KNIGID.RU Тренировки и соревнования были моей жизнью, не какой-то её частью, а полностью захватывали мою вселенную, оттесняя на второй план учёбу, семью, друзей. Большую часть времени я жила на базе, но бабушка очень скучала и переехала ближе ко мне, с позволения тренера иногда я оставалась у неё. Но почти всё своё время я посвящала себя спорту, и мой круг общения был крайне ограничен. Порой мне казалось, что я социопат, так как мне очень не хватало уединённости. На базе не было возможности скрыться, побыть наедине с собой, в одиночестве, а такому интроверту, как я, это было необходимо как воздух. Отрабатывая элементы, я не замечала людей вокруг, всё пропадало, сливаясь в одно пятно, лишь голос тренера, когда она выкрикивала свои правки, ругала или хвалила меня.
Ничто не приносило мне большего удовольствия, нежели изматывающие занятия спортом, боль в мышцах, солоноватый вкус на губах, когда пот катится градом от прилагаемых усилий, когда я в очередной раз сделала больше, чем, думала, способно совершить моё тело. Преодолевать себя из раза в раз было подобно наркотику, хотелось ещё и ещё. Я любила это состояние больше всего на свете. Чего греха таить, помимо этого я кормила своё эго раздававшимися после моего выступления аплодисментами и звучанием своего имени, когда зрители его выкрикивали с трибун и кидали мягкие игрушки, а золотую медаль на шею вешали под гимн страны, за которую я выступала.
Иногда мне казалось, что девочки, с которыми я делила тренировочный зал, кривили губы при виде моего упорства, граничащего с одержимостью. Да, я была странной даже для них, которые, казалось бы, должны лучше всех меня понимать. Но я их пугала, я видела это в их глазах, они считали меня чудачкой, которую ничто в жизни не интересовало кроме спортивных снарядов. А у меня в голове крутилась раз за разом одна и та же фраза: «Вижу цель – не вижу препятствий». А целью была золотая медаль Олимпийских игр. Да, я была фанатиком и не скрывала этого.
Впереди красным мигал запрещающий сигнал светофора. Я немного сбавила скорость, оглядываясь по сторонам и не видя в этот ранний час ни одной машины. Даже люди ещё спали. Секунды на светофоре медленно сменялись. Десять. Девять. Восемь. Я вновь оглядываюсь, солнце попадает в глаза, недовольно щурюсь. Семь. Шесть. Опять смотрю по сторонам. Никого.
Не сбавляя скорость, выезжаю на зебру, когда до появления зелёного человечка оставалась ещё пара секунд.
Мир вдруг резко переворачивается с ног на голову, не понимаю, что происходит. Слышу визг шин машины об асфальт, наблюдаю за тем, как мой лонгборд отлетает от меня, а я, ударяясь о капот машины, падаю на землю. Раздается раздирающий душу крик, и не могу осознать, что это я кричу. От дикой боли.
Утреннее солнце бликами расходится по закрытым векам. А я стону, не в состоянии что-либо сказать. Боюсь открыть глаза, боюсь увидеть то, что сейчас произошло. Ко мне кто-то подлетает. Слышу мат. Звонок в скорую и ещё куда-то.
Сквозь страх открываю глаза, чувствую боль в ноге. Это хорошо. Хорошо, что есть боль. Значит, ноги на месте. Сглатываю слюну, не чувствую рук человека, который сейчас нависает надо мной, что-то говорит мне, о чём-то спрашивает.
Слышу только бьющуюся в висках кровь. Моя щиколотка искривлена под странным углом, кость торчит, едва не разрывая кожу. Теряю сознание.
Спустя мгновения удаётся расслышать всегда так пугавшую меня сирену скорой помощи, почти возвращающую меня в сознание. Никогда не думала, что она будет по мою душу.
Меня ощупывают и осматривают врачи, я же нахожусь где-то в пограничном состоянии, слышу шум вокруг меня, но не могу пошевелиться или что-то произнести.
– В какую больницу вы её отвезёте? – спрашивает взволнованный мужской голос.
– Травматология на проспекте Калинина, – скупо делится информацией баритон.
2. Клим
Когда я в очередной раз пошёл наперекор отцу, он, пригрозив тем, что перепишет завещание на своего пасынка, сослал меня в донельзя провинциальный город Н., где коптило местный воздух наше градообразующее предприятие. Ну как наше, мы были одними из крупнейших акционеров, и отец велел мне проследить, как идут дела, так как у него возникали сомнения в качественной работе топ-менеджеров.
Чекой, сорвавшей предохранители отца, был погром, который устроили мы с друзьями в одном из ночных клубов Лондона, откуда нас забрала местная полиция, пока мой отец, дав подумать о своём поведении, через сутки не внёс залог.
– Ты понимаешь, что такое деловая репутация, сын? – не поднимая голоса, интересовался мой отец, когда мы ехали из участка на заднем сиденье роллс-ройса. Но этот вкрадчивый тон вселял ужас куда больше, нежели если бы отец кричал.
По старой советской традиции, мнение окружающих, а уж тем более бизнес-партнеров, интересовало Анатолия Самгина больше всего на свете. Любитель русской классики, в частности Максима Горького, поднявшийся, как и многие, из чёрных недр девяностых, он всеми силами старался обелить свою репутацию, доказать, что заработал капитал не только благодаря резкому изменению курсов валют и чиновническому произволу, с чьей нечистоплотной помощью удачно выкупил в своё время недвижимость в центре Москвы и успешно приватизировал государственные компании. Уже дальше дело решало успешное вложение капитала, бизнес-стратегии и умелое руководство. Но кого это волновало, когда его старые партнёры называли товарища не иначе как Толик Франклин, в честь президента США, изображённого на всеми любимой банкноте.
В двенадцать я первый раз услышал, как кто-то так обращается к отцу, и сдох бы от смеха, если бы не царившая вокруг в этот момент атмосфера. У него была деловая встреча, больше похожая на сходку криминальных авторитетов, которые столпились у дверей его кабинета, ожидая аудиенции главаря. Тогда похожий на пивной бочонок мужчина средних лет, с толстой золотой цепочкой на красной шее и таким же красным покрытым потом от страха лицом, что-то втирал верзиле рядом.
– Шип, ты же знаешь, если сейчас Толик Франклин пойдёт в отказную, меня же уничтожат, в цемент закатают.
Когда отец вышел из своего кабинета, этот толстяк буквально бросился ему в ноги.
– Франклин, – растопырил похожие на сосиски пальцы, средний из которых был зажат в тиски золотой печатки, – мы тихо порешаем это дело и выкупим здание, тебе не о чем волноваться.
Отец хмуро молчал, всем своим видом выказывая недовольство.
Толстяк испуганно глотал слюну.
Не знаю, чем закончилась та встреча, но именно тогда я впервые осознал, кем был в действительности мой отец.
Я ненавидел этот город и всё с ним связанное, находиться в этой глуши для меня было пыткам подобно, он душил меня своими маленькими улицами и узкими дорогами, облезлыми домами и особами, которые видели такую машину, как моя, только в кино и очень хотели посидеть на её переднем сиденье и потрахаться со мной на заднем. Не могу сказать, что ко мне охотницы за деньгами как-то иначе относились в Москве или любом другом крупном городе мира, но только тут моё воображение рисовало запах разбитой российской глубинки, исходивший от их тел.
Не зря ко мне приклеилась репутация редкого гада неопознанного вида, потому что мы с друзьями не брезгали делать ставки на глупых алчных девиц. Одними из излюбленных наших развлечений были споры о том, кто первый распечатает провинциалочку, которую отлавливали у стен учебных заведений Москвы. Выбирали самых красивых и на вид невинных, ухаживали по всем канонам жанра, а после первой ночи пропадали навсегда. Вопрос был лишь в том, как скоро произойдёт эта первая ночь. В день знакомства, через неделю или, для самых стойких, через десять дней. Таких, к слову, было мало, и, как правило, речь шла не о высоких моральных принципах, а о хитрой натуре очередной избранницы, которая распознавала игру и знала её правила. Никто в накладе не оставался. Вскоре такими играми я пресытился, как и продажными девами, жадными до статуса и денег.
Но я не искал от кого-то светлых и искренних чувств просто потому, что никогда в них не верил. Можете называть это моральной травмой, связанной с тем, что мать бросила меня, когда мне было семь лет, и укатила в неизвестном направлении, а отец всё своё свободное время посвящал работе и утолению горечи между ног очередной секретарши просто потому, что они были ближе всего к барскому телу. Вот и очередная жена отца некогда была его помощницей. Вспоминая её, меня начинало тошнить. Но отец, когда сообщил мне о скором браке, пояснил свой выбор.
– С Алисой всё предельно ясно и понятно, она любит мои деньги, а я люблю её тело. Не беспокойся, сын, нас с ней связывают не чувства, а жёсткий брачный контракт.
К сожалению, у Алисы оказался отпрыск одного со мной возраста, которого мне приходилось терпеть рядом с собой, о котором хочется вспоминать ещё меньше, чем о его мамаше.
Этим ранним утром я ехал домой из ночного клуба, где зависал с друзьями, которые сжалились надо мной и приехали из Москвы, города сейчас для меня запретного, ведь отец очень серьёзно отнёсся к ссылке, и в моих наручных часах был датчик отслеживания местоположения. Стоило мне покинуть пределы города Н., соответствующий сигнал приходил отцу. Если бы я попробовал снять часы и моя физиономия засветилась бы на камерах любого из клубов Москвы, наказание в виде ещё одного дополнительного месяца ссылки не заставило бы себя ждать. Отец был суров.
Я был трезв как стёклышко, когда садился за руль серого спортивного авто, выделявшегося среди других машин этого города. Днём у меня была назначена важная рабочая встреча, от которой я не мог откреститься, но на вечер у меня были более чем грандиозные планы, в которые входили друзья, выпивка и красивые женщины, «знающие себе цену».