Кухонная стойка ломилась от еды: Маргарет, секретарша Джона, принесла тарелку домашних пирожных «картошка» в прозрачной пленке, давние клиенты прислали жестянку макадамии и корзинку с инжирным вареньем – ему самое место в чулане, будет пылиться рядом с прошлогодним. Тут же, в корзине, лимоны из сада – в этом году уродились на славу. Куда же их девать? Хоть часть садовнику отдать, пускай забирает. Хлоя, устроившись на табуретке, вынимала из конвертов рождественские открытки, Зеро жался к ее ногам.

– А это еще кто? – Хлоя поднесла к глазам фотографию: трое веселых белобрысых мальчишек в джинсах и синих рубашках. – Смахивают на сектантов.

– Сыновья твоей двоюродной сестры. – Джон забрал у нее фото. – Дети Хейли, славные ребята.

– Славные, кто бы спорил.

– И умные к тому же. – В гостях у них все трое вели себя хорошо, а младший визжал от смеха, когда Джон его кружил вниз головой.

Линда тогда умоляла, едва не плача: отпусти ребенка! Чуть что, сразу волнуется. Ему же нравится! – уверял Джон. И был прав – когда он поставил малыша на ноги, румяного, ошалевшего, тот попросил: еще!

Спустилась Саша – лицо влажное, подбородок поблескивает, намазанный каким-то желтоватым лосьоном. Сонная, недовольная, в одежде с чужого плеча – тренировочные штаны, толстовка с эмблемой колледжа, где училась Хлоя. С Сэмом Линда созванивается каждый день, с Хлоей тоже, и видятся они часто, а Саша не была дома с марта. Джон видел, Линда так и сияет – рада, что дети здесь, под одной крышей.

Джон предложил: не пора ли выпить?

– Все будут? Давайте белого.

– Что будем слушать? – Сэм ткнул пальцем в планшет: – Мама? Выбирай песню.

– Что-нибудь рождественское, – попросила Хлоя. – Найди рождественскую станцию.

Сэм будто не слышал.

– Мама?

– А мне нравился лазерный проигрыватель, – сказала Линда. – Я к нему привыкла.

– А здесь у тебя будет и вся музыка с дисков, и много чего еще, – нахваливал Сэм. – Все что захочешь.

– Да выбери уже что-нибудь и включи, – поторопила Саша. – Ради бога.

Взревела реклама.

– Если оформишь подписку, – пустился объяснять Сэм, – никакой рекламы не будет.

– Да ну, – сказала Саша, – не станут они с этим возиться.

Сэм надулся, убавил громкость и молча уткнулся в планшет. Линда сказала: мне нравится колонка, спасибо, что настроил, вон сколько места на кухне освободилось, а вот и ужин готов, выключаем музыку.

Хлоя накрыла на стол: бумажные салфетки, матовые бокалы. Надо бы мастера вызвать, подумал Джон, что-то посудомойка барахлит – плохо спускает, посуда не моется, а квасится в теплой воде с объедками. Линда во главе стола, дети на своих местах. Джон осушил бокал. С тех пор как Линда бросила пить – на время, ради эксперимента, – ему казалось, что он стал пить больше.

Саша выудила из миски листик салата и принялась жевать.

– Погоди, – остановил ее Джон.

– А что?

– Надо помолиться.

Саша скривилась.

– Давайте я прочту, – вызвался Сэм. И прикрыл глаза, склонил голову.

Джон поднял взгляд – Саша что-то набирала в телефоне. Выхватить бы у нее эту штуку да растоптать, так ведь нет, надо держать себя в руках, а то Линда разозлится, все перессорятся. Как же легко все испортить! Джон долил себе вина, положил макарон. Хлоя то и дело лезла под стол, скармливала Зеро кусочки курицы-гриль.

Саша поковыряла вилкой макароны.

– Там сыр? – И, как назло, даже не попробовала, на тарелке у нее лежали только влажные листики салата и ошметки курицы. Она поднесла к носу стакан с водой: – Чем-то воняет.

Линда округлила глаза.

– Ну возьми другой.

– Понюхай. – Саша протянула Хлое свой стакан. – Чуешь?

– Возьми другой. – Линда выхватила у нее стакан. – Давай заменю.

– Нет-нет, я сама, не надо.

Когда дети были маленькие, ужинали они сосисками или спагетти, детям наливали по стакану молока. Линда потягивала белое вино со льдом, Джон тоже сидел с бокалом, то прислушиваясь к общей беседе, то отключаясь. Дети ссорились, Хлоя пинала под столом Сэма, Саше все казалось, будто Сэм нарочно на нее дышит: «Мама, скажи Сэму, чтоб не дышал на меня. Скажи. Сэму. Хватит. На меня. Дышать». До чего же легко возникает завеса между ним и этими людьми, его близкими, – он видит их будто сквозь уютный туман, черты их сглаживаются, так ему проще их любить.

– Жаль, Эндрю не смог приехать, – вздохнула Линда.

Саша пожала плечами:

– На Рождество ему все равно улетать, к нему сын приезжает.

– Хотелось бы все-таки с ним познакомиться.

– Что это с Зеро? – встрепенулась Хлоя. – Смотрите!

У пса под носом кусок курицы, а он на нее и не глядит.

– Он у нас теперь киборг, – сказала Саша.

– Может, он ее не видит? – предположила Хлоя. – Вдруг он ослеп?

– Со стола ничего ему не давай, – нахмурился Джон.

– Теперь-то уж все равно.

– Не говори так.

– А вы представьте себя на месте собаки, – сказала Саша. – Когда уже готов умереть – и вот на тебе, вспороли брюхо, вставили какую-то хрень, и живи себе дальше! Может, ему это в тягость.

Джон и сам об этом думал однажды, на прогулке с Зеро. Посмотреть на него – страдалец, тащится на поводке, приминая бледно-розовым брюхом сырую траву; ужас берет при мысли, что люди творят с животными – делают их рабами своих прихотей, насильно держат в живых до Рождества. И детям, если вдуматься, на собаку плевать.

– Не в тягость, а в радость. – Сэм небрежно потрепал Зеро за ухом. – Ему хорошо.

– Полегче, Сэмми, полегче.

– Хватит, ему же больно! – возмутилась Хлоя.

– Ради бога, угомонись! – Сэм так качнулся на стуле, что тот жалобно скрипнул под ним.

– Ну вот, взял и разозлил собаку, – нахмурилась Хлоя. Зеро поплелся к замызганному креслу, служившему ему постелью, и улегся на подстилку из искусственного меха, поглядывая на них и вздрагивая.

– Он нас ненавидит, – сказала Саша. – Лютой ненавистью.

Каждый год под Рождество они смотрели один и тот же фильм. Джон откупорил бутылку красного и отнес в гостиную, ну и пусть никто уже не пьет, только он с Сашей. Линда сделала на плите попкорн, он чуть подгорел. Джон достал со дна миски несколько целых зернышек и перекатывал на языке, высасывая соль.

– Включаем, – сказал он. – Пора начинать.

– Все готовы? Где Саша?

Хлоя, сидя на полу, дернула плечом.

– С Эндрю разговаривает.

Открылась входная дверь, Саша зашла в гостиную заплаканная.

– Говорила же, начинайте без меня.

– Вот что, Саша, съездим-ка завтра, приоденем тебя, – предложила Линда. – Торговый центр открыт.

– Посмотрим, – отозвалась Саша. – Можно и съездить. – И растянулась рядом с Хлоей на ковре. Телефон подсвечивал ей лицо, пальцы так и бегали, набирая текст.

Джон и забыл, что фильм такой длинный, совсем не помнил начало – Флориду, побег с поезда. Один из актеров голубой, кто бы теперь сомневался! Генерал в отставке, гостиница, заснеженный Вермонт; Джон разомлел от удовольствия: гостеприимное Восточное побережье, где все здоровьем так и пышут. Почему они с Линдой не уехали из Калифорнии? Может, в этом и дело – растили детей в слишком мягком климате, где времена года все на одно лицо. Куда бы лучше им жилось где-нибудь в Вермонте, или в Нью-Гемпшире, или в одном из соседних штатов, где нет такой дороговизны; дети вступили бы в молодежную организацию, окончили бы двухгодичный колледж, привыкли бы к простой, скромной жизни – о такой он для них и мечтал.

Дети, когда были маленькие, любили такие фильмы – старые диснеевские: «Поллианна», «Один-единственный подлинно оригинальный семейный оркестр», «Самый счастливый миллионер». Фильмы, где отец как бог – когда он входит в комнату, дети его облепляют, виснут на шее, осыпают поцелуями, девочки визжат: «Ах, папочка!» – и в обморок чуть не падают. А лица какие у старых актеров! Фред Макмюррей, тот, что играл в «Музыканте». Или он его спутал с актером из сериала «Маленький домик в прериях»? – у них было подарочное издание, коробка с дисками, все серии пересмотрели. Там отец в каждой серии хоть раз да мелькнет без рубашки, а стрижка у него лесенкой, по моде семидесятых. Джон и книги те девочкам читал, когда они были маленькие, – и про домик в прериях, и про то, как один мальчик сбежал из дома в горы, и как другой мальчик сбежал из дома в лес, – как дети живут среди священной нетронутой природы, переходят вброд хрустальные ручьи, спят на ложе из веток и листвы.

На экране пел Дэнни Кей, танцевала блондинка в розовом – классные у нее ножки! – и Джон фальшиво подпевал, зная даже в темноте, по звяканью ошейника, что пес здесь, в комнате, – пусть кто-нибудь выведет пса, кто-то из ребят. Ведь ради них Зеро и продлили жизнь. Ради детей.

Джон задремал. Фильм кончился, но телевизор так и не выключили. В бокале ни капли вина, все ушли, бросили его. Свет выключен, но гирлянда снаружи дома мерцает, озаряя комнату странным, призрачным сиянием. Джон вдруг испугался: что-то не так. И застыл неподвижно с бокалом в руке. Этот страх был ему знаком с детства – бывало, лежит он внизу на двухъярусной кровати, сжавшись в комок, не в силах дохнуть от ужаса, и кажется, будто где-то рядом притаилась неведомая злая сила, подкрадывается к нему бесшумно. И на этот раз он подумал: вот она, явилась за ним наконец. Так он и знал.

Спину опять прихватило, а в комнате все тем временем встало на места: диван, ковер, телевизор. Все как обычно. Джон поднялся, поставил бокал на кофейный столик, включил свет в коридоре, на кухне и зашагал по лестнице на второй этаж, где все уже спали.

---