Один парень особенно привлек мое внимание. Блондин с короткой стрижкой и бронзовым загаром, в узких шортах до колен, таких же ярко-синих, как и его доска. Он был великолепным серфером, отличался стилем и напором, и по сравнению с ним все остальные казались неуклюжими новичками. Я не сводила с него глаз, но теперь он, похоже, счел, что на сегодня достаточно, потому как прокатился на последней волне, мягко приземлился на берег, сошел с доски и, бросив долгий прощальный взгляд на розовеющее вечернее море, повернулся, подхватил доску и направился вверх по пляжу.
Я отвела глаза. Он прошел совсем рядом со мной к тому месту, где лежала стопка аккуратно сложенной одежды. Положив доску, он поднял полинявшую университетскую толстовку, которая лежала на самом верху, и принялся натягивать ее. Я снова посмотрела в его сторону, и, когда его лицо показалось из выреза горловины, наши глаза встретились. Я твердо выдержала этот взгляд.
На его лице отразилось удивление.
– Привет, – сказал он с улыбкой.
– Привет, – отозвалась я.
Он расправил толстовку на бедрах и спросил:
– Хочешь сигарету?
– Давай, – кивнула я.
Нагнувшись, он достал из кармана лежавших на песке штанов пачку «Лаки Страйк» и подошел ко мне. Протянул мне сигарету, взял себе другую и прикурил обе, а затем опустился рядом со мной на песок, вытянув ноги и опираясь на локти. Его ноги, шея и волосы были слегка припорошены песком. Голубоглазый, загорелый, ухоженный, он был олицетворением образцового студента американского университета.
– Ты сидела здесь весь день, – заметил он. – Когда не плавала.
– Я знаю.
– Почему к нам не присоединилась?
– У меня нет доски для серфинга.
– Так купи.
– Нет денег.
– Тогда одолжи.
– Мне не у кого.
Юноша нахмурился:
– Ты из Британии, так ведь?
– Да.
– Приехала к кому-то погостить?
– Нет, я здесь живу.
– В Риф-Пойнте?! – изумленно спросил он.
– Да. – Я кивнула головой в ту сторону, где за изгибом песчаных дюн виднелся ряд полинявших, обитых вагонкой бараков.
– Как так?
– Мы арендуем здесь дом.
– Кто – мы?
– Мой отец и я.
– И давно вы тут?
– С весны.
– Но вы же не останетесь на зиму.
Это была скорее констатация факта, нежели вопрос. Никто не оставался зимовать в Риф-Пойнте. Эти домики были просто-напросто не предназначены для того, чтобы выдерживать бури, дорога становилась непроходимой, телефонные провода обрывало, и электричества тоже временами не было.
– Думаю, останемся. Если только не решим куда-нибудь съехать.
Он нахмурился:
– Вы что, хиппи какие-нибудь?
Зная, как я выгляжу, я не могла обидеться на него за то, что он задал подобный вопрос.
– Нет. Просто мой отец пишет киносценарии и разные вещи для телевидения. Но он ненавидит Лос-Анджелес и наотрез отказался там жить, поэтому… мы сняли этот домик.
Мой новый знакомый казался заинтригованным.
– А ты чем занимаешься?
Я взяла пригоршню грубого серого песка и пропустила его сквозь пальцы.
– Ничем особенным. Покупаю еду, выбрасываю мусор и выметаю песок из дома.
– Это твоя собака?
– Да.
– Как зовут?
– Расти.
– Расти. Эй, Расти, приятель!
Расти удостоил парня кивком, который сделал бы честь принцу крови, и вновь устремил взгляд на море. Чтобы как-то компенсировать такое отсутствие манер, я спросила:
– А ты из Санта-Барбары?
– Угу. – Юноша явно не испытывал желания говорить о себе. – И давно ты в Штатах? У тебя все еще ужаснейший британский акцент.
Я вежливо улыбнулась этой фразе, которую слышала уже не раз.
– С четырнадцати. То есть семь лет.
– В Калифорнии?
– Не только. Нью-Йорк. Чикаго. Сан-Франциско.
– Твой отец – американец?
– Нет. Ему просто здесь нравится. Изначально он приехал сюда потому, что писал роман, а потом права на экранизацию романа купила одна кинокомпания, и отец отправился в Голливуд писать сценарий.
– Серьезно? Я слышал о нем? Как его зовут?
– Руфус Марш.
– Ты хочешь сказать, автор «Долгого утра»? – воскликнул он. Я кивнула. – Боже, да я прочел эту книгу от корки до корки, еще когда учился в средней школе! Все свои знания о сексе я почерпнул из нее!
Он посмотрел на меня с новым интересом, и я подумала: «Ну вот опять история повторяется». Парни всегда были со мной дружелюбными и милыми, но нисколько не заинтересованными – до тех пор, пока я не упоминала о «Долгом утре». Думаю, что это как-то связано с моей внешностью, потому что глаза у меня бледные, как шестипенсовые монеты, а ресницы совсем бесцветные, и лицо у меня не загорает, а сплошь покрывается сотнями гигантских веснушек. Кроме того, я слишком высокая для девушки, и скулы у меня ужасно выступают.
– Он, должно быть, крутой парень, – добавил мой новый знакомый.
Теперь у него на лице появилось озадаченное выражение, а в глазах ясно читались вопросы, которые он наверняка не станет задавать из вежливости.
Если ты дочь Руфуса Марша, то с какой такой стати ты сидишь на этом забытом богом берегу, в этом калифорнийском захолустье, в джинсах с заплатами и мужской рубашке, которую десятки лет назад следовало без сожалений отправить в мусорную корзину, и у тебя даже нет денег, чтобы купить себе доску для серфинга?
С комичной предсказуемостью вторя моим мыслям, юноша спросил:
– Что он вообще за человек? Я имею в виду, кроме того, что он твой отец.
– Я не знаю.
И действительно, я никогда – даже в своих мыслях – не могла дать ему определение. Я загребла еще одну пригоршню песка и высыпала его из ладони тонкой струйкой. Образовалось нечто вроде миниатюрной горы, а сверху я воткнула сигарету огоньком вверх. Получился маленький кратер, крошечный вулкан, а его дымящейся сердцевиной был мой окурок. Так кто же он – мой отец? Человек, которому всегда нужно быть в движении. Человек, который легко заводит друзей и теряет их на следующий день. Неуживчивый спорщик, талантливый до гениальности, но опускающий руки перед лицом самых ничтожных повседневных задач. Человек, который может расположить к себе и привести в ярость одновременно. Живой парадокс.
– Не знаю, – повторила я и, повернувшись, посмотрела на парня, который по-прежнему сидел рядом со мной. Он был милым. – Я бы позвала тебя домой выпить пива, и тогда ты смог бы познакомиться с ним и составить о нем представление. Но он сейчас в Лос-Анджелесе и вернется не раньше завтрашнего утра.
Парень молча размышлял над моими словами, задумчиво почесывая затылок. Из его волос при этом вырывалась целая буря песка.
– Вот что, – наконец сказал он. – Я приеду сюда опять в следующие выходные, если погода будет хорошая.
– Да? – улыбнулась я.
– Я тебя найду.
– Хорошо.
– Возьму с собой вторую доску. Чтобы ты могла покататься.
– Тебе не обязательно меня подкупать.
Парень притворился обиженным:
– Что значит «подкупать»?
– Я и так познакомлю тебя с отцом в следующие выходные. Он любит новые лица.
– Я не пытался тебя подкупить. Честное слово.
– Знаю, – смягчилась я. Кроме того, мне очень хотелось покататься на серфе.
Он ухмыльнулся и затушил сигарету. Солнце, спускавшееся к морю, принимало четкие очертания и цвет – теперь оно было похоже на оранжевую тыкву. Мой собеседник сел, щурясь на свет, слегка зевнул и потянулся. Затем сказал:
– Мне пора. – С этими словами он поднялся и несколько мгновений в нерешительности стоял надо мной. Его тень на песке была бесконечно длинной. – Ну, тогда пока?
– Пока.
– До следующего воскресенья.
– Хорошо.
– Это свидание. Не забудь.
– Не забуду.
Он повернулся и пошел прочь. По пути он остановился, чтобы подобрать оставшиеся вещи, и салютовал мне напоследок, а затем направился через весь пляж туда, где росли старые, зарывшиеся в песок кедры, за которыми начиналась дорога.
Провожая юношу взглядом, я внезапно поняла, что даже не спросила его имени. И хуже того, он не позаботился узнать мое. Я была просто дочерью Руфуса Марша. Но все же в следующее воскресенье, если погода будет хорошая, он, возможно, приедет снова. Если погода будет хорошая. На это стоило надеяться.
2
Мы жили в Риф-Пойнте из-за Сэма Картера. Сэм был агентом моего отца в Лос-Анджелесе, и именно он в откровенном припадке отчаяния в конечном счете вызвался подыскать нам какое-нибудь дешевое жилье. Лос-Анджелес и мой отец были совершенно несовместимы – настолько несовместимы, что отец не мог написать ни одного стоящего слова, пока мы жили там, и Сэм рисковал потерять как ценных клиентов, так и деньги.
– Есть одно местечко, Риф-Пойнт, – сказал тогда Сэм. – Это настоящее захолустье, но там очень тихо и спокойно… Такая тишина, как будто наступил конец света, – добавил он, вызывая в воображении картины рая в духе Гогена.
Так мы взяли в аренду убогий домик, запихнули все нажитое нами добро, которого, как ни печально, оказалось немного, в старый, полуразвалившийся отцовский «додж» и, оставив за собой смог и суматоху Лос-Анджелеса, приехали сюда. Мы были похожи на детей, впервые увидевших море и взволнованных его запахом.
Вначале это и впрямь было волнующе. После городского шума казалось волшебным просыпаться под пение морских птиц и бесконечный рокот прибоя. А как чудесно было ранним утром прогуливаться по песку, глядя на солнце, поднимающееся из-за холмов, развешивать свежевыстиранное белье и смотреть, как оно вздымается и наполняется ветром с моря, словно паруса на кораблях.