Смерть отменяется

Сергей Литвинов

Иллюстрация на обложке Оксаны Викторовой

© Литвинов С., 2022

© ИД «Городец», 2022

Сергей Литвинов – мужская часть литературно-криминального дуэта «Анна и Сергей Литвиновы». За двадцать три года совместной работы у тандема вышло более восьмидесяти детективных, приключенческих и мистических романов (суммарный тираж свыше двенадцати миллионов экземпляров).

Помимо дуэта у Сергея Литвинова есть и собственная творческая биография. Свой первый рассказ он напечатал в 22 года, когда учился в Энергетическом институте. После этого работал в газете «Лесная промышленность», журнале «Смена». Печатался в «Крокодиле», «Студенческом меридиане», «Литературной газете». Автор трех книг рассказов и очерков: «Лавка забытых вещей» (2013), «Лавка забытых иллюзий» (2017) и «Не только детектив» (2020).

Смерть отменяется

В этом варианте Вселенной маршал Жуков в 1957 году поддержал не Хрущева, а заговорщиков.

К власти пришел дуумвират: Молотов и Жуков.

Никиту Хрущева расстреляли, а Жукова вскоре отправили в почетную отставку. У власти воцарился Молотов.

В СССР снова установилась диктатура сталинского типа. Границы полностью закрыли, и никакой второй волны оттепели не случилось.

Сталин продолжал лежать в Мавзолее.

А в апреле 1961 года весь мир оказался ошеломлен: нет, в космос никто не полетел, зато Советский Союз объявил о создании БЕССМЕРТИЯ.

Телефонный звонок разбудил меня в пять утра.

Так и есть: дежурный по управлению.

Я всегда на ночь переносил аппарат на тумбочку рядом с тахтой. Именно на такие случаи. Иногда удавалось отбояриться от срочного выезда и снова нырнуть в объятия Морфея.

Но, как я сразу почувствовал, не в этот раз.

Голос Ивана Фомичева, дежурного по управлению, звучал взволнованно.

– Петька, у нас убийство.

– Бывает. Я при чем?

– На Кутузовском, в номенклатурном доме.

– Все равно это не повод названивать мне в пять утра.

– Убитый – бессмертный.

– Пфф. Это меняет дело. А соседи не хотят забрать себе историю?

Соседями на нашем жаргоне звались сотрудники КГБ при Совете министров СССР.

– Я им сообщил, конечно. А как там дальше – не нам с тобой решать. Поэтому твое присутствие обязательно.

– Еду. Диктуй адрес.

Блокнот с авторучкой я тоже всегда держал на такие случаи под рукой – на тумбочке.

– За тобой машину прислать?

– Сам доберусь. – Не любил я всех этих муровских машин с болтливыми водителями, не любил зависеть от кого бы то ни было.

Я побрился электробритвой «Харьков», а потом сунул ее в дипломат – кто знает, на сколько придется задержаться.

Потом решил, что я все-таки не салага-стажер, а старший инспектор МУРа, вприпрыжку бежать не обязан, и пошел на кухню завтракать. Смолол кофе, сварил его в турке, покрепче, на шесть ложечек. Забацал яишню и отлакировал полтавской полукопченой – как раз вчера давали в заказе.

Я минуту поколебался, на чем ехать. Метро от моего дома под боком, но на Кутузовский, двадцать четыре (такой был адрес места происшествия) от «Киевской» или пешком пилить, или автобуса дожидаться. Поэтому в итоге сделал выбор в пользу личного транспорта.

Оделся. Очень удачно получилось, что лучшую рубашку, гэдээровскую, с планочкой, вчера как раз погладил. Галстучек, конечно, обязателен – все-таки выезд на труп, и, не ровен час, соседи пожалуют. И начальство.

Спустился на лифте. Несмотря на ранний час, газеты в почтовый ящик уже бросили. Я выписывал «Правду» – это обязаловка, невзирая даже на то, что я беспартийный, – и еще «Советский спорт» – право на эту я выиграл в лотерею, давали одну на отдел. Мы договорились с Женькой Коробкиным, которому не повезло, что я буду прочитывать «Спорт» по утрам в метро, а потом на службе отдавать ему. Сегодня, похоже, такую рокировку не сыграть – недосуг в машине читать, некогда с ним пересекаться.

Дверь нашего подъезда, как всегда, была распахнута настежь. Дом у нас рабоче-крестьянский, консьержка не положена. Временами домовые активисты поднимали волну: живем рядом с метро и электричкой, постоянно к нам шастают на троих соображать. Чтоб от алкашей отгородиться, мы скидывались, ставили внизу замок, раздавали всем жильцам ключи. Потом дело шло по стандартной схеме: кто-то ключ терял, замок взламывали – и снова подъезд стоял неприкаянный. Именно такое время переживалось теперь.

А я до сих пор радовался, что мне дали однокомнатную фатеру. После развода, как честный человек, я оставил жене и сыну нашу «двушку» и три года скитался по съемным квартирам, пока наконец в управлении не сжалились и наш генерал не подписал личное письмо в Моссовет. Да ведь и в новом фонде однокомнатные квартиры – редкость, не рассчитана советская жилищная программа на холостяков. Вот нашлась двадцатитрехметровая в двенадцатиэтажной башне, на пересечении всех дорог.

От автобусной остановки к станциям метро и электрички спешили невыспавшиеся люди. Равнодушно обтекали площадь с тремя великими. Три фигуры стояли клином: впереди Ленин, за ним – Сталин и Молотов. Памятник был типовой, аналогичные по композиции располагались во многих областных и районных центрах. У постамента лежал небольшой венок, оставшийся после Первомая, уже слегка выцветший.

До моего гаража идти дальше, чем до метро, – и в том имелся существенный минус, когда выбираешь личный транспорт, а не общественный. Но оставлять свою ласточку на ночь возле дома было безумием. Ладно, «дворники» и наружные зеркала у меня съемные, я их, если паркуюсь не в гараже, забираю от лихих людей. Колеса на секретках – тоже быстро не снимут. Но могут ведь вскрыть капот, утащить аккумулятор, стартер, карбюратор, трамблер, провода силовые: все в дефиците. И сам лимузин запросто угонят. Нет, на 58-м году советской власти гараж для москвича – штука необходимейшая.

Я открыл дверь своего бокса, увидел крошку, и на сердце у меня потеплело. «Жигули», но не стандартная «единичка», а более новая «одиннадцатая» модель, с отражателями в задних фонарях, стильными вентиляционными решеточками в боковинах. Правда, цвет подкачал – радикально зеленый, но в наших условиях мало кто, кроме торгашей и бессмертных, имеет привилегию колер выбирать. И без того три года на очереди в управлении стоял.

Я открыл багажник, положил туда дипломат. Привычка не держать ценные вещи на виду сформировалась у меня после происшествия прошлым летом. Выскочил я тогда буквально на пять минут – мороженое купить, а кейс оплошно оставил в салоне. Когда вернулся – авто вскрыто, портфеля нет. Я, честно говоря, в тот раз даже в районное отделение не поехал заявление писать. Дипломат ценой сорок рублей, конечно, жалко. Но, кроме газеты «Правда», прочитанного «Спорта» и абсолютно лажовой книги Аркадия Первенцева, ничего в нем не было. И зачем на ребят в отделении лишнюю головную боль вешать – все равно грабителя не найдут, будет им по моей милости висяк.

Я выкатился задним ходом из гаража, вышел, закрыл железные створки, навесил замок. Выехал на улицу Красный Казанец и промчался мимо метро «Ждановская» и памятника трем вождям. Народ к станции с автобусов и троллейбусов шел гуще. Возле платформы «Вешняки» я переехал по эстакаде на другую сторону железки и понесся дальше, к Волгоградскому проспекту. Скорость сразу увеличил до максимума. Гаишники по утрам особо не активничают, а даже если остановят – не будут сотрудника, да еще спешащего на убийство, мытарить.

Радио в авто я пока не обзавелся – дефицит, да и дорого. И оставалось мне, по ходу дела, думать разные думы.

В эту пятницу мне предстояла очередная плановая исповедь в райкоме. И хотя я ни на секунду не верил, что меня когда-нибудь сочтут ценным кадром и допустят до жеребьевки – но порядок есть порядок, раз в два месяца приходилось являться как штык, что-то бубнить исповеднику. Хорошо бы, размечтался я, нынешнее дело меня закрутило, и тогда появится легальная возможность отсрочить мероприятие на месяц – а там и сезон отпусков, мой райкомовский инструктор может уехать отдыхать в какой-нибудь санаторий «Сочи» или что ему там по номенклатуре положено. Сколько ни встречал я нормальных ребят (и девчат) – никто в перспективность исповедей для рядовых граждан не верил. И морковка в виде возможной вечной жизни действовала только на совсем уж ограниченных и ушибленных пропагандой товарищей. Иное дело власти: через эти заслушивания они получали полную картину настроений, мыслей, деяний подведомственного им населения.

Никто меня не остановил, и я подумал: а вот этот проезд со скоростью сто двадцать по утренним улицам родной столицы – о нем следует рассказывать исповеднику? С одной стороны, явное нарушение морального кодекса строителя коммунизма, будущего общества полного бессмертия. А с другой – я спешу по делу. Наверное, придется поведать, утаивание на исповеди – один из самых тяжелых грехов, а там уж пусть они сами решают, снимать ли мне баллы за эту выходку или нет.

---