктор был дома и немедленно явился на зов. Освальду и Дикки велели уйти, но они не смогли заставить себя послушаться, хоть и знали, что колокольчик, должно быть, уже много раз напрасно звал их к обеду и теперь звенел от ярости. Они прятались за углом теплицы, пока доктор не сказал, что у рабочего сломана рука, а в остальном он в порядке. Когда беднягу отправили домой в кэбе, Освальд и Дикки уговорили своего друга-кэбмена позволить им поехать на козлах. Таким образом они выяснили, где живет пострадавший, и увидели, как его приветствует бедная жена.

– Боже милостивый, Густ, теперь-то что стряслось? – только и сказала она. – Вечно ты влипаешь в разные истории!

Но мы видели, что ее любящее сердце полно сострадания.

Когда она впустила мужа и закрыла дверь, мы ушли. Несчастному страдальцу (его звали Огастес Виктор Планкетт), повезло жить в комнате над конюшней.

Впоследствии Ноэль написал такую поэму:

– Пусть муза поэзии расскажет, а ты послушай
О человеке, который любит конюшни.
Только такое скромное жилище ему по средствам,
А кэбмен, что его подвез, живет по соседству.
Когда беднягу привезли домой,
Жена его в слезах сказала: «Бог мой!»