Я распахнула дверь в магазин, и навстречу мне звякнул теперь уже гораздо меньшего размера колокольчик. Женщина, уютно устроившаяся позади прилавка, подняла на меня глаза. В воздухе стоял запах свежего хлеба, яблок, оберточной бумаги, шпагата, а на полках за стеклом тянулись бесконечные ряды шоколадок в обертках. Пока я стояла, раскачиваясь на носках, посреди этого великолепия, женщина оглядела меня с головы до ног. Ее обширный зад свисал по бокам стула, на котором она сидела.

– Ну что ж, – произнесла она, – посмотрим, что принесло мне сегодня солнышко. Ты ведь девочка Подгорских? Как тебя зовут, ketzele^[2]?

– Стефания, – с наслаждением произнесла я свое полное имя.

– А я пани Диамант. Стефания, ты умеешь читать?

– Да, пани Диамант.

– А писать?

Я кивнула. Наша ферма была не в такой уж глуши.

– Хорошо. Отлично. Тогда, будь добра, посчитай товары у меня на полках.

Я сложила в угол за прилавком пальто и принесенный из дома бутерброд с сыром, и пани Диамант вручила мне лист бумаги, прикрепленный к дощечке с болтающимся на шнурке огрызком карандаша. Каблуки моих туфель звонко цокали по скрипящим половицам, это звучало очень по-взрослому и заставило меня улыбнуться. Я составляла опись крупными ровными строчками. Пани Диамант заполняла колонками цифр страницы своей тетради, одновременно наблюдая за мной, и, когда я отодвинула в сторону бутылку содовой, на меня из-за полок уставились два карих глаза.

– Ты всегда поёшь, когда считаешь? – спросил мальчишеский голос.

Я прижала дощечку к груди и залилась краской. Я, оказывается, пела. Как маленькая.

Я и была маленькая девочка. Просто не догадывалась об этом тогда.

Глаза между бутылками с водой насмешливо сощурились и исчезли. А потом они уже оказались над полками, разглядывая меня сверху. Высокий подросток, еще по-мальчишечьи худой, с копной спутанных черных курчавых волос, нависающих над дугами темных бровей. Он улыбался.

– Ты уж теперь не останавливайся, – сказал он. – Ты мое утреннее развлечение. Как тебя зовут?

– Стефания.

Он запрокинул голову.

– Тебя ведь никто так не называет, правда?

Так оно и было.

– И как же тебя зовут? Стефи?

– Стефуська.

Он ждал.

– Еще Стефуся, – добавила я. – И Фуся. Но я предпочитаю, чтобы меня называли…

– Стефи, Стефуська, Стефуся, Фуся. – Мальчик помотал головой. – Ты опоздала. Я буду называть тебя Фуся. Спой мне еще песенку, Фуся. Mame^[3] стоит начать продавать билеты…

– Изя! – прикрикнула на него со своего места пани Диамант. – Оставь ребенка в покое, bubbala^[4]. Она сегодня первый день работает. Nemen deyn tukis tsu shule^[5].

– Mame…

– Отправляйся в школу!

Он передернул плечами и присоединился к двум другим мальчикам, уже ожидавшим его у выхода. Один из них был повыше его ростом, другой – пониже, но у всех троих была одинаковая черная шевелюра. И все они были старше меня.

Братья, решила я про себя. Что такое братья, я знала очень хорошо. С братьями надо всегда уметь постоять за себя.

Я вернулась к своему занятию, сделала запись на листке и в полный голос запела танго, заслышав которое мама всегда выключала радио. И это, само собой, означало, что я слушала его при любой возможности.

Твои слова нависают надо мной как грозовые тучи,
Твой смех проливает на меня холодный ливень…

Я чувствовала, что в комнате у меня за спиной насторожились.

Мне не нужны твои наполненные ветром слова.
Я не хочу слышать твой звенящий смех.
Я просто хочу, чтобы ты ушел…

Но я не стала произносить следующее слово из песни. Вместо него я спела «в школу». Позади меня раздался хохот, но я сдерживала улыбку до тех пор, пока у дверей не прекратилась толкотня и не послышался топот убегающих ног, сопровождаемый треньканьем колокольчика. Взглянув на пани Диамант, я увидела, что она качает головой, но вокруг глаз у нее собрались морщинки, совсем как у ее сына.

С тех пор у нас завелся утренний ритуал. Перед школой Изидор Диамант, более известный как Изя, просовывал голову из-за двери, ведущей в магазин, и просил:

– Спой для меня, Фуся! – И я запевала дерзкую песенку, приказывая ему отправляться прочь. Не прошло и недели, как вся улица Мицкевича стала называть меня Фусей.

Я узнала, как зовут других братьев. Младшего – Хенека – я не интересовала, а самый старший из троих, Макс, уже начавший обучаться профессии, чаще улыбался, чем говорил. У них был еще один брат, Хаим, изучавший медицину в Италии, в городе, о котором я никогда не слыхала, и сестра во Львове, недалеко от нас; их отец, пан Диамант, не выходил из дома, выздоравливая после какой-то болезни крови. Я также узнала, что мне не придется работать по субботам, поскольку Диаманты – евреи, а также что пани Диамант умеет печь замечательную babka^[6].

В мои обязанности входило подметание полов, упаковка покупок и протирание полок, и пани Диамант говорила, что я быстро всему учусь. Довольно скоро она стала посылать меня с разными поручениями на рыночную площадь, и там я впервые стала свидетельницей драки. Двое мальчишек лупили друг друга, барахтаясь в грязной канаве.

Это не было похоже на вспыхивающие порой потасовки моих братьев или драки ребят в моей школе в Бирче, нет. Происходящее выглядело отвратительно.

Стоявший поблизости полицейский, потушив окурок каблуком, безучастно наблюдал за происходящим, как вдруг мужчина, в перепачканных брюках, со следами сажи на щеке, растолкал круг зевак и, схватив за воротники рубашек, растащил в стороны шипящих как коты и плюющихся друг в друга мальчишек. Одного из них, которого он держал правой рукой, мужчина тряс до тех пор, пока, как мне показалось, у парня не стали лязгать зубы.

– В чем дело, Оскар? – спросил он наконец. – С чего это ты устроил на улице драку, как бандит?

– Он меня ударил, – с трудом выговорил Оскар.

– Да что ты говоришь?! Значит, он тебя ударил?! Стукнул тебя безо всякой причины?

Человек перевел взгляд на другого мальчишку, и вся толпа также повернулась в ту сторону.

Мальчик подобрал с земли кепку и вытер кровь с разбитого носа.

– Он назвал меня грязным евреем.

Мужчина покачал головой и снова встряхнул Оскара.

– Что с тобой не так? Посмотри на этого парня…

Оскар, скосив глаза, посмотрел в сторону своего соперника.

– У него такие же руки и ноги, как у тебя, и по жилам тоже течет кровь. Что тебе за дело, если его семья соблюдает закон Моисея? Давай-ка пожми этому мальчику руку. Ну, быстрей, пока я не рассказал твоей матери!

Мальчишки нехотя обменялись рукопожатием, и, когда они разошлись в разные стороны и толпа стала рассеиваться, стоявшая за моей спиной женщина пробормотала:

– Грязный еврей.

Я нашла для пани Диамант сливы по хорошей цене. Вернувшись в лавку, я проскользнула через дверь и, запершись в туалете, стояла там, уставившись на свое отражение в зеркале. Я трогала свое лицо, кожу на руках, каштановые волосы. Люди ненавидят этого парня, потому что он еврей. Быть может, Диаманты ненавидят меня за то, что я католичка?

В тот день я уговорила пани Диамант встать со своего стула и сделать вместе со мной зарядку вроде той, какую, как я видела, делают ученики на гимназическом дворе. От наших упражнений несколько шоколадок в красивых обертках соскользнули с полок на пол, а пани Диамант смеялась не переставая и вытирала пот в складках шеи.

– Иногда, моя ketzele, – я уже знала, что это слово означает «котеночек», – солнышко, которое ты приносишь с собой, бывает очень жарким!

На ее мягких щеках появились ямочки, и она вручила мне шоколадку, взяв другую для себя.

И я вдруг поняла, что до моего появления в лавке пани Диамант чувствовала себя одиноко, а теперь это не так. И что мне тоже было одиноко на ферме с братьями и сестрами, занятыми каждый своим делом, с мамой, у которой всегда было слишком много хлопот, и с курами в загоне. А теперь я тоже не была одинокой.

В следующее воскресенье, пойдя вместе с Андзей к мессе, я поблагодарила Бога за то, что он привел меня к Диамантам. В конце концов, в моей Библии тоже был Моисей, и я не сомневалась, что Бог его любит.

Я узнавала много нового.

Изя научил меня петь неприличные песни на идише, а я решила, что больше не буду приносить в магазин бутерброды с ветчиной, хотя пани Диамант и говорила мне, что не имеет ничего против. Зимой, когда стало рано темнеть, я ужинала в находившейся за углом квартире Диамантов, где их уже почти взрослые сыновья толковали между собой о медицине, а пан Диамант время от времени задавал вопросы вроде «Что лучше: хорошая война или худой мир?». И они начинали доказывать каждый свое, а пан Диамант сидел в сторонке и курил сигарету за сигаретой. В эти холодные вечера Изя провожал меня домой; глубокий снег в свете уличных фонарей казался золотым.