Правда, он видел себя несколько в ином качестве, чем аналитик и законник. Мечтал об острых оперативных мероприятиях, но в военной контрразведке его чаяния не воплощались в жизнь, как и до этого в английском отделе. Олег все так же оперировал статьями уголовного кодекса и копался в старых делах отдела, в который его определили. Даже должность еще предстояло дожидаться – не было свободной вакансии старшего инспектора. Ермилов то и дело ворчал, что приобрел на этой работе аллергию на пыль.

Стоило толкаться локтями в прокуратуре, расследовать зубодробильные дела, маневрируя между криминалом, коррупцией, давлением сверху со стороны лиц, заинтересованных в отмазывании фигурантов, чтобы оказаться в ФСБ в роли заштатного статиста.

В прокуратуре трудно было оставаться чистым и не предать закон и дело, которому служишь. Приходилось порой идти на компромисс, чтобы добиться хоть какого-то результата. Эти компромиссы изматывали, приносили бессонные ночи, когда Люська кормила его пилюлями от головной боли и своими нотациями на тему: «Ты не должен так близко все принимать к сердцу. В конце концов, уходи в юридическую консультацию или в адвокатару». В ответ на такое возмутительное предложение Олег начинал бурно реагировать и переставал на какое-то время заниматься самоедством, чего и добивалась Людмила.

Когда он перешел в ФСБ, начались ночные бдения с новыми переживаниями. Теперь по поводу недоверия. После дела Кедрова пришло успокоение, но ненадолго. Перевод в военную контрразведку смял все его достижения в английском отделе. Они оказались довольно-таки эфемерными.

На новом месте на него снова смотрели с опаской, а то и прямо выражали недоумение. В самых мягких выражениях оно сводилось к вопросу: «Каким шальным ветром к нам занесло прокурорского?» Ермилов вначале пытался отшучиваться, что ветер был попутный, однако слышал в ответ на шутку еще более убийственное: «Что-то у нас в Конторе стали форточки открывать, кого только сквозняком не заносит».

Ермилов утешался, что всем еще покажет, как умеет работать, какой он специалист. Вел по ночам мысленные диалоги с недоверчивыми и заносчивыми коллегами по отделу, но успокоение не приходило. Каждый день на службу он шел как в бой.

Пожалуй, только поведение шефа позволяло робко надеяться, что недоверие со временем сойдет на нет. Полковник Петр Анатольевич Плотников не благоволил к Ермилову. Но поскольку вел себя одинаково ровно со всеми – это успокаивало.

С пронзительным взглядом голубых глаз, похожий прической на Ермилова, то есть с легкой залысиной в светлых с сединой волосах, и с очками на кончике носа, сквозь узкие стекла которых он читал документы и поверх которых насмешливо поглядывал на подчиненных, Плотников производил впечатление добродушного человека, может, таким и являлся для домашних. Но если ему что-то не нравилось в докладе подчиненных, то его голубые глаза становились холодными, взгляд делался тяжелым и возникало желание побыстрее унести ноги из его кабинета, довольно захламленного. Тут только сам Плотников и смог бы сориентироваться в стопках журналов и книг.

Однажды, сидя на совещании отдела, Олег стал вглядываться в корешки книг, лежащих на журнальном столике в углу кабинета и на полках. Его поразил удивительный разброс в темах, которые интересовали хозяина кабинета. Тут были и художественные книги – детективы, военные приключения, и справочники по оружию, огнестрельному и холодному, и военные энциклопедии, и мемуары маршалов – Плотников черпал информацию из всех источников, включая газеты и журналы, что кипами лежали на широком подоконнике. В кабинете почти все время беззвучно работал телевизор, Петр Анатольевич лишь иногда включал звук, краем глаза заметив что-то его заинтриговавшее.

Бывший шеф Ермилова Сорокин вчера столкнулся с поникшим Ермиловым в коридоре Лубянки, похлопал его по плечу и, улыбнувшись, сказал:

– Олег Константиныч, напрасно киснешь. Разговаривал я с Плотниковым. Он тобой доволен. Чего ты как в воду опущенный? Просто нужно время, притрешься на новом месте. Я тебе больше скажу: после успешной разработки дела Кедрова Петр Анатольевич сам поднял вопрос о том, чтобы тебя перевести к ним в Управление и конкретно в его отдел. У него нюх на специалистов. Он мало того что их замечает, глазастый черт, так еще и умеет подкатиться к руководству, чтобы ему позволили перевести человека к нему. Умеет обосновать целесообразность такого перевода. Ему не хватало сотрудника, привыкшего работать с большим объемом документов и юридически подкованного. Я тебя охарактеризовал с самой лучшей стороны, а ты приуныл. Не дело!

После его слов Ермилов почувствовал прилив сил и сегодня с утра даже торопил Мартина на прогулке, чтобы побыстрее отправиться на работу. Словно после слов Сорокина что-то должно было измениться.

Снег в парке покрывала снежная корка после недавней оттепели. Под фонарями она поблескивала холодно, искусственно, словно и не снег это вовсе, а муляж вроде тех, что делают художники-декораторы в кино. Он хрустел под ногами, колол лапы Мартина и тот, бегая от скамейки к урне, от урны к стволу дерева, смешно поджимал то одну, то другую лапу, словно обжигался.

– Мартин! Давай в темпе! – уже сердито позвал Олег, поглядывая на часы и пожалев, что выскочил на улицу, накинув куртку на легкий спортивный костюм.

Утренний морозец не просто бодрил, а заставил прикрикнуть на Мартина, не желавшего подставлять шею в ошейнике, чтобы хозяин пристегнул карабин. Трусцой Ермилов перебежал Большую Филевскую и заскочил в квартиру, ощутив блаженное тепло. Вытер лапы Мартину тряпкой, тот скулил, поскольку не любил эту процедуру. Пес вырвался и побежал вытирать морду в сосульках о покрывало на диване.

Олег забыл мобильный телефон в кармане куртки и не сразу услышал звонок. А когда вытащил сотовый, то увидел на дисплее малоинформативную надпись «Журналист» – ни имени, ни фамилии. Под этим «позывным» он сохранил номер телефона Олеси Меркуловой – журналистки с телевидения. А так ее зашифровал в записной книжке, чтобы не раздражать жену, если ей под руку попадет его телефон. И ведь руки Люськи частенько простирались к его телефону…

– Да, – осторожно отозвался он в трубку, пытаясь предугадать, к добру или к худу этот ранний звонок. – Я вас слушаю.

– Олег Константинович, это Олеся Меркулова, если еще помните такую.

– Ну как же! Помню, – Олег закашлялся смущенно, поймав себя на том, что разговаривает котовским вальяжным голосом. – Давно не слышались, – он сразу же осекся, почувствовав, что его интонация прозвучала двусмысленно.

– Я тут побывала в Америке, в творческой командировке, ну, если честно, отдыхала. Совмещала приятное с полезным. И вот по этому поводу мне хотелось бы с вами встретиться и переговорить.

Ермилов помолчал, прикидывая, в чем подвох. Он и на прежней работе отличался осторожностью, а теперь и вовсе страдал подозрительностью. Начинал прикидывать варианты: «Почему она позвонила именно мне? Не о погоде же хочет разговаривать с сотрудником ФСБ. Еще не хватало налететь на интервью. Она начнет расспрашивать, а потом вдруг выйдет статья. Или снимет скрытой камерой. Журналисты такие штуки ловко проделывают. Правда, Меркулова при ее журналистской наглости вроде бы не из журналюг. Все-таки по мере сил соблюдает приличия. По делу Кедрова сделала отличный материал – так, как ей преподнесли, никакой отсебятины».

– По поводу поездки в Штаты? – осмотрительно уточнил Олег. – Хотите поделиться впечатлениями от турпоездки?

– Вы не поняли, Олег Константинович, – мягко и терпеливо сказала Олеся. – Я ездила в служебную командировку. И там возникла тема… Но мне хотелось бы поговорить лично.

– Думаю, вам лучше обратиться в ЦОС^[2].

– И все-таки давайте встретимся, – настаивала Олеся. – Я у вас много времени не отниму.

– Да мне не жалко для вас времени… – начал было он.

– Вот и прекрасно. Где встретимся?

Ермилов вздохнул и назвал кафе, находящееся не так далеко от дома, и торопливо добавил:

– Только не взыщите. У вас будет максимум полчаса. Встретимся накоротке. Я тороплюсь на работу.

Ермилов зашел в кафе с мороза, и его окутало теплом и аппетитным запахом кофе и булочек с корицей. С досадой он подумал, что сейчас не удержится от второго завтрака, а на теннис последнее время удавалось ходить все реже. А булочки не улучшают фигуру при сидячем образе жизни.

Он увидел Олесю за столиком у окна. Она, по-видимому, только пришла, еще не сняла лиловую куртку и напоминала нахохлившуюся птичку с встрепанным хохолком из завитых крашеных блондинистых волос. Загорелая среди зимы. Олеся, не заметив Ермилова, начала снимать куртку, уткнувшись в листок меню, лежащий перед ней на столе.

Олег вспомнил о том, что Меркулова обладательница хорошего аппетита, и невольно улыбнулся, но тут же изобразил мину человека чрезвычайно занятого. Он высвободил часы из-под рукава куртки и, как только поймал взгляд Олеси, тут же демонстративно посмотрел на циферблат.

Журналистка проигнорировала его намек и похлопала по диванчику рядом с собой. Ермилов присел напротив, на самый краешек, словно собирался стартовать в любой момент.

– Что вы как неродной? – довольно нахально поинтересовалась Олеся и ткнула ему свою куртку через стол. – У вас за спиной вешалка. Поухаживайте за дамой.

«Оторва! – подумал Ермилов, пристраивая благоухающую духами куртку на крючок. – Небось клинья ко мне подбивать собралась. За этим и позвала под благовидным предлогом. А Люська считает меня увальнем. Главное, и мне об этом помнить…»

Однако Меркулова развеяла его надежды на легкий флирт.