Читать онлайн «365 и 1 день, чтобы рассказать сказку о любви»

Посвящается моим любимым – маме и сыну

За день до конца этой сказки

Художник

Это был старый деревянный дом в полтора этажа. Полтора, потому что и подвал, и чердак были жилимым помещениями, не так давно это было, в середине позапрошлого века. Но сейчас это уже больше не может считаться «не так давно», поэтому было это когда- то…

Когда-то дом был крепкий, в нем жила большая крестьянская семья. Отец, мать, шестеро детей. Крытый двор, хлев, сарай, баня, огород. Стоял дом на окраине деревни. Улица, что вела к нему, была прямой и широкой. По воскресеньям все ходили в храм. Белокаменный. Церковь Николая Чудотворца была на холме. Деревня была большой, люди в ней жили разные, с разной судьбой. Было. Когда-то.

Люди умерли, став началом следующей жизни, и следующей, и потом еще. Дома были покинуты, разрушены или перестроены. Этот старый деревянный дом в полтора этажа видел много смертей. Умерли те, кто его строил, их дети, потом там жили внуки, но и они куда-то делись, их не было в этой жизни, в жизни дома. Потом были посторонние люди. Случайные. Одни жили здесь подолгу, другие не очень. Потом пропали и они. Дом стал заброшенным. Он разрушался, готовясь умереть. Однажды в него забрел Художник, он был бродягой уже много лет, у него уже не было имени и не было иной жизни кроме его дороги и его картин. Художник тоже был старый и хотел умереть здесь, вместе с домом. Он тоже видел смерть и случайных людей. Его душа готовилась остаться без тела. Как и душа дома. Они стали доживать свой век вместе.

Художник проснулся в это утро как обычно рано, почувствовал что-то странное в душе, была ли это его душа или душа дома – не важно. То и странно – разве можно в душе почувствовать, почти осязать или услышать, увидеть это странное внутри. Разбираться с этим чувством Художнику не хотелось, он уже привык, что не все можно осознать. Был июль, и ему исполнилось уже девяносто восемь лет. Художник чувствовал июль. Его последнее лето. Он принес воды из колодца и согрел чайник. Чая у него не было – только сушеные травы. За чаем надо было идти в магазин, а Художник опасался, что это странное в его душе куда-то уйдет. Он заварил травы, и сел писать свою последнюю картину. Писал ее уже год, зная, что сегодня она будет готова. На последней картине была сказка жизни. Фантастическое изображение. В центре – дерево, оно высокое и закрывает ветвями солнце и облака, но сквозь листья проглядывает солнечный свет, и если присмотреться, то можно увидеть, что из причудливых бликов теней складываются изображения. Сказочные герои – прекрасная и грустная Русалка, Стойкий Оловянный Солдатик, Снежная Королева, Красная Шапочка, Мальчик-Звезда, Василиса, Змей- Горыныч. Можно долго-долго рассматривать картину и видеть, как герои меняются, как их сказки переплетаются, складываясь в прекрасный узор из теней. Ведь тень не бывает без солнца или без препятствия. Все как в сказке. Все как в жизни. Прекрасное может быть ужасным. Субъективно и неизбежно.

Художник писал картину весь день, и вместе с закатом пришло в его душу спокойствие. Теперь – все. Остался только год и эта картина окажется в руках того, кто должен ее найти. Художник знал, что так и не увидит, кто это будет. Тот, кто верит в сказки. В душу. В людей. В любовь.

Картину он отнес на чердак. Прикрыл тканью так, чтобы краски смогли досохнуть. Потом подумал, сходил вниз за скатертью, сделал небольшой навес над картиной. Снял с шеи цепочку с ключом, повесил на край картины. Год – долго, но картина должна быть сохранной. Потом спустился вниз. И смотрел из окна на небо. Оно было темным, бездонным и в нем можно было разглядеть многое, даже море. Он чувствовал теплоту волн и слышал прекрасный голос. Художник улыбался, зная, что скоро будет рядом с ней, и может быть, даже споет ему. Осталось дождаться, когда погаснет всего одна звезда.

Под утро, Художник достал чистую одежду, оделся и лег спать. Умер. Это была легкая смерть, и он почувствовал счастье. В последнюю ночь к нему пришла та, ради которой он жил. Марина. Пришла юной красивой русалкой. Было море. Был июль.

Глава 1. Июль

Татьяна

Был июль. Птицы с утра решили выяснять отношения. Делают они это прямо у моего окна на ветках яблони. В приоткрытые дверь и окно проползает чудесно-ленивое ощущение середины отпуска. Ощущение состоит из запаха травы, кофе, дорожной пыли, из мягкости постели в которой можно лежать и думать о великом сколько угодно, из медлительной лени времени, из чувства любви ко всему миру.

Настроение было неопределенным до тех пор, пока меня, лежащую строго посредине кровати не начала методично обгладывать жирная муха, противно и недовольно жужжа при этом. Я почему-то расстроилась, и отправилась готовить завтрак.

Утро отпуска – невероятное время. Я точно знаю, что потом, через несколько месяцев, сидя на работе, глядя в окно на зимние сумерки, я буду пытаться вспомнить именно это ощущение. Ощущение тотального совершенства бытия. Солнце за окном, кофе в турке, я в халате, счастье во мне.

Зову Мишутку завтракать. Он садится за стол тоже в халате. Мы медленно кушаем, много разговариваем, смеемся.

– Мам, ты после завтрака чего делать планируешь? – Мишутка смотрит в телефон, играет в шахматы с невидимым противником. Мишутка – мой сын. Ему семнадцать, и он только-только окончил школу, теперь мы ждем зачисления в университет. Последние три недели он честным образом ничего не делает. Потому что заслужил – хорошо сдал экзамены.

– Как обычно, кататься поеду. Потом обед готовить, потом в автосервис поеду, – я целую в лоб сына и иду переодеваться.

Захожу в гараж и сажусь на велосипед. Толчок – и в этом обретенном на двадцать сантиметром над землей, равновесии я чувствую себя свободной абсолютно. Совсем. Навсегда.

Велосипед – величайшее изобретение человечества. Если не считать, конечно, колесо, лук и стрелы, письменность, краски, туфли на каблуке, а также стиральную машинку.

Насколько помню, велосипед был одним из инструментов женской эмансипации еще в позапрошлом веке. Именно укрощение стального коня позволило дамам Европы придумать новые наряды для велосипедных прогулок. Наряды эти были, по отзывам тогдашних газет, почти откровенны и даже иногда без корсета. Сняв корсет, женщины полной грудью вдохнули воздух свободы и прочих либеральных допущений, потом решили получить образование и некоторые придумали разводиться. Вполне логичный процесс эволюции на мой взгляд.

Для меня девять лет назад, на заре развода, велосипед сыграл аналогичную роль. Почему-то именно этот незатейливый механизм дал мне возможность осознать, что такое свобода. В экзистенциальном смысле, как не странно. Через свободу передвижения получаешь свободу мышления. Надеть наушники, сесть на велосипед и изменить свой мир до неузнаваемости.

Велосипед мне достался в наследство от Мишутки, он вырос, ему отец купил новый, а его подростковый собрат стал моим. Так что с начала мая, как только лесные дороги немного просыхают, я сажусь на белый велосипед, и еду буквально – куда глаза глядят.

На расстоянии километра от дома начинаются всякие поля-луга, преимущественно сельскохозяйственного назначения. Мои ботанические познания позволяют в принципе отличить пшеницу от ржи и овес от кукурузы. Большего и не требуется. Еду, смотрю сначала на жирно-черные поля, на которых спустя несколько недель появляются зеленые росточки чего-то, пока непонятно чего. Потом с каждым днем замечаю изменения оттенков в зеленых полях. Когда дело доходит до того, что зеленый трансформируется сначала в белый, а потом в желтый, и медный, тогда становится понятно, что отпуск подходит к концу. Но до этого еще далеко – впереди почти месяц велосипедной жизни.

Каждый день в отпуске, если нет дождя, я хотя бы час посвящаю велосипедной прогулке. Со мной частенько катается и Леночка. У нее отношение к велосипеду даже более романтичное, чем у меня. Потому что она преподает литературу, и приходится ей заставлять детей учить наизусть и Пушкина – Лермонтова, и Тютчева – Фета, и Есенина, разумеется, как иначе. И вот, одно дело, когда слушаешь, как монотонно, поглядывая искоса в учебник, вздыхая от непреклонности Елены Леонидовны, Арсений Зуев бормочет что-то про желтеющие нивы, сливы, белые березы и грозу в начале мая. И совсем другое, – не просто видеть, а скорее чувствовать всю эту красоту, вдохновляющую поэтов и прозаиков по полной использовать функцию пейзажа в произведениях.

Я тоже много стихов знаю, и мы с Леночкой едем вдаль по пыльной дороге и радуемся вслух красоте природы, что со стороны может показаться чистой воды безумием, но нас сторонняя оценка волнует в этот момент мало. Надо сказать, что при этом мы бывает, затрудняем проезд разного рода сельскохозяйственным машинам, водители которых вынуждены завидев нас притормаживать, нежно матерясь про себя на странных «училок на великах».