– Как ты, Като? – тихо спросил я.

– Она вас не слышит, ваше величество, – поспешил пояснить врач.

– Спит?

– Скорее в забытьи.

– Это плохо?

– Все в руках божьих, – дипломатично отозвался тот.

По происхождению мой лейб-медик наполовину ирландец, наполовину француз и являет собой редкостное сочетание достоинств и недостатков обоих народов. Но мне он абсолютно предан, а также достаточно образован, да к тому же еще неглуп. Во всяком случае, когда я объяснял ему необходимость гигиены и антисептиков, не спорил, а четко выполнял все, что от него требуется. Обычно нынешние врачи в таких случаях встают в позу и начинают цитировать на латыни древних целителей, которые-де ничего подобного не завещали…

– Пьер, я хочу, чтобы ты сделал все возможное!

– Вы могли бы и не говорить этого, государь. Но я не всесилен.

– А ребенок здоров?

– О, ваше величество, с вашей дочерью все в порядке. Клянусь святым Патриком, мне не приходилось видеть прежде такого прелестного младенца.

– Так это дочь?

– Как, разве вам не сказали?

– Ну не то чтобы совсем не сказали, – усмехнулся я, осторожно принимая на руки теплый сверток. – Просто на радостях эту деталь забыли уточнить…

В этот момент дочь открыла глазки и удивленно уставилась на меня, как будто хотела спросить: «А ты вообще кто?» В сочетании со сморщенным красным личиком это выглядело очень забавно, и я не смог удержаться от улыбки.

– Красавицей будет, – убежденно сказала нянька певучим голосом.

– Дай-то бог, – недоверчиво отозвался я, после чего вернул младенца ей и размашисто осенил обоих крестным знамением.

– Кажется, государыня пришла в себя, – прошептал мне на ухо О’Конор.

– Като, милая, как ты? – тихо спросил я, подходя к жене.

Сразу видно, что роды дались ей тяжело. Бледный, покрытый испариной лоб, посеревшие губы и тяжелый взгляд. «Поставить бы ей капельницу с чем-нибудь укрепляющим», – мелькает в моей «премудрой» голове мысль.

– Кто родился, принц или принцесса? – нетвердым голосом спросила царица по-немецки.

– У нас с тобой родилась прекрасная дочь, – поспешил успокоить ее я.

– Жаль, – после недолгого молчания выдавила из себя она, – я надеялась подарить нашему дому еще одного наследника.

В этом вся Катарина. Ей плохо, она чуть не отдала богу душу во время родов, но все помыслы суровой шведской принцессы только о долге перед мужем и страной. В какой-то мере она, конечно, права. У нас с ней только один сын, и, если с ним что-нибудь случится, наследовать престол будет некому. Причем не только в Москве, но и в Мекленбурге. Но боже мой, неужели сейчас время?..

– Иоганн, я хотела бы попросить вас…

– Все, что угодно!

– Обещайте мне, что наши дочери не станут монахинями, – еле шепчет она.

– Не беспокойся об этом. Придет время, и мы вместе выберем нашим девочкам достойных женихов.

– И еще, – продолжила она, не обращая внимания на мои слова. – Когда меня не станет, вы должны будете жениться вновь. Обещайте, что ваша избранница не будет принадлежать к королевскому роду.

– Кать, что ты несешь? – изумился я ходу ее мыслей.

– Можете даже жениться на вашей Алене, если она так уж мила вашему сердцу. Единственное, о чем я прошу, чтобы никто не мог равняться по происхождению с нашим сыном Карлом Густавом. У него не должно быть соперников…

– Святые угодники! Боюсь даже подумать, откуда у тебя могли взяться такие идеи… Катя? Эй, док, кажется, она опять впала в забытье!

Услышав меня, доктор снова кинулся к своей пациентке и постарался ее растормошить, затем дал понюхать какой-то противной соли из склянки, после чего наконец схватил руку в тщетной надежде нащупать пульс. Не преуспев и в этом, Пьер поднес к ее губам маленькое зеркальце.

– Ну что там? – нетерпеливо спросил я.

– Простите, ваше величество, – скорбно отозвался врач, – но государыня покинула нас.

– Что?!

Что было дальше, я помню не слишком хорошо. Передо мной проносились какие-то смутные образы, а я сидел на скамье и думал: за что мне это все? К несчастью, это далеко не первая потеря для меня. Если собрать всех близких мне друзей и соратников, которых я успел схоронить за эти несколько лет, вышел бы немалый погост…

– Выйди, государь, – попросила какая-то боярыня. – Надо матушку Катерину обмыть и одеть прилично. Не годится, чтобы ты на это смотрел.

Снаружи внезапно оказалось почти пусто. Бояре и придворные рассосались по закутам, чтобы не попасть под горячую руку, и только монахи в углу молились о душе скончавшейся царицы.

Нельзя сказать, чтобы Катарина была слишком уж популярна в народе. Напротив, многие в ней видели прежде всего чужеземку и иноверку, с большим трудом согласившуюся принять православие, а также одевавшуюся в непривычные для русских людей наряды. Пока она была жива, на нее смотрели неодобрительно, иной раз из толпы доносились нелестные выкрики, но шведская принцесса умела держать себя с таким достоинством, что все видевшие ее невольно проникались почтением.

– Сочувствую твоему горю, государь, – прогудел басом входящий Филарет.

– Благодарю, владыко, – отозвался я, обводя глазами многочисленную свиту русского патриарха.

Помимо священников и монахов у главы Русской церкви есть приказ, ведающий всеми хозяйственными делами, свои дьяки, стольники и даже стрелецкий полк. Одеты в черные кафтаны и скуфьи вместо шапок, но видно, что миряне. Эдакие гвардейцы кардинала на Среднерусской возвышенности! Правда, ссор у них с моими «мушкетерами» не случается, во всяком случае пока.

– Вижу, смутно у тебя на душе, сын мой.

– Я справлюсь.

– С Божьей помощью, постом и молитвой отчего же не справиться, – кивнул Филарет.

– Я к детям пойду. А ты уж проследи, чтобы все как надо сделали…

– Как пожелаешь, государь. Только вот…

– Что?

– Потолковать бы надо. Новости есть из Туретчины.

– Срочные?

– Неотложные.

– Хорошо, – кивнул я, сделав патриарху знак идти за мной.

– Говори! – велел я, как только мы остались одни.

– Султан Осман II с большим войском занял Дунайские княжества. Не сегодня, так завтра они сразятся с ляхами.

– Это не новость.

– А ведомо ли тебе, государь, что будут делать, когда побьют Гонсевского?

– Ну, если верх будет за Османом, то он, скорее всего, ударит по Польше. Места там богатые, добычи много.

– У турок войск втрое больше, так что побьют, а вот на Речь Посполитую турки не пойдут.

– И куда же они, по-твоему, направятся?

– На Азов.

– Это еще почему?

– Да потому, что нельзя султану казачью дерзость спускать. Константин Потоцкий всего лишь хотел своего князька на престол в Яссах подсадить. Но он глава богатого и знатного рода. Ему не впервой в большую политику рыло совать, и то турки взбеленились. А тут казаки, тати, шиши придорожные целый город у султана отняли. На своих стругах уже весь Крым и всю Туретчину обшарпали^[5].

– Вести верные?

– Скоро доподлинно узнаем, государь.

– Н-да, изменил историю, нечего сказать!

– Что?

– Не обращай внимания, владыко. Это я о своем…

Не прошло и недели, как сведения, принесенные Филаретом, полностью подтвердились. Примчавшийся в Москву гонец привез грамоту. В сражении под Цецорой войска Речи Посполитой были полностью разгромлены. Большая часть воинов во главе с гетманом Жолкевским погибли, другие попали в плен, и лишь немногим удалось спастись.

Казалось бы, перед османской армией открылась дорога в богатые земли Подолии и Малой Польши. Защищающие их крепости и замки вряд ли смогут устоять перед натиском отборных янычар и могущественной турецкой артиллерии, а татарские орды вот-вот хлынут мутным потоком на многострадальную землю, но султан Осман приказал с поляками замириться, а своему победоносному воинству готовиться к походу на Азов. И теперь нам всем что-то нужно с этим делать.

– Ничто, даст бог, отобьются казачки, – беспечно отмахнулся стольник Анисим Пушкарев. – А коли и не сдюжат, так урон невелик!

– Не скажи, – покачал головой Иван Никитич Романов. – Если турки обратно Азов возьмут, мы тоже не возрадуемся. Опять татары начнут на наши рубежи набегами ходить. Все как есть разорят, нехристи!

Совещание проходит, что называется, в тесном кругу. Присутствуют только мои ближники, словом и делом доказавшие свою преданность и полезность Мекленбургскому дому. Романов, как я говорил, старший судья в Земском приказе. Можно сказать, министр внутренних дел. Выслужившийся из простых стрельцов Пушкарев – командир Стремянного полка. Барон Кароль фон Гершов начальствует над всеми немецкими наемниками. Клим Рюмин – дьяк Посольского приказа^[6]. И последний по списку, но не по значению, мой бессменный телохранитель Корнилий Михальский.

– А что, султан Осман сам войско поведет или пошлет какого-нибудь пашу? – как бы невзначай поинтересовался бывший лисовчик.

– Да кто его знает, басурманина, – пожал плечами Рюмин. – С одной стороны, невместно ему против такого врага, как казаки, рать вести, а с другой…

– Ну-ну? – заинтересовался я.

– Некрепко он на престоле сидит, чтобы армию без пригляда оставлять.

– И значит?..

– И значит, он либо сам пойдет с войском, либо встанет где-то неподалеку, скажем, в самом Крыму.

---