Как я стал предателем

Александр Накул

Часть I. Чужая земля

1. Однокомнатный банан

1 августа 1999 года

Японская Социалистическая Республика (Хоккайдо)

Трасса Асахикава—Биэй

– Однокомнатный банан,– сказал Москаль-Ямамото.

Соноко-сан кивнула. Но руки дежурной по-прежнему лежали на томике манги.

– Что не так?

– Необходим второй пароль,– сказала она по-японски,– Вам должны были его передать.

Мне опять захотелось выйти за “таблетки”, зайти в бронированную будку и хорошенько ей врезать.

У дежурной Соноко уникальный талант выбешивать!

– Давай, говори,– сказал Ямамото.

– Не буду я говорить!– рявкнул я.

– Ты что, забыл пароль?

– Такое забудешь…

Он не стал выключать двигатель. “Таблетка” рычала, как тигр.

Я высунулся в окно.

– Мама-сан, прекратите делать вид, что вы нас не узнаёте,– заговорил я,– Наша бригада уже полгода, как ездит через вашу маруту. Хватит эти школьных шуток. Уважайте труд камикадзе! Вы же партийная.

– Кто здесь школьница, решаю я,– отозвалась Соноко.– Согласно инструкции, вы должны назвать оба пароля. В противном случае я имею право вас не пропустить.

– Мама-сан…

– Говорите официально.

– Уважаемая Соноко-сан! Пожалуйста, сообщите, кто вам подаёт идеи для ваших идиотских паролей?

– Уважаемый Пётр Уранович Шубин,– был ответ,– Вы говорите пароль – или разворачивайтесь. Я не уполномочена пускать Антона Кэндзабуровича без напарника.

Я вдохнул поглубже, откинулся на спинку сидения. И почти крикнул.

– Yaoi forever!

Запикали датчики. Посеребрённые створки ворот медленно разъехались в стороны.

Москаль тронул “таблетку”. Я успел заметить, как дежурная улыбалась за пуленепробиваемым стеклом.

– Эта мама-сан меня доведёт,– сказал я,– вот увидишь. Напишу в профком, пусть разбираются. Сорок лет девушке, пора бы без глупых шуток дежурить.

– Яойщица. Они выше простых обывателей.

– Она хоть понимает, где стоит?

– Понимает. Он из желтокрылых. Посёлок Камифурано, зона полного отселения.

– Я наизусть список помню! Не надо уточнять!

– Соноко-сан вроде нас с тобой. Её тоже не отпускает железное сердце Хоккайдо.

Объект 104 сверкал прямо по курсу. Башня была похожа на струну. Горные кряжи скрывали её подножье, а вершина пронзала небо.

– Беда с этими женщинами,– произнёс я.

– Угу. Как вернёмся, я в массажный салон. Тебя подбросить?

Москаль-Ямамото – крепкий и кряжистый. Всё такой же, каким был в восемь лет, когда мы с ним познакомились. Разве что вырос.

На смазливом лице метиса сверкают прямоугольные очки в толстой оправе, в стиле Жана-Поля Сартра и советских физиков.

– Не надо,– говорю я.

– Там китаянки,– со смаком говорит Антон Кэндзабурович,– Скоро здесь всё китайским будет. Уже договоры подписывают. Рабочие визы, квоты расширяют. Японская Социалистическая Республика Хоккайдо ждёт гостей.

– Откуда ты всё знаешь? И про дежурную, и про договоры.

– Опыт, опыт. И наследие предков. А ты что? Всё оплакиваешь старую любовь?

На зеркале заднего вида прыгали два брелка – храмовый амулет для безопасной езды и миниатюрная атомная бомба из красного плюша.

Я достал сигмаметр и стал смотреть на экранчики.

– Что с колебаниями?– Москаль-Ямамото щурился на дорогу.

– А, да. В норме. В норме! И красные, и зелёные.

– Следи внимательней. Мы сейчас находимся, можно сказать, в одном из самых опасных мест планеты Земля. Не время о школьницах думать.

– Я не думаю. Прошло семь лет!

– Вот! А через год будет восемь.

– Мне это не нравится.

– Не нравится через Квадраты – поехали через Море Изобилия. Ты ведь этого хочешь?

– Разговор мне этот не нравится.

– Сам начал.

На красном экранчике мигнула сотня. Но потом снова упало в сорок шесть. Может быть, всплеск. А может, просто барахлит. Здесь, у Штыка, все наблюдения могут быть только косвенные.

Это я вам как физик говорю.

Дорога пошла на подъём.

– Красная сотня,– сказал я,– Мигнула и пропала.

– А сколько сейчас?

– Сорок шесть.

– Напомни, чтобы я тебя предупредил,– сказал он,– Потом, если вернёмся.

– Это что-то с колебаниями?

– Нет, не с ними. Что там с лямбдой? Не выправились?

Я достал лямбдомерку.

Три основных датчика шкалили, остальные показывали погоду на Марсе. Кроме куприяновской дельты, которая явно шла с одного из малых спутников Юпитера.

– По прежнему чушь?– Москаль-Ямамото не отрывает вгляд от дороги.

– Да. Никакой согласованности.

– Мой опыт подсказывает, что там просто муся накрылся. Вот и передаёт непонятное.

– Как он может что-то передавать, если накрылся?

– Он не весь накрылся. Может, в него молния ударила.

– Ладно, не важно. Заменим и дело с концом,– я вдруг чувствую, что мне всё равно. И что я очень устал.

Зачёркнутый иероглиф “Человек”. Знак Зоны Отселения.

Москаль-Ямамото на автомате сбросил скорость. Теперь “Таблетка” жужжала майским жуком.

– Будет хорошо, если это была шаровая молния,– сказал он,– физики наконец-то узнают, что они существуют. Скажи, кстати, не слышал – появились новые модели шаровых молний?

– Когда я готовился к госам,– сказал я,– было две основных модели. Обе не сходились друг с другом. И с наблюдением.

– Ну да. Так всегда бывает. И будет.

– Шаровые молнии предпочитают не залетать в лаборатории.

“Таблетка” затормозила возле бывшей начальной школы. Навес над крыльцом наполовину обвалилась и висит на одном столбе. А сквозь крышу уже проросли берёзки.

За школой – простор заброшенных рисовых полей. Полузатопленные квадраты ещё заметны среди изумрудной травы.

Я вытянул из штанов “хвост” и прицепил за кольцо на поясе Москаля-Ямамото. Он, как и положено, проверил прицеп, а другой рукой уже открывал дверь. Я последовал за ним.

– Кто её ставил?– спросил Антон,– Вторая бригада?

Я смотрел на карту.

– Седьмая.

– Долматов, небось?

– Да. Но поминать его не обязательно.

– Да ладно тебе.

Я пошёл вдоль школы. Коричневая краска облезла, и от стены пахнло железом.

– Думаешь, переместило?

– Ничего не думаю. Эти идиоты забыли написать, в какой комнате прибор стоит.

– Обычная ошибка, когда в небольшой команде работаешь.

Так дошли до задней двери.

– Входим?

– Тут заперто. Вот увидишь. Когда была эвакуация, занятий ещё не было.

– Могли открыть.

– Долматов никогда бы не смог. Это я про него точно помню.

– Замолчи уже!

Дверь не поддаётся. Слышно, как скрипит в пазу заржавленный язычок.

Пришлось обходить дальше. По привычке заглядывал в пыльные окна. Там ничего полезного.

Пахло железом и сорными травами.

Двусторчатая дверь поворачивется туго. На петлях – космы ржавой паутины.

В холле сейсмо-пеленгатора нет. Следов тоже.

– Похоже, его даже не осматривали. Просто поствили и ушли.

– Обычное дело, если модель достаточно надёжная,– отзывается Москаль-Ямамото,– Камикадзе мало, а приборов много. И постоянно ставят новые. Ну ты уже сам всё увидел.

Что-то зазвенело. Я достал Токарев и снял с предохранителя.

– Тихо ты,– сказал Москаль-Ямамото,– это же просто зона отселения. Волны от Штыря здесь бывают только на испытаниях.

– Я по инструкции действую.

– Это правильно.

Для верности я выглянул наружу. Башня всё так же поднималась над горами. Такое впечатление, что она не приблизилась ни на шаг.

Мы подошли к лестнице. Москаль-Ямамото посмотрел вправо, влево, потом достал щёкалку и вырубил сигнализацию. Звон прекратился.

– Всё правильно работает,– заметил он,– она нас засекла.

А я смотрел в другую сторону.

– Миккерайда!

– Что ты там нашёл. Ого, вот это чудо!

Радиометр был незнакомой конструкции, с проволочной антенной из двух гиперболических половинок. В этой импровизированной сфере застрял здоровенный чёрно-рыжий кот.

– Вот кто всё поломал! Смотри, хвостом прямо по датчику чешет.

Я спрятал пистолет и подошёл ближе.

– Сколько он уже здесь сидит?

– Вызов был со вчерашнего дня.

Кот водил пушистым длинным хвостом. Его янтарные глаза глядели прямо в душу.

Я присел рядом на корточки и начал гладить пушистый лобик.

– Теперь понятно, почему сигнализация молчала. Она на котов не рассчитана.

– Не рассчитана,– я, как мог, почесал пушистого за ушком.

Ямамото посмотрел на кота, дежурно улыбнулся, опустился на колени и стал отсоединять питание.

Как это водится у друзей детства, он иногда ухитряется понимать меня без слов.

– Ты тушкой его повезёшь?– спросил он.

– Нет.

– Инструкция рекоменует тушкой.

– Нет, пусть живёт.

– Дело твоё.

Мы взялись за ручки радиометра.

– Ити-нин – абэ!

Мусен-кодзикей (сейчас, при переноске, называть радиометр “мусей” не поворачивался язык) был тяжеленный, как стопка свиновых пластин. Антенна с котом болталсь в пазах. Мы вынесли его в холл, пинком отворили дверь и шагнули в яркий полдень.

Я на всякий случай обернулся вправо. Башня была на месте. Марева не заметил.

---