Убийство в итоге освобождает обеих девушек из тисков родного города. Одна попадает в тюрьму, а другая получает стипендию в Университете Миссисипи.

Критики отмечали острый, несентиментальный стиль и свежий взгляд, что привлекло внимание читающей публики. Однако книга не имела серьезного успеха, пока знаменитая голливудская актриса не выбрала ее для своего книжного клуба. В силу ли предвидения автора или по счастливой случайности роман появился в разгар движения #MeToо и точно отразил накал витающего в воздухе праведного гнева. Что бы ни случилось в ту ночь, когда за пивной «Дрифтвуд» юная Мод Диксон ударила ножом Фрэнка Дилларда, – бесспорно, опасного и распутного типа, – винить за это ее было невозможно.

Только в США книга разошлась тиражом более трех миллионов экземпляров, началась работа над созданием мини-сериала. Любопытно, что автор, Мод Диксон, была абсолютно никому не известна. Она не давала интервью, не ездила в книжные туры, вообще не занималась рекламой. В книге не было даже страницы с благодарностями.

Издательство, выпустившее роман, – один из конкурентов «Форрестера» – призналось, что Мод Диксон – это псевдоним, автор же предпочел сохранить анонимность. Естественно, это вызвало массу домыслов по поводу его личности. «Кто такая Мод Диксон?» – этот вопрос звучал в бесчисленных журнальных статьях, на интернет-форумах и пресс-ланчах книгоиздателей по всему городу.

В Америке нашли двух обладательниц имени Мод Диксон, но обе кандидатуры сразу были отметены. Одна жила в доме престарелых в Чикаго и не помнила, как зовут собственных детей. Другая была стоматологом-гигиенистом, выросла в Лонг-Айленде в обычной семье со средним достатком и, судя по всему, никогда не проявляла таланта или склонности к писательству.

Многие полагали, что история автобиографична, поскольку у автора и главной героини, от лица которой велось повествование, было одно и то же имя. Несколько сыщиков-любителей отыскали сведения о преступлениях, которые по определенным признакам совпадали с описанным в книге, но ни одна из версий не выглядела бесспорной. Кроме того, в Миссисипи доступ к материалам судебных заседаний по делам несовершеннолетних преступников закрывали, когда им исполнялось двадцать. Городка Колльер-Спрингс вообще не существовало, так что расследование в итоге зашло в тупик.

Обычно Флоренс скептически относилась к литературным произведениям, которые своим успехом были обязаны драматическим перипетиям сюжета. Убийство в ее глазах было дешевым приемом. Но, прочитав «Миссисипский фокстрот», она испытала настоящее потрясение. В этом случае убийство вовсе не служило уловкой для поднятия ставок – в нем был весь смысл романа. Читатель чувствовал, что ни у автора, ни у героини не было иного выбора, и даже испытывал удовлетворение от такой развязки.

Флоренс до сих пор помнила эти строки:

Нож вошел легко, острый край его мгновенно вторгся в теплые мягкие складки внутренностей Фрэнка. Она ударила снова. На этот раз нож попал в ребро – рука ее сильно дернулась, соскользнула с рукоятки и коснулась бледного тела. Живот его был залит кровью, жесткие темные волоски слиплись, как на голове новорожденного.

Ничего подобного Флоренс раньше не читала: текст был резкий, жесткий, даже жестокий. В конце концов, какая разница, мужчина Мод Диксон или женщина. Она знала, что, кем бы автор ни был, он не похож на других, как и сама Флоренс.

– Да с чего ты так завелась? – искренне удивлялся Фриц. – Господи, ну я же не говорю, что женщины не умеют писать. Я просто говорю, что этот конкретный писатель – не женщина.

Аманда потерла переносицу и сделала глубокий вход:

– Почему я так завелась? Да потому, что эта конкретная писательница стала самым продаваемым романистом года и номинирована на Национальную книжную премию. Но, разумеется, книга может быть действительно стоящей, только если ее написал мужчина, а если женщина, то это просто развлечение для книжного клуба. Ради бога, ну мало вам своих печенек, так еще и наши крошки подавай!

– Вообще-то, – вмешалась Флоренс, – самым продаваемым автором в том году был Джеймс Паттерсон, хотя «Миссисипский фокстрот» стал самой продаваемой книгой.

Все взгляды обратились на нее.

– Мне так кажется, – добавила она, хотя была в этом уверена, и тут же возненавидела себя.

– Что ж, спасибо, Флоренс, еще одну крошку отняла.

– Да при чем тут эти твои дурацкие подсчеты, Аманда, – сказал Фриц. – Мой друг, кстати, женщина, работает во «Фрост/Боллен», так вот она клялась мне, что Мод Диксон – мужчина. Конечно, это могла бы быть женщина, но в данном случае точно нет.

Он виновато пожал плечами. «Фрост/Боллен» было литературным агентством Мод Диксон.

– Ну и кто же это тогда? – допытывалась Аманда. – Как его зовут?

Тут Фриц замялся:

– Я не знаю. Она просто случайно услышала, как о ней говорят «он»…

Аманда всплеснула руками:

– Да это полная чушь. Мужчина просто не мог написать эту книгу. Нет на свете мужчины, способного так убедительно писать о женщинах. Как бы он себя в этом не убеждал.

Словно чтобы наказать себя за проявленную робость, Флоренс решилась:

– Генри Джеймс? Эдвард Морган Форстер? Уильям Теккерей? – Она всегда чувствовала особое родство с Бекки Шарп.

Аманда повернулась к ней:

– Серьезно, Флоренс? Ты думаешь, «Миссисипский фокстрот» мог написать мужчина?

Флоренс пожала плечами:

– Вполне. Я вообще не вижу разницы.

Аманда посмотрела на потолок.

– Она не видит разницы… – с удивлением произнесла она, затем обернулась и спросила: – Ты писательница, Флоренс?

– Нет, – тихо ответила та.

На самом деле Флоренс больше всего на свете хотела стать писательницей. Как, впрочем, и все они. Наверное, у каждого в каком-нибудь дальнем ящике стола была спрятана половина романа. Но пока она лежит там, нельзя утверждать, что ты писатель.

– Ну, тогда тебе трудно в полной мере осознать, как важно для писательниц иметь примеры для подражания среди женщин. Женщин, которые когда-то уже не позволили, чтобы их внутренний мир описывали мужчины. Я не хочу, чтобы еще один мужчина рассказывал мне, как устроены женщины, ясно? Ты можешь это понять?

Флоренс то ли пожала плечами, то ли кивнула.

– Несчастна та страна, которая нуждается в героях, – добавила Аманда.

Флоренс ничего не ответила.

– Брехт, – ядовито уточнила Аманда, приподняв бровь.

Флоренс почувствовала, как краснеет, и инстинктивно отвернулась. Она одним глотком допила остатки вина и вернулась к бару, где с натянутой улыбкой протянула бармену пустой бокал.

Прислонившись к стойке, она одну за другой вынула из туфель и приподняла уставшие от каблуков ноги. Ей никогда не нравились такие самоуверенные девушки, как Аманда. В старших классах именно такие принялись вдруг опекать ее и около недели таскали везде с собой, как спасенную от гибели собачонку, пока не потеряли к ней интерес. Флоренс знала, что для них она была не более чем театральным реквизитом. И если бы она не подыгрывала им, изображая благодарную протеже, они бы ее и не заметили. Главное, для них это тоже было бессмысленным ритуалом, что раздражало Флоренс больше всего. Аманда, выросшая в Верхнем Вест-Сайде, исполняла роль феминистки так же, как, вероятно, когда-то носила форму своей частной школы, – привычно, не слишком задумываясь, но истово.

Самой Флоренс никак не удавалось достичь того накала возмущения, которого, казалось бы, так требовало время, и подобная невосприимчивость к общественному негодованию зачастую оставляла ее за бортом, можно сказать, всего. Создавалось впечатление, что именно это возмущение служило связующим элементом, скрепляющим семейные пары, друзей, аудиторию большинства медиакомпаний. Даже юные уличные агитаторы, собирающие подписи под той или иной петицией, обходили Флоренс стороной, словно чувствуя ее врожденный солипсизм.

Это вовсе не означало, что она ко всему относилась спокойно, просто эмоции Флоренс берегла для других целей. Хотя для каких, она бы сказать не смогла. Вспышки собственного гнева удивляли ее самое. Случались они редко и вызывали ощущение слабости и растерянности, как при смене часовых поясов, словно тело вырывалось вперед, а она пыталась его догнать.

Однажды в университете на семинаре по писательскому мастерству преподаватель раскритиковал перед всеми ее рассказ, назвав скучным и неоригинальным. Оставшись после занятий, она начала отчаянно защищать свою работу и в итоге накинулась с обвинениями на него, посредственного автора, опубликовавшего единственный, никем не замеченный сборник рассказов. Когда Флоренс наконец выдохлась, он смотрел на нее с неподдельным ужасом. Она едва могла вспомнить, что тогда наговорила.

Бармен все-таки обратил внимание на пустой бокал, и в этот момент за ее спиной раздался голос:

– Я с тобой согласен.

Она вздрогнула и обернулась. Это был Саймон Рид, главред «Форрестера», высокий худощавый мужчина с мягкими волосами, тонкими чертами лица и россыпью веснушек. В их среде он считался красавцем, но Флоренс могла лишь предположить, что о нем сказали бы в Порт-Ориндже, где тонкие черты точно не входили в число мужских достоинств.

– В каком смысле? – спросила она.

– В том смысле, что кого вообще волнует, кто такая Мод Диксон.

Слова текли у него между губ, словно суп. Флоренс поняла, что он пьян.

---