– Типа того. Уж точно не с ворчунами вроде вас. Либо так, либо у меня начнется приступ паники. Выбирайте!

Видимо, он прочитал на моем лице мольбу. Я не показываю ему этого, но я боюсь. Боюсь приступа, потому что слишком хорошо знаю, что это такое. Это ад. Я не хочу верить, что сегодня вечером умру. Сегодня вечером я должна была отлично проводить время, выпить парочку коктейлей и чудесно начать 2015 год.

Он отводит взгляд в сторону и смотрит в точку перед собой. Я жду несколько секунд, и он начинает:

– Это было жилое здание в Париже, немного похожее на это.

Только сейчас, когда мое сердце уже бьется с нормальной скоростью, я замечаю, что у него красивый голос. Грубый, но не слишком – не так, будто он много курит. Скорее, как если бы одна из голосовых связок имела небольшой дефект.

– Когда мы прибыли на место, горело помещение. Внизу, на дороге, уже лежали люди, выпрыгнувшие из окон, – мои коллеги пытались им помочь. Все были в панике. Мы призывали их успокоиться и дождаться нашей помощи.

Мой взгляд прикован к его губам. Мне кажется, что та ситуация разворачивается прямо на моих глазах.

– Те, кто еще оставался в квартирах, кричали, умоляли нас спасти их, – продолжает он далеким голосом, будто затерявшимся в огне. – Некоторые даже говорили, что у них горят ноги.

Я машинально закрываю рот рукой. Он был прав: такое мне слышать совсем не хочется. Но чтобы не признавать свою слабость, я закусываю губу и позволяю ему продолжить рассказ.

– Одно из окон на четвертом этаже еще не охватил огонь. Семья оттуда ждала, когда мы придем за ними. Отец, жена и их дочь лет пятнадцати. Я колебался не больше трех секунд. Взял выдвижную лестницу, прошел во двор и поднялся по фасаду.

– На четвертый этаж?

– Да. Лестница была слишком маленькой, но я решил подниматься этаж за этажом. Когда я добрался до них, отец попросил меня забрать их дочь. Я сразу же понял, что времени осталось немного: огонь уже распространился по комнате. Было так жарко… Я велел девочке обхватить меня за шею, а родителям – спускаться друг за другом сразу после нас. Но лестница была слишком короткой. Я знал, что это займет слишком много времени.

Он сгибает ноги, упирается локтями в раздвинутые колени и не отрывает взгляда от своих ладоней. Кажется, будто он ищет ответ на какой-то вопрос, будто пытается понять, как он мог бы спасти их всех.

– Едва только мы с девочкой добрались до второго этажа, а мать – до третьего, пламя уничтожило четвертый. Отец понял, что не сможет спуститься.

Он замолкает. Я боюсь услышать продолжение. Шепотом я заставляю его закончить:

– Он сгорел?

– Нет. Он выпрыгнул, надеясь упасть на этаж ниже. Вот только упал он на дорогу, на глазах своей семьи.

Я зажмуриваюсь. Меня начинает тошнить. Я восхищаюсь людьми таких жутких профессий. С одной стороны, они, безусловно, спасают жизни. Но с другой – они постоянно сталкиваются со смертью. Я не смогла бы этого вынести.

– Мать и дочь выбрались?

– Да, – вздыхает он устало, потирая шею, – я вовремя спустил их и отвел в полевой госпиталь, а там их подключили к искусственной вентиляции.

– Это ужасно.

– Я предупреждал.

– Почему вы этим занимаетесь?

Он хмурится, не глядя на меня. С самого начала я осознавала, что он избегает зрительного контакта со мной. Но я не понимаю почему. Неужели все это время мое бренное тело находилось одной ногой в могиле? Тогда это не лучшая новость…

– Я люблю свою работу, мне нравится чувствовать себя полезным.

Что можно на это ответить? Кажется, я представляю, о чем он говорит. Я учусь в школе дизайна, поэтому понять его по-настоящему у меня вряд ли получится. Спасать жизни и шить лифчики – не вполне одно и то же. А вот мой отец, например, сотрудник полиции. Я всегда уважала его выбор, пусть даже это просто ужасно – жить и вечно задаваться вопросом: «А вернусь ли я сегодня домой?» Не знаю, смогла бы я это вынести.

– Что ж, в конечном счете я предпочла бы поговорить о чем-нибудь другом. О маленьких пандах там или о последней реабилитации Линдси Лохан…

Наступает долгая тишина. Ожидаемо стресс снова дает о себе знать. Сейчас, когда мы молчим, кабина вновь начинает казаться слишком маленькой. Никакого окошка, никакого сквозняка, нет даже воды… Господи, а если я захочу в туалет?! Заметка на будущее: всегда носить с собой бутылку.

Удивительно, но тишину нарушает он:

– Ты живешь здесь?

Мое слабое внутреннее «я» замечает, что он тыкает. Почему меня это радует?

– Да.

– Как давно?

– Три месяца. В прошлом году я жила в общежитии, но мне там не нравилось, поэтому на втором курсе я решила снимать квартиру.

– Одна?

– Что это за вопросы такие – в духе серийного маньяка?

Он поворачивается и окидывает меня странным взглядом, эмоцию которого мне не удается распознать. Когда я нервничаю, говорю, не думая, слишком быстро, лишь бы говорить. Это мой способ выпускать пар, чтобы не переживать в одиночестве. И еще, наверное, для того, чтобы ничего не скрывать и говорить правду. Это все последствия того, что я слишком долго находилась в тишине.

– Ты чертовски странная девушка.

– Спасибо.

Я молчу несколько секунд, а потом отвечаю:

– Да, я живу одна. Ну, с Мистангет. Это моя крольчиха. Она с характером, так что не советовала бы тебе ко мне вламываться.

– Для чего мне это? – спрашивает он ошарашенно.

– Ну, я не знаю, для того чтобы… Что там обычно делают маньяки? Чтобы подсматривать за мной, когда я сладко сплю или принимаю душ.

Мой сосед по лифту смотрит на меня, не зная, как ему реагировать: то ли со страхом, то ли со смехом. Наконец я замечаю, как он – впервые! – чуть улыбается уголком рта. У него красивая улыбка. С чудесными ямочками, которые мне хочется потрогать.

– Ты совсем не фильтруешь, что говоришь?

Я стыдливо краснею. Он не первый, кто мне говорит подобное. Но это не моя вина: таков защитный механизм, который автоматически включается каждый раз, когда я паникую. Когда я говорю, не думаю о том, что происходит на самом деле.

– Только не когда нервничаю. На устном выпускном экзамене я так переволновалась, что в середине своего изложения о «Великом Гэтсби» посчитала уместным сказать, что платья для чарльстона, «пусть и не подчеркивают буфера, на самом деле очень сексуальны». Думаю, это во мне говорил будущий стилист. Тем не менее мне поставили 15 баллов, что очень даже хорошо, учитывая, что я сказала «буфера» и что никому из моих одноклассников не дали больше 14.

Я замолкаю, чтобы перевести дух и еще потому, что осознаю, что снова рассказала о своей жизни. К счастью, он все еще смотрит на меня с легкой улыбкой. Не явной, но различимой.

– Вау! – выдыхает он. – Я слышал о девушках вроде тебя, но уже успел поверить, что это выдумки.

Я не понимаю – что значит «девушки вроде меня»? Чтобы не выставить себя полной дурой еще раз, я решаю не спрашивать, что он имеет в виду. Я упираюсь подбородком в колени и думаю о Зои. Сто процентов она меня уже не ждет, времени-то сейчас сколько. И поэтому я думаю, а не лучше ли будет вернуться домой. По лестнице, разумеется. Мне еще многое нужно разобрать, ненавижу коробки.

– Значит, ты тоже здесь живешь, – говорю я, чтобы сменить тему.

– Да, типа того. В 122-й. Но не советую тебе пытаться подсмотреть за мной в душе.

Я оборачиваюсь и смотрю на него, щекой касаясь коленей. Не ожидала услышать из его уст шутку.

– Может, у меня и нет кролика с миленьким именем Мистангет, зато у меня есть Люси – моя девушка.

Ай! У него есть девушка. Очевидно. О чем я только думала? Я замечаю, что хмурюсь. Надеюсь, он сказал это не для того, чтобы дать мне понять, что я ему неинтересна. Что ж, в любом случае печально. Он симпатичный и хороший человек, но занят. А занятых мужчин я не трогаю. Никогда.

Смущенная, делаю вид, будто не слышала двух последних слов.

– Что ж, тогда в воскресенье зайду к тебе за мукой. Чудесно. Как тебя зовут?

Я протягиваю ему руку под согнутыми коленями. Он без проблем ее пожимает. Как и ожидалось, он разжимает пальцы быстрее, чем я успеваю насладиться этим прикосновением.

– Лоан.

Тут же ощущаю желание повторить его имя, чтобы узнать, как оно прозвучит из моих уст.

– Интересное имя.

Лоан пожимает плечами. Я понимаю, что не первая говорю ему об этом.

– Полагаю, родителям хотелось назвать меня оригинально.

Я улыбаюсь. Наступает тишина, во время которой я раздумываю, сколько Лоанов существует в мире.

– А тебя?

Я уж думала, он никогда не спросит.

– Виолетта.

– Почему Виолетта?

Я морщу нос и смотрю на него отчасти с усмешкой, отчасти с отвращением. Он сразу опускает глаза, избегая моего взгляда. Чувствую себя горгоной Медузой.

– Потому что меня зачали в саду с фиалками. No comment, – добавляю, заметив его приподнятую бровь, – до сих пор пытаюсь стереть эту историю из своей памяти.

Он вновь улыбается уголком рта. Мое сердце столько не выдержит.

– Это забавно, – говорит он негромко, когда его ухмылка исчезает.

– Заниматься любовью в саду с фиалками?

– Нет. Это забавно потому, что именно так от тебя и пахнет.

Он наконец поднимает голову и устремляет на меня свои синие глаза.

– Фиалками.

---