Самые чужие люди во Вселенной

Эрик Пессан

Original title:

L'homme qui voulait rentrer chez lui

Издание осуществлено в рамках программы содействия издательскому делу «Пушкин» при поддержке Французского института в России

Cet ouvrage, publié dans le cadre du Programme d'aide à la publication Pouchkine, a bénéficié du soutien de l’Institut français de Russie

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Original title: L’homme qui voulait rentrer chez lui

Text by Éric Pessan

© 2019 l’école des loisirs, Paris

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2022

Придут ликвидаторы и эвакуаторы, и их полчища ринутся сбивать штукатурку и плитку, сносить перегородки, выкручивать железную арматуру, разбирать балки и стропила, выбивать известняк и камень: гротескные образы дома, низвергнутого, низведенного до свалки утильсырья, которое будут делить старьевщики в больших рукавицах: свинец труб, мрамор каминов, дерево стропил и паркетин, дверей и плинтусов, медь и латунь дверных ручек и водопроводных кранов, высокие зеркала и позолоту рам, каменные раковины и столешницы, ванны, кованый чугун лестничных перил…

Неутомимые бульдозеры нивелировщиков займутся тем, что останется: тоннами и тоннами строительного мусора и пыли^[1].

Жорж Перек. Жизнь способ употребления

Ты можешь быть счастлив здесь, я буду о тебе заботиться. Я никому не дам тебя в обиду. Мы можем расти вместе, Е. Т.

Стивен Спилберг, сценарий фильма «Инопланетянин»

10

Человек бежит, спасая свою жизнь. Это происходит ночью, прямо внизу, когда никто уже не высунет нос на улицу, между тремя и пятью утра; улицы и бульвары пустынны, ни один автобус не проедет, люди спят, по крайней мере большинство людей. Я-то не сплю, я сижу на кровати и слушаю. Меня разбудил шум, я прислушался, ничего особенного не услышал, а потом вдалеке взвизгнули шины и захрипел мотор. Во всем доме ничто не шелохнется, ни от кого ни слова, ни шагов. Ни детского плача. Я ворочаюсь в постели, мне хочется заснуть опять.

Квартал у нас в общем-то спокойный; кроме нескольких злачных торговых точек, куда лучше не соваться, ничего опасного нет. И вот сегодня ночью кто-то спринтует, удирает как сумасшедший, стараясь дышать глубоко, чтобы не слишком быстро выдохнуться, чтобы не подвели колотье в боку или резкая судорога. Он несется как ветер, почти неслышно касаясь асфальта. Нельзя остановиться ни на секунду, нет права на ошибку: он должен запутать преследователей. Это вопрос жизни и смерти.

Я плотно заворачиваюсь в одеяло. Я живу на третьем этаже, и мне кажется, что я слышал стук каблуков. А точно ли я слышал погоню? Сейчас начало лета, я опустил штору, но распахнул окно. Не знаю, как бегут при погоне, и надеюсь, со мной такого не случится никогда. Если повезет, мне никогда не придется бежать, спасая свою шкуру.

По правде, мы так мало о чем знаем. Иногда отец дает затрещину, и кажется, что жизнь кончена. А ведь повсюду люди всаживают друг в друга ножи, людей продырявливают пули, рубят мачете, разрывают бомбы. Я и сам нахлебался из-за уродов, которые пытались отнимать у меня деньги во дворе младшей школы. На моего старшего брата Норбера напали в школе без всякой причины, просто там были типы, которым нравилось мучить других. Всегда и везде найдется кто-нибудь, кто развлекается, атакуя более слабых. Норбер не захотел ничего рассказывать, и я должен был сам домыслить эту сцену: здоровяки собираются в кучу, зажимают жертву в коридоре и играют с ней, как кошка играет с мышкой, прежде чем сожрать.

Я знаю, что Норберу бывало несладко: один раз я подслушал разговор наших родителей, и папа сказал, что Норбер – трус. Я послушал минутку, а потом на цыпочках отошел и закрылся у себя в комнате. Мне было стыдно. Стыдно, что мой брат – трус, и стыдно, что папа так о нем говорит. Родители должны помогать детям, разве нет? Если я или Норбер попадем в передрягу, папа точно к директору не пойдет. Наши проблемы, нам их и улаживать.

Я совсем проснулся, лежу и прислушиваюсь. На парковке снова тихо. Я прокручиваю в голове фильм, который придумал: кто-то бежит, спасая свою жизнь. Как так получается, что у людей возникает желание кого-то убить? Как можно захотеть лишить жизни человека? Даже представить трудно – гнаться за кем-то, чтобы прикончить. Сколько нужно ненависти, глупости или безумства, чтобы хотеть стать причиной человеческой смерти.

На парковке снова шум: очень медленно едет машина. Я слушаю урчание мотора. Я весь в напряжении; машина проезжает. Сам не понимаю, почему так встревожен, не знаю, что со мной такое. Надо бы заснуть.

Никогда не любил бегать. Лучше спокойно лежать в кровати. Я бегаю только на физкультуре, когда препод не оставляет мне выбора. И если боюсь не успеть на автобус. Я очень редко бегаю. Знаю, что в начале года – я пойду в шестой класс – мне придется бежать: по программе у нас длинный забег. Не люблю спорт, не люблю футбол, не люблю напрягаться. Быстро выдыхаюсь.

Человек внизу бежит, потому что умрет, если остановится.

Еще глубокая ночь, спать я больше не хочу, отправляю несколько эсэмэсок, гуляю по соцсетям, но никто не просыпается. Сейчас июль, лето только-только началось, и до конца утра на друзей рассчитывать нечего. За стенкой пошевелился брат. Он тоже проснулся, наверное, от того же шума. С улицы слышен визг шин. Звуки наводят на мысль об охоте, о погоне. Нет, у меня слишком разыгралось воображение: либо какие-то полуночники развлекаются, либо какие-то кретины заставляют реветь мотор. Не может там быть ничего страшного.

Но человек все равно бежит. Если он споткнется и упадет, подвернет ногу или сбавит скорость, преследователи схватят его. И он умрет. И я никогда не встречусь с ним, чтобы рассказать за него эту историю. Значит, нельзя, чтобы его догнали, он должен быть быстр, энергичен, хитер и умело путать следы. Его мускулы должны работать как идеальный механизм. Нельзя, чтобы его оставили силы. Нельзя, чтобы его ослепила паника. Как бегут, когда боятся? Опасно потерять осторожность, ринуться вперед, не изучив место, заплутать в тупиках. Возможно, это самое трудное – одновременно бежать и думать, не поддаваться панике, которая заставляет делать глупости.

Норбер в соседней комнате встал и ходит. Настоящий слон, ничего не умеет делать незаметно. Я прислушиваюсь: снаружи тишина; хочется встать и приоткрыть шторы, я секунду колеблюсь, но не шевелюсь, мне уютно в постели, в коконе из одеяла. «Как мумия, – говорит мама. – Летом-то зачем тебе это одеяло?»

Внезапно мое сердце пускается вскачь. Никогда такого не ощущал. Обычно я не принимаю всерьез фантазии и догадки. В голове теснятся мысли: я думаю о фильмах, которые видел, – это мой единственный источник знаний о погонях. Моя жизнь абсолютно спокойная. Норбер как-то пошел на риск, сделал страшную вещь, мог погибнуть, но это другая история, не особо люблю вспоминать ее. Дома о ней никто не говорит. Табу, секрет. Как рубец на запястье, который прячешь, вытягивая рукав свитера. Надо сказать, у нас дома вообще мало говорят, поэтому, когда Норбер сыдиотничал, папа его наказал, и вопрос был закрыт. Больше ни слова на эту тему.

Вдруг – удар, там, внизу. Как будто кто-то налетел на урну. Я снова прислушиваюсь. От страха делаешь глупости, потому что плохо соображаешь. Когда смотришь экшен, не всегда понятно, например, почему второстепенный персонаж бежит ровно в сторону убийцы. Сценарий хромает, говоришь ты себе, зрителя держат за дурака. Но поразмыслив спокойно, я склоняюсь к тому, что это жутко реалистично: герой испытывает такой страх, что бежит в неверном направлении просто потому, что его мозг полностью парализован.

Я-то об этом ничего не знаю.

Трудно встать на место другого и рассказывать то, что не пережил сам.

Здесь, в самом центре квартала, бежит человек, он несется вперед, опустив голову, ныряет за изгородь и приседает на корточки, чтобы перевести дух. Стук сердца так громко отдается в ушах, что, кажется человеку, его слышно за десятки метров вокруг. Он сплевывает – во рту металлический привкус. Ноги его не дрожат, воля не пошатнулась. Его преследуют несколько часов, но теперь уж он точно не сдастся. Не заплачет, не позовет на помощь. К тому же он ни слова не знает по-французски. Он не позвал бы на помощь, даже если бы хотел.

По сквозной улице через квартал медленно скользит машина. Окна открыты, фары горят. Внутри пять силуэтов. Теней. Угроз.

Машина едет вдоль изгороди, за которой съежился человек. Если бы он мог вырыть себе нору и спрятаться, он бы так и сделал.

У человека нет ни оружия, ни инструментов. На нем коричневые брюки в пятнах, старая клетчатая рубашка, стоптанные кроссовки. Его одежда отстала от моды лет на пятнадцать и напоминает обноски, то, что люди отдают фондам или бросают в контейнеры для переработки, которые стоят на всех площадях, например немного дальше на площади Реле, на углу торгового центра. Наверное, так оно и есть: одежда у него или из Красного Креста, или украдена из распотрошенного контейнера.