Соавторы

Светлана Волкова

1

Я боюсь пустых чашек. Не до смерти, конечно, но… Румяным здоровым людям такое сразу и не объяснишь. Вот если на столе в кухне стоит чашка, мне жизненно – просто жизненно в прямом смысле слова – необходимо, чтобы в ней было хоть что-нибудь, закрывающее её идеальное дно: чай, – лучше кофе, – или, на худой конец, обыкновенная вода. Даже скрепка подойдёт. Иначе я задыхаюсь, как хронический астматик: у меня синдром со сложным названием, но не сильный, а так, пара заскоков. Бывает и похуже. Ему, моему синдрому, всего пара лет, и с ним вполне можно жить. Я даже ходила к дорогущему психиатру, он долго бубнил про какие-то повторяющиеся бихевиоральные репертуары, обсессивно-компульсивное расстройство и прочую мутотень, но я поняла лишь одно: жить можно, если чашки НЕ пустые. Тогда я нормальный человек. Если чашки пустые – мне не вздохнуть, не выдохнуть и физически больно. Вот и всё. Мне для счастья надо всего три вещи: первое – чтобы меня все оставили в покое, второе – чтобы дали заниматься тем, чем хочу, и третье – да, чтобы чашки…

Белка купила чёрные квадратные кружки. Это на случай, если вдруг мы забудем плеснуть в них чего-нибудь – пустота не сразу станет заметна. Белка милая, заботится обо мне как может, но не понимает, что мозг-то не обмануть. Он – мозг – теперь натренирован, и чёрные ёмкости для него как триггер: только войду в кухню, глаза помимо воли сразу сканируют всё вокруг, а где-то в затылочной части уже ноет: чувствую, что в кружке ничего нет, даже сквозь её толстые стенки.

С родителями я не живу уже около трёх лет – с тех пор как окончила школу.

Они всегда разговаривали со мной другим голосом – растягивая слова, как будто я ненормальная. А я нормальная. Вот Белка это понимает. Если бы не она, мне было бы сильно плохо, и мой фарфоровый мир раскололся бы на треугольные осколки, которые я собирала бы в настоящей психушке. Белка подобрала меня в мои самые чёрные дни, когда жить не хотелось; когда мой парень Лёша сказал, что между нами был только дружеский секс и ничего более; когда маячило отчисление из института; когда квартира, которую мы снимали с двумя однокурсницами, стала мне настоящей тюрьмой, а возвращаться из Питера в Екатеринбург к родителям было равносильно персональной Голгофе; когда я выла по ночам и соседки по комнате, начитавшись дряни в интернете, заворачивали меня в мокрую простыню, понимая под такой карательной психиатрией первую помощь, а затем отпаивали меня водкой, потому что барбитуратов под рукой не было.

Вот тогда, у дверей деканата моего факультета прикладной математики, она подошла и сказала:

– Привет, ты Маша Келдыш? Я читала твой блог в сети. Хорошо пишешь.

Потом, не дав мне ответить, тряхнула угольной чёлкой и продолжила:

– Отчислили?

Я кивнула, скаламбурив что-то про то, что мой прикладной факультет жахнул меня прикладом по голове. Она даже не улыбнулась, только сказала, немного помолчав:

– Есть идея.

В тот же день я переехала к ней. У нас на двоих крохотная съёмная квартирка в Рыбацком, один диван и одна раскладушка, которыми мы меняемся каждую неделю, чтобы не убить спины. И пять книг за два с половиной года.

Мы с Белкой соавторы.

Общего у нас оказалось невероятно много (кроме моего заскока с чашками, конечно). Мы обе пошли в свои школы в шесть лет. Так получилось: Белка – потому что садик в Сланцах закрылся, и её не с кем было оставлять; а в школе – продлёнка, и можно не беспокоиться о том, что дитё шастает одно по улицам. А я – потому что к шести годам знала наизусть все буквари и учебники за начальную школу. Я вундеркинд. Но ленивый и своенравный. Родителей я измучила характером, бабка вообще отказалась со мной сидеть, вот меня и «сдали» в школу для таких же лобастых. В классе оказались одни придурки. У Белки, кстати, тоже. Я думаю, мы начали писать фэнтези отчасти и потому, что детство наше закончилось в шесть лет. Мы обе не доиграли, недохныкали, недокапризничали, недопускали слюнки на воротнички и недостучали лопаточками по голове сопливых сверстников в песочницах. Теперь вот стучим по головам читателей. То, что нас угораздило выбрать один институт – большое маленькое чудо: иначе мы бы не встретились. Я поступила в шестнадцать лет, Белка в семнадцать. У нас разница в возрасте четыре года, и к моменту моего поступления Белка уже имела в кармане диплом бакалавра и штурмовала магистратуру. Белка умница: поставила себе цель её закончить – и закончит, даже спорить нечего. А я слетела с первого курса – из-за лени, инертного дебилизма и той истории с парнем. Сейчас я учусь в другом вузе и о своей прикладной математике вспоминаю с адекватной иронией и без ностальгической икоты.

Ещё у нас с Белкой одинаковые вкусы в еде. Мы обе любим сырники и борщ. Пища не диетическая, конечно, но невероятно вкусная. А талия ничуть не страдает: у нас иногда бывает такое безденежье, что мы делаем бутерброды с огурцом, и счастливы как идиотки. Белка говорит, что, когда мы сможем прокормиться одной литературой, тогда и разжиреем. Нарочно разжиреем, в контрпамять о наших первых голодных писательских годах.

А вот в одежде у нас вкусы разные. Я люблю хиппозное, хотя умники утверждают, что, когда из-под пятницы торчит суббота, пёстрое сверху и много длинных бус – это стиль бохо. Я – королева винтажных барахолок. А Белка любит носить всё чёрное, от трусов до шапки. Ей идёт. Я подарила ей цветастую футболку с принтом из «Игры престолов», она поносила её день, потом бросила в стиральную машину вместе с остальными шмотками. А так как остальные шмотки чёрные, то и футболка полиняла, конечно. Белка демонстративно охала, но, я думаю, то был спектакль для меня, а на самом деле она намеренно так сделала, чтобы всё у неё чёрным оставалось. Ну и ладно. Я не приставала к ней. Она не гот, не эмо, просто вкус у человека такой. А вообще, Белка светлая личность. Светлее меня раз в сто. И пишет, кажется, лучше, хотя призналась мне, что завидует моему таланту. Говорю же, светлая.

А ещё у Белки есть тайна. Какая – не говорит. При том, что секретов друг от друга у нас нет, право Белки на тайну я никогда не оспаривала. Даже немного завидовала ей – у меня вот никакой тайны нет, я примитивна и пресна. В общем, не будь я такой загнанной своими проблемами и переклином с пустыми чашками, я бы тоже придумала себе какой-нибудь наворот. Например, что мой биологический отец – бывший министр обороны Мьянмы, сгноённый подлой хунтой в сыром каземате стольного града Нейпьидо за разделённую народную любовь. Но в зеркале я вижу не смоляные волосы и раскосые индокитайские глаза, а пугливую мордочку среднестатистической русской тиражности, с обычными серыми глазюками, русым вороньим гнездом на голове и таким скучным славянским носом, что о загадочной Мьянме и мечтать нечего. К тому же, мой биологический папаша, сваливший от матери, когда я была совсем ещё пупсом, не харизматичный восточный силовик, а тихий екатеринбургский пьяница. В общем, тяжело у меня с тайной. Пусть хоть у Белки будет. Когда-нибудь она не выдержит и сболтнёт, я её знаю, и окажется, что она какая-нибудь Фея Драже или что у неё в биографии семь загадочно умерших мужей – разной национальности, роста и веса, но все как один с родинкой на левой ягодице (для тайны).

Ещё Белка пахнет зелёным яблоком и корицей, и когда я чую этот запах где-нибудь вне дома, то моментально добрею, даже если зла. Как будто Белка рядом. Значит, всё хорошо. А сама я ничем не пахну. Разве что детским мылом, потому что другое не переношу.

Издатель долго ныл, чтобы мы взяли один псевдоним на двоих, обязательно мужской – это, мол, двигает продажи, но мы гордо отказались. Да, для подросткового фэнтези надпись на обложке «Белла Закревская и Мария Келдыш» звучала душно, громоздко и престарело, но самое большее, на что мы согласились, – сократить имена и оставить фамилии. Первая наша книга вышла с гордым кричащим грифом «Белка Закревская и Маня Келдыш». «Маня» – потому что Белка сказала:

– «Маша Келдыш» – два «ш», просто звукопись какая-то, змеиный язык. Давай-ка, убирай шипящее.

Белка Закревская и Маня Келдыш. Так мы и въехали в литературу – пусть не в великую, но всё-таки литературу, вытащив себя за волосы из необъятного, тягучего Саргассова моря блогерства, которому каждая из нас отдала лучшие, непуганые годы становления пера. Я ещё цепляюсь иногда за сети, подписчиков, лелею гордыню, вскормленную лайками (хотя, говорят, при моём синдроме подобная зависимость провоцирует нездоровье). Когда тебе восемнадцать, мелочи имеют значение. Когда мне стукнет двадцать два, как Белке, я стану мудрой и степенной. Наверное.

Белке было тяжелее порвать с сетевым наркозом. Она вела блоги с пятнадцати лет – сначала в «Твиттере», потом в «Фейсбуке». Затем нырнула в «Инстаграм» и «ТикТок» и уже не вылезала оттуда. Даже зарабатывала какие-то деньги на рекламе, вела видеоблог о фитнесе, альтернативной диете и американских сериалах, которые смотрела каждый день. Ёрничала, язвила, перелаивалась на форумах с такими же, как она. В общем, жила в интернете. Когда получила от своего парня сообщение: «Если ты не заметила, я ушёл от тебя», крепко задумалась. А она не заметила, правда. Так бывает. И вот тогда Белка дала себе слово порвать с интернетовской дурью. Боролась сама с собой год, срывалась, снова клялась и снова срывалась. Позже она призналась мне, что именно писательство (реальное, не сетевое) её в конце концов и вытащило.