Сажать и сеять нужно было немедля. Но земля, окружавшая дом, представляла собой твердую растрескавшуюся породу. Местные говаривали, что трещины в земле так глубоки, что, если уронить туда монетку, она провалится прямо в ад. Неважно, сколько дождей проливалось на Четыре Реки, облака как будто нарочно огибали долину, где теперь стоял дом. Но это не имело значения. Орхидея привыкла создавать что-то из ничего. Это было частью сделки, ее силы.

Первым делом она засыпала полы морской солью. Забила ею щели между половицами и все углубления в дереве. Она истолкла тимьян, розмарин, шиповник и сухую лимонную корку и разбросала по полу. Затем вымела все через парадную дверь и черный ход. Такой магии она научилась в своих странствиях – это был обряд очищения. С помощью оливкового масла она вернула блеск деревянному полу, а затем приготовила себе и мужу первый завтрак в новом доме – яичницу. Посыпала яйца крупной солью и жарила их, пока белок по краям не загустел, а желтки не стали яркими и похожими на два солнца-близнеца. Она ощущала вкус того, что должно было произойти.

Десятилетия спустя, под конец своих дней, она вспомнит вкус этой яичницы, словно только что ее съела.

Дом в Четырех Реках стал свидетелем рождения всех шести детей Орхидеи и пятерых ее внуков, а также смерти четверых мужей и дочери. Он был ее защитой от мира, частью которого она не сумела стать.

Один раз – всего один – соседи с дробовиками и вилами попытались прогнать колдунью, жившую посреди долины. Ведь только колдовством можно было объяснить то, что создала Орхидея Монтойя.

В первый месяц их жизни в доме сухая скальная порода поросла высокой травой. Сначала появились небольшие пучки, затем трава покрыла всю землю. Орхидея обходила каждую пядь своих владений, напевая и приговаривая, рассыпая семена, уговаривая и призывая их дать корни. Затем близлежащие холмы украсились полевыми цветами. В долину вернулся дождь. Он шел дни, недели, а когда перестал, за домом образовалось небольшое озеро. В долину вернулись и животные. Лягушки прыгали между покрытыми мхом камнями и листьями кувшинок. Из радужных икринок появились сотни рыб. Даже олень спустился с холмов посмотреть, что там происходит.

Конечно, дробовики и вилы не сработали. Толпа едва преодолела половину спуска с холма, как долина заволновалась. Появились тучи москитов, над головами идущих закружились вороны, на травинках образовались крохотные шипы, которые царапали до крови. Обескураженные люди повернули назад и направились к шерифу. Чтобы он прогнал колдунью из их городка.

Шериф Дэвид Палладино был первым жителем Четырех Рек, кто познакомился с Орхидеей по собственной воле. Потом у них сложились добрые отношения, которые выражались в том, что он защищал ее земли от назойливых соседей, а она готовила ему средство для восстановления волос, но при первой их встрече был краткий миг, когда Орхидея испугалась, что, хотя она все сделала правильно, ей придется уйти.

В то время шерифу Палладино было двадцать три, и он работал в этой должности первый год. У него все еще был персиковый пушок над верхней губой, который никак не рос, и густая шевелюра, которая отвлекала внимание от его слишком широких ноздрей, в которых можно было увидеть туннели носовых ходов. Ярко-голубые глаза придавали ему сходство с совой, но не мудрой, а испуганной, что плохо подходило для его работы. Он никогда никого не арестовывал, потому что в Четырех Реках не совершалось преступлений. Единственное убийство произошло в 1965 году, когда на обочине дороги был найден зарезанным водитель грузовика. Убийцу не нашли. Даже полувековая вражда Дэвидсонов и Роско прекратилась, прежде чем он занял пост шерифа. Если бы последний шериф не умер в восемьдесят семь лет от аневризмы за своим письменным столом, Палладино так и оставался бы его помощником.

После того как горожане насели на шерифа, чтобы он все выяснил о новоприбывших (Кто эти люди? Где их документы на землю, их бумаги, их паспорта?), он поехал по единственной пыльной дороге, ведущей к дому в долине. Приехав на место, он едва мог поверить своим глазам.

Мальчишкой он с приятелями катался здесь на велосипедах, обдирая шины о голые камни. Теперь он вдыхал запах темной свежевскопанной земли и травы. Закрыв глаза, можно было представить себе, что находишься далеко от Четырех Рек, в какой-нибудь зеленой роще. Но открыв их, он, несомненно, оказался перед домом, принадлежащим Орхидее Монтойе. Он приподнял широкополую шляпу, чтобы пригладить спутанные белокурые волосы, свернувшиеся колечками на висках. Постучав в дверь костяшками пальцев, он заметил, как блеснули на фоне дерева лавровые листья.

Орхидея появилась на пороге. Она оказалась моложе, чем он ожидал, ей, наверное, было лет двадцать. Но в ее черных глазах было что-то, говорившее о том, что она узнала слишком много и слишком рано.

– Здравствуйте, мэм, – сказал он, затем запнулся. – Мисс. Я шериф Палладино. В окрестностях было замечено несколько койотов, которые убивают домашний скот; они не пощадили даже чистокровного гипоаллергенного пуделя бедной миссис Ливингстон. Просто хотел заскочить, представиться и убедиться, что вы в порядке.

– Мы не видели никаких койотов, – сказала Орхидея на четком, без акцента, английском. – А я подумала, что вы, возможно, приехали из-за толпы, которая собиралась навестить меня на прошлой неделе.

Он покраснел и, пойманный на лжи, смущенно опустил голову. Хотя история о койотах была достаточно правдивой. В одной из полученных им жалоб говорилось, что новая семья из Мексики – колдуны и койоты им близкие друзья. В еще одном обращении утверждалось, что высохшая долина, в которой никто никогда не бывал, кроме бродяг и прогуливающих школу подростков, меняется, а этого нельзя допустить. Четыре Реки не изменились. Палладино не мог понять, почему кто-то против таких изменений – свежести, силы и энергии. Жизни там, где раньше ничего не было. Это было чудом, но он должен был исполнять свой долг перед горожанами, которых поклялся защищать. Что напомнило ему еще одну жалобу. Нелегалы, прошипела в телефон женщина и повесила трубку. В конце концов, семья появилась в долине среди ночи. Земля не может быть свободной. Она должна принадлежать кому-то, человеку или правительству. Почему на нее до сих пор никто не заявил права?

– Выпьете чашку кофе? – спросила Орхидея с улыбкой, от которой у него слегка закружилась голова.

Его воспитывали так, чтобы он всегда отвечал на человеческий, добрососедский жест, поэтому он согласился. Палладино приподнял шляпу, затем прижал ее к груди, входя в дом.

– Благодарю вас, мисс.

– Орхидея Монтойя, – сказала она. – Но вы можете называть меня просто Орхидеей.

Она отступила в сторону. Молодая женщина была, наверное, вполовину ниже его, но казалось, она такая высокая, что достанет до деревянных балок над ними. Она смотрела на его ноги, пристально наблюдая, как он переступает через порог. Он не был уверен, но казалось, что она хочет увидеть не то, как он войдет, а сможет ли он это сделать чисто физически. Плечи ее расслабились, но в глазах оставалось недоверие.

Несмотря на свой рост, он постарался занимать поменьше пространства, чтобы успокоить ее. Даже свой пистолет он оставил в бардачке.

Во многом Дэвид Палладино был похож на всех других жителей Четырех Рек, которые никуда не уезжали. Он не стремился оказаться в другом месте, его не тянуло уехать. До того как он нашел свое предназначение в качестве полицейского, бóльшую часть жизни он был счастлив просто встать с постели и прожить день. Он верил в доброту людей и в то, что суп его бабушки может излечить практически любую травму. Но колдовство? Того рода, в котором люди обвиняли Орхидею? Он относил это на счет стариков, помнивших отрывки утраченных легенд. Слово «колдовство» годилось для автоматов, работающих от монет, на летнем карнавале.

Но он не стал бы отрицать, что, войдя в дом Орхидеи, что-то почувствовал, хотя затруднился бы точно определить это ощущение. Уют? Теплоту? Когда Орхидея вела его по коридору, где во множестве висели фамильные портреты, он не обращал внимания на это чувство. Обои выгорели на солнце, а полы, хотя блестели и пахли лимонной цедрой, были потертыми. В прихожей стоял алтарь. Десятки свечей таяли, одни быстрее других, как будто спешили добраться до нижней части фитиля. Миски с фруктами, кофейными зернами и солью стояли спереди и в центре. Он знал, что у некоторых людей из мексиканской общины есть подобные реликварии, статуэтки Девы Марии и полдюжины святых, которых он не смог бы назвать. Он присутствовал на каждой воскресной мессе, но уже давно перестал слушать. Его бабушка была католичкой. Его воспоминания о ней давно потускнели, но здесь, в доме Монтойи, мысли о бабушке вдруг нахлынули на него. Он вспомнил женщину, которую согнули годы, но все еще сильную настолько, чтобы готовить свежую пасту по воскресеньям. Он не думал о ней, наверное, лет пятнадцать. Запах розмарина, ее снежно-белые волосы и как она качала перед ним пальцем и говорила: «Будь осторожен, мой Дэвид, будь осторожен с этим миром». Бред старой женщины, но она была не просто старой женщиной. Она присматривала за ним, пока его мать болела, а отец работал на мельнице до изнеможения. Она молилась о его душе и о его здоровье, и он бесконечно любил ее. Почему же он больше о ней не вспоминает?

– Все в порядке, шериф? – спросила Орхидея, оглянувшись. Она ждала его реакции, но он будто не знал, что ответить.