Анаит растерялась. Не совсем уверенно она ответила, что это зависит от многих факторов, сам художник не оценивал свои работы, возможно, выставка в Амстердаме многое прояснила бы…

– Ну, хоть порядок цен? – вмешался Бабкин.

Ему хотелось понимать, ради чего весь сыр-бор. Но Анаит, собравшись, объяснила, что определить это не представляется возможным. Картины имеют огромную ценность для Бурмистрова, однако в денежный эквивалент он ее не переводил.

– Можно увидеть сами работы? – попросил Илюшин.

Анаит вынула из сумки две фотографии альбомного формата и без слов положила на стол. Бабкин подошел, уставился на верхний лист.

– Это яичница с помидорами? – с неподдельным интересом спросил Макар.

– Работа называется «Бенгальские тигры», – сдержанно ответила Анаит.

Бабкин издал горловой звук, который свидетельствовал о сильном воздействии искусства на его неокрепшую душу. Илюшин благоговейно помолчал.

– Тигры… – повторил он наконец с неопределенной интонацией. – Что ж. Допустим. А это…

Он не без трепета отодвинул лист, и открылась фотография второй картины.

– Ой, котик! – обрадовался Макар.

Бабкин задавил рвавшийся наружу звук и просто смотрел во все глаза на котика.

– Игорь Матвеевич назвал эту работу «Владыка мира», – сказала Анаит. – На ней изображен снежный барс.

Владыка был плох. Тело его равномерно покрывали сине-зеленые пятна.

– Болеет котик, – с жалостью констатировал Илюшин.

– Это окрас! – возразила Анаит. – Колористическое решение свидетельствует о переосмыслении традиционных образов и уходе в авангардизм для усиления изобразительного воздействия полотна.

Воздействие полотна невозможно было отрицать. Бабкин подумал, что нужно увеличить сумму ежемесячного взноса в приют для бездомных кошек. Илюшин вспомнил, что у него в холодильнике заплесневел кусок голландского сыра.

Обе картины были оформлены в помпезные рамы: старое золото, обильная вычурная лепнина. Финтифлюшка на загогулине, как выразился позже Бабкин.

Именно эти загогулины и подтолкнули Илюшина к окончательному решению. Он взглянул на Анаит и сообщил, что они согласны взяться за расследование. Оплата составит…

И назвал такую сумму, что Бабкин пошел пятнами и стал неотличим от владыки мира.

Тем временем Илюшин невозмутимо присовокупил, что половина этой суммы в любом случае останется у них вне зависимости от исхода дела.

Только на таких условиях они берутся за поиски тигров и, господи прости, барса. «Господи прости» Макар не произнес вслух, однако оно повисло в воздухе.

Анаит не смутилась. Ответила, что этот вопрос она должна согласовать с Игорем Матвеевичем, и вышла позвонить на лестничную клетку.

– Ты барса собрался искать или похищенную английскую королеву? – тихо спросил Бабкин. – Сантехнический магнат не раскошелится на такие деньжищи.

Илюшин только усмехнулся в ответ.

Пять минут спустя Анаит вернулась и сообщила, что получила разрешение от Бурмистрова подписать договор на предложенных условиях.

– Пора провести рекогносцировку, – сказал Макар и спрыгнул с подоконника, на котором сидел, рассматривая с двадцать пятого этажа свой двор.

– Ты поедешь со мной в музей? – удивился Сергей.

– Нет, в музей ты отправишься один. А я планирую встретиться с господином Ясинским. Мне очень хочется узнать, во сколько глава Имперского союза оценивает пропавшие картины.

Час спустя Сергей Бабкин подходил к скромному двухэтажному зданию музея в переулках за Бульварным кольцом, а Макар Илюшин – к высокому дому недалеко от парка.

Адам Брониславович Ясинский встретил его на лестничной клетке. Илюшин с первого взгляда определил, что Ясинский – не из тех людей, которые выбегают к гостям, и сделал закономерный вывод, что Адам Брониславович в нем, частном сыщике, чрезвычайно заинтересован.

Вывод этот подтвердился сразу же.

– Есть какие-то новости? – спросил Ясинский, и взгляд его выпуклых черных глаз сделался умоляющим. – Здравствуйте!

Илюшин с удивлением ответил, что об исчезновении картин он узнал только два часа назад.

– Да-да, конечно, конечно… Прошу вас, проходите.

Ясинский суетился и нервничал. Илюшин вспомнил тигров с барсом и озадачился еще больше.

– Вот сюда проходите, вот сюда… Простите, забыл, как вас по имени-отчеству?

– Макар Андреевич.

– Очень рад, Макар Андреевич!

Илюшина провели в светлую, с большим вкусом обставленную гостиную. Книги, картины, китайские вазы… Взгляд Макара остановился на бронзовой скульптуре: мальчик, заносящий острогу над рыбой. Тонкий, легкий, с мускулистыми ногами. Скульптор поймал и движение – за мгновение перед ударом, и странно-неподвижное выражение лица, на котором жили одни глаза.

Молчаливая домработница поставила перед ним чай и тарталетки, наполненные икрой.

– Взял на себя смелость… – бормотал Ясинский. – Надеюсь, не откажетесь…

На свету Макар разглядел его как следует.

Ясинский был благообразен и, пожалуй, даже величественен. Среднего роста, он казался выше из-за прекрасной осанки. Умные темные глаза смотрели на собеседника с печальным пониманием. Голос у него, когда он успокоился, приобрел мягкую звучность, словно Ясинский привык проповедовать с амвона; к этой ассоциации подталкивала и растительность на его лице: усы и светло-русая, густая, вьющаяся борода.

– Прошу вас, угощайтесь, не обращайте на меня внимания, – попросил он. – Мне кусок в горло не лезет. Я чувствую себя виноватым в том, что случилось, хотя формально моей вины и нет.

– Адам Брониславович, расскажите, пожалуйста, о самом художнике.

– О Бурмистрове?

Илюшину показалось, что взгляд Ясинского метнулся в сторону.

– Да, о нем. Что он за фигура?

И тут Адам Брониславович сделался очень осторожен. Он рассказывал, словно нащупывал тропинку в топком болоте. «Да, непрофессиональный художник… Не имеет соответствующего образования. Мы, знаете, объединяем любителей, самородков, так сказать. В нашем союзе сложился уникальный уровень, мы в достаточной степени отошли от затертого классицизма и в то же время в своем новаторстве не пересекли границу, за которой начинается самолюбование и пустые поиски… Мы остались со своим зрителем, это один из главных наших постулатов, кроме очевидного – свободы самовыражения, конечно… И у Игоря Матвеевича в высшей степени имеется эта свобода…»

Илюшин ничего не понял. В чем и признался, глядя в печальные черные глаза Ясинского.

Тот с сожалением развел руками.

– У Бурмистрова есть враги в вашей среде? – зашел Макар с другой стороны.

– Ни в коем случае! – вскинулся тот. – Что вы, что вы! Мы как раз и отличаемся теплейшими отношениями внутри коллектива. Изначально я строил на этом свою деятельность. Поддержка, тепло, взаимопомощь… Видите ли, художники – исключительно уязвимые создания, по сути своей это дети, талантливые дети.

Одно из таких уязвимых созданий не моргнув глазом согласилось заплатить им несусветный гонорар.

– Значит, врагов нет. Недоброжелатели? Завистники?

– Категорически отрицаю! Никто из наших…

– А что насчет Амстердама? – начал Макар и вновь заметил, как Ясинский дрогнул. – Отчего вы выбрали именно картины Бурмистрова?

– За свежесть и незашоренность взгляда. Это как раз тот уровень, с которым не стыдно выходить на западный рынок – а покупатели там, поверьте, оч-чень переборчивы, избалованы, я бы даже сказал. Галеристы постоянно ищут что-то новое, они жаждут удивлять. С этой точки зрения работы Бурмистрова идеальны. – Он с раздражением отмахнулся от домработницы, попытавшейся налить ему чай. – Невозможно выразить, как много потерял союз, когда картины исчезли. Я рассматриваю это как личную утрату.

– Во сколько бы вы их оценили, Адам Брониславович?

– Не могу сказать. – Ясинский покачал головой. – Поездка в Амстердам нужна в том числе для того, чтобы мы могли ориентироваться по рынку европейских цен. Я вас умоляю, сделайте все возможное, чтобы найти полотна. Если вопрос в средствах…

Он вскочил с таким видом, будто собирался выдать частному сыщику пачку наличных. Илюшин не удивился бы, если бы так и случилось. Макар заверил, что вопрос не в деньгах и они с напарником сделают все, что только в их силах.

– Расскажите, Адам Брониславович, о тех, кто участвовал в прошедшей выставке…

От Ясинского Илюшин уходил недовольный. Он не узнал стоимости картин. Ничего не выяснил об отношениях внутри союза. Макар попытался нажать на Ясинского в попытке обозначить ценник «Барса» и «Тигров» хотя бы на российском рынке, но Адам Брониславович оказался увертлив, как угорь. «Я не искусствовед, мой дорогой, поймите, я организатор! Моя работа, по сути, техническая. Обеспечение нормального функционирования всех моих подопечных, возможность им выставляться и не думать о том, где искать площадку, как ее оплачивать… Я могу помочь только одним: у меня есть знакомый искусствовед, прекраснейший человек, профессионал высочайшего класса. Дьячков Родион Натанович. Вот его телефон. Позвоните, скажите, что вы от меня. Надеюсь, он сумеет для вас что-нибудь прояснить!»

Илюшин записал имена художников, которые выставлялись вместе с Бурмистровым. Ясинский пообещал обзвонить их и предупредить о визите частного сыщика.

---