– Верно! – воскликнул я. – Справедливо и то и другое. Но должен признаться, не понимаю, как вы об этом догадались. Сходить туда я решил неожиданно и никому об этом не говорил.

– Проще некуда, – отозвался Холмс, хмыкнув при виде моего удивления. – Все до нелепости ясно, и объяснение было бы излишним; впрочем, этот пример поможет провести границу между наблюдением и дедукцией. Наблюдение говорит, что на подошве ваших ботинок имеется красноватая глина. Как раз напротив почтовой конторы на Уигмор-стрит раскопали мостовую, выбросили наружу глину, и, если вы хотите попасть в контору, ее не миновать. Она имеет особый красноватый оттенок, который, насколько мне известно, по соседству нигде не встречается. Вот все, что касается наблюдения. Прочее – область дедукции.

– Но как с помощью дедукции вы узнали о телеграмме?

– Прежде всего, я знал, что писем вы не писали, поскольку все утро просидел напротив вас. Заметил также в открытом ящике вашего письменного стола несколько марок и пачку открыток. Стало быть, для чего вам отправляться на почту, как не для того, чтобы послать телеграмму? Устраните все прочие факторы, и то, что остается, должно быть истиной.

– В данном случае это действительно так, – ответил я, немного подумав. – Вы правы, дело более чем очевидно. Не сочтете ли вы меня назойливым, если я подвергну ваши теории более серьезному испытанию?

– Напротив, – ответил Холмс, – ваше предложение избавит меня от повторной дозы кокаина. Я с удовольствием рассмотрю любую задачу, которую вы мне предложите.

– Вы как-то заметили: редко бывает так, чтобы человек, который ежедневно пользуется каким-то предметом, не оставил на нем отпечаток своей личности – отпечаток настолько явный, что опытный наблюдатель сумеет извлечь из него выводы. Вот часы, которые недавно перешли в мою собственность. Не будете ли вы так добры высказать свое мнение о характере и привычках их прошлого обладателя?

Я передал Холмсу часы, внутренне посмеиваясь, поскольку мне казалось, что это испытание обречено на провал; я надеялся также проучить своего компаньона за назидательный тон, который он иногда себе позволял. Холмс взвесил часы на руке, пристально вгляделся в циферблат, открыл заднюю крышку, исследовал механизм сначала простым глазом, а затем с помощью сильной лупы. Я с трудом сдерживал улыбку, глядя на его удрученное лицо, когда он в конце концов захлопнул заднюю крышку часов и вернул их мне.

– Извлечь отсюда можно немногое. Часы недавно побывали у мастера в чистке, так что самых существенных деталей я лишен.

– Вы правы, – ответил я. – Прежде чем часы прислали мне, они побывали в чистке.

Втайне я обвинил Холмса в том, что он выставил самое неуклюжее и беспомощное оправдание своего провала. Что могли бы подсказать ему часы, не побывавшие в чистке?

– При всей скудости мои наблюдения все же оказались не совсем бесплодными, – заметил Холмс, глядя в потолок задумчиво-тусклыми глазами. – Поправьте меня, если я ошибаюсь, но я полагаю, что часы принадлежали вашему старшему брату, который унаследовал их от вашего отца.

– Вы, вне сомнения, определили это по инициалам «Г. В.» на задней крышке.

– Совершенно верно. Буква «В» обозначает вашу фамилию. Часам около полувека, инициалы выгравированы примерно тогда же – то есть заказчик принадлежал к поколению наших отцов. Драгоценности обычно переходят к старшему сыну, и, по всей вероятности, он носит то же имя, что и отец. Ваш отец, если я правильно помню, давно умер. Следовательно, часы перешли к вашему старшему брату.

– Да, пока все так, – подтвердил я. – Что-нибудь еще?

– Ваш брат был неряшлив, распущен и легкомыслен. Перспективы перед ним открывались неплохие, однако он упустил все шансы, жил в бедности, хотя изредка и преуспевал, наконец пристрастился к спиртному и умер. Вот все, что я мог выяснить.

Я вскочил с кресла и, прихрамывая, прошелся по комнате в крайнем расстройстве.

– Это недостойно вас, Холмс! Не могу поверить, что вы опустились до такого. Вы навели справки об истории моего несчастного брата и притворились, будто добыли эти сведения столь фантастическим образом. Я что, должен поверить, будто вы узнали обо всем этом, взглянув на его старые часы? Это жестоко с вашей стороны и, говоря откровенно, отдает шарлатанством.

– Дорогой доктор, – мягко отозвался Холмс, – прошу вас, примите мои извинения. Я рассматривал задачу абстрактно и совершенно забыл, как болезненны для вас эти воспоминания. Поверьте, я даже не подозревал о существовании вашего брата, пока вы не вручили мне эти часы.

– Тогда, бога ради, как вы обо всем узнали? Ваш рассказ точен до малейшей подробности.

– Мне попросту повезло. Признаться, я всего лишь взвесил вероятности. И вовсе не ожидал столь точного попадания.

– Так, значит, это не догадки?

– Нет-нет, гаданием я не занимаюсь. Отвратительная привычка, она губит логические способности. Вам все это представляется странным только потому, что вы не следите за ходом моей мысли и не замечаете мелких фактов, которые могут служить основой для далекоидущих выводов. Я начал с того, что ваш брат отличался небрежностью. Если вы приглядитесь к нижней части корпуса часов, то увидите, что он не только помят в двух местах, но и весь в царапинах. Это случается, если хозяин имеет привычку носить в том же кармане другие твердые предметы, вроде монет и ключей. Не требуется особой проницательности, чтобы предположить, что человеку, который столь небрежно обращается с часами стоимостью в пятьдесят гиней, наверняка свойственна беспечность. Не слишком натянутым будет и предположение, что человек, который унаследовал столь ценную вещь, имеет достаточно средств для жизни.

Я кивнул в знак того, что следую за ходом рассуждений Холмса.

– Среди владельцев ломбардов в Англии распространена такая привычка: если они берут часы в заклад, то острием иглы царапают номер билета на внутренней стороне крышки. Это удобней, чем наклейка, поскольку нет риска, что номер потеряется. С помощью лупы я увидел на внутренней стороне не менее четырех таких номеров. Вывод: ваш брат частенько бывал на мели. Следующий вывод: он знавал и благополучные времена, а иначе не мог бы выкупать заклад. Наконец, прошу вас взглянуть на внутреннюю крышку, где имеется отверстие для завода. Приглядитесь ко множеству царапин вокруг этого отверстия: они означают, что ключ соскальзывал. Мог ли трезвый человек проделать такие борозды? А вот у пьяницы часы всегда исцарапаны. Он заводит часы по вечерам и оставляет эти следы неверной рукой. Ну как, есть ли во всем этом что-нибудь таинственное?

– Все это ясно как белый день, – ответил я. – Сожалею, что несправедливо о вас судил. Мне нужно больше доверять вашим удивительным способностям. Скажите, а заняты ли вы сейчас каким-либо профессиональным расследованием?

– Не занят никаким. Отсюда и кокаин. Я не могу жить без умственной работы. Для чего же еще жить? Встаньте у окна. Что за нудный, унылый, бесполезный мир! Взгляните – желтый туман клубится по улице и окутывает бурые дома. Нет ничего более безнадежно прозаического и материального. К чему таланты, доктор, если негде их применить? Преступление банально, существование банально, и нет на свете ничего, кроме банальностей.

Я открыл рот, чтобы возразить на эту тираду, но тут раздался отрывистый стук в дверь. Вошла наша квартирная хозяйка с медным подносом, на котором лежала визитная карточка.

– Вас желает видеть молодая леди, сэр, – обратилась она к моему компаньону.

– Мисс Мэри Морстен, – прочитал Холмс. – Хм! Не припомню такого имени. Попросите юную леди войти, миссис Хадсон. Не уходите, доктор. Я бы предпочел, чтобы вы остались.

Глава II
Изложение дела

Мисс Морстен вошла в комнату уверенной походкой, сохраняя внешнее спокойствие. Это была светловолосая девушка небольшого роста, изящная, в безупречных перчатках, одетая с изысканным вкусом. Впрочем, ее костюм отличался простотой и скромностью, наводившими на мысль об ограниченных средствах. На ней было серовато-бежевое платье из простой шерсти, лишенное всякой отделки; шляпку без полей такого же тусклого оттенка, что и платье, оживляло только крохотное белое перышко, приделанное сбоку. Черты ее были не слишком правильными, кожа – не самой гладкой, но лицо выражало доброту и приязнь, а большие голубые глаза казались на редкость одухотворенными и исполненными дружелюбия. Я повидал женщин многих национальностей на трех континентах, однако ни разу не встречал лица, которое столь явно свидетельствовало бы о тонкой и отзывчивой натуре. Я не мог не заметить, что, когда она села на стул, предложенный ей Шерлоком Холмсом, и губы и руки ее дрожали, что выдавало сильнейшее внутреннее волнение.

– Я пришла к вам, мистер Холмс, – начала она, – потому что однажды вы помогли моей нанимательнице, миссис Сесил Форрестер, разрешить одно домашнее затруднение. Она не может забыть вашу доброту и ваше искусство.

– Миссис Сесил Форрестер… – задумчиво протянул Холмс. – Кажется, я когда-то оказал ей не слишком значительную услугу. Дело, насколько мне помнится, было крайне простым.

– Она так не считает. Во всяком случае, мое дело простым вы не назовете. Трудно даже вообразить ситуацию более странную и необъяснимую, чем та, в которой я очутилась.

Холмс потер руки, и глаза его заблестели. Он подался в своем кресле вперед, и его четкие ястребиные черты выразили предельную сосредоточенность.

– Излагайте, – предложил он властным, деловым тоном.

---