И даже несмотря на то, что девочек при поступлении в медицинский откровенно «заваливали» (это было проще, чем потом иметь дело с декретными отпусками и прочими «женскими сложностями»), мне удалось поступить с запасом в полтора балла и пройти по конкурсу, который составлял около восьми человек на место.

Гранит науки

Оказалось, что поступить в медицинский – это не самое сложное. С первых дней я поняла, что значит учиться до потери пульса. На первом же занятии по анатомии нам задали выучить около семидесяти страниц. В них повсюду пестрела латынь… которую мы к тому времени еще не проходили. Это был караул! Я постоянно думала: «Боже, как много информации! У меня скоро лопнет голова!»

Мы жили в общежитии, в комнате на пять человек. Помню, как я подошла к соседкам-старшекурсницам и спросила:

– Девочки, неужели так сложно будет все шесть лет?

– Нужно продержаться первые два года, – ответили они, – потом станет гораздо легче.

Их ответ приободрил меня, хотя поначалу я даже не представляла, как можно это выдержать. Но пришла первая сессия, я сдала ее на отлично и выдохнула: поняла, что смогу учиться дальше. Потом так и сдавала экзамены на одни пятерки, до самого диплома.

Готова лечить, но не оперировать

Выбирая свой путь в медицине, я всегда точно знала, что никого «резать» не смогу. Поэтому ни хирургом, ни гинекологом не хотела быть даже во время учебы.

Уже тогда я понимала, что хочу работать более корректными, максимально безопасными методами, по возможности не внедряясь в организм и сохраняя его целостность. Да и в нашей семье любителей инвазивных методов и фармпрепаратов традиционно не было. Бабушки всегда предпочитали лечиться народными средствами: собранной травкой, соком свеклы, дышать над отварной картошечкой, читать молитвы. К тому же я видела, что такой экологичный подход к своему организму дает плоды. В нашем роду все долгожители. Бабушки и прабабушки жили по 90 и более лет, тетушке уже 102 года, и она живет, радуется каждому дню и не ходит в аптеку.

Интересно, что среди преподавателей в институте были те, кто помог мне утвердиться в своем желании максимально бережно относиться к организму. Особо запомнился Лев Яковлевич Эберт – микробиолог, профессор, проректор, знавший в совершенстве пять языков, умевший экспромтом писать на них стихи. Его очень ценили не только в нашей стране, но и за рубежом.

На своих лекциях Лев Яковлевич так говорил нам, студентам: «Деточки, когда вы просто взяли иглу и прокололи кожу, для организма это сигнал SOS. Это инвазия, интервенция. И сюда, в место прокола, устремляются полчища лимфоцитов, макрофагов. Защитный лейкоцитарный вал спешит спасти целостность тканей, оградить организм от внешней агрессии. А вы, деточки, ведь не только прокалываете кожу, сосуд, вы еще льете лекарство или берете в руки скальпель. И это зачастую – большая ошибка».

Тем не менее хирургической практики мне было не миновать. С первого курса нас ждал секционный зал и трупы, погруженные в ванну с формалином (прошу прощения за натурализм, но так было). Однокурсники привозили их в аудиторию на металлической каталке, и мы их препарировали.

С одной стороны, эти манипуляции скальпелем и пинцетом шли вразрез с моей органикой. Но как отличница я понимала: надо – значит, надо. Я просто дала себе установку: нужно этот этап перетерпеть. Поручили препарировать руку – я должна это сделать. Рядом кто-то из однокурсников работает с лицом. Это было совсем не то, о чем я мечтала.

С другой стороны, такая практика мне очень помогла в дальнейшем. Вскрытия позволяют увидеть все взаимосвязи в человеческом организме. И в реальности все сильно отличается от картинок в медицинских учебниках и атласах. Порой ничего общего между ними нет. Работая своими руками с человеческим телом, понимаешь, насколько человек сложно устроен. Добраться до какого-то сосуда и не поранить что-то по пути, не разорвать значимые взаимосвязи – весьма непростая задача.

С четвертого курса во время летней практики мы уже ассистировали на операциях в хирургическом отделении Курганской областной больницы: держали зажимы, разводили края раны и смотрели, как оперирует настоящий хирург.

Я убеждалась в том, какой это большой труд. Операция может длиться четыре-шесть часов, а то и больше. Пациента в это время порой нужно и переворачивать: бывает, что он весит не 50, а 150 килограммов. И нужно не просто повернуть (на что тратится много сил!), но сделать это так, чтобы не травмировать его еще больше. А если речь идет о политравме, когда, например, сломаны и позвоночник, и бедро, то ситуация значительно усложняется. В таких случаях нужно оперативно решить, кто начнет работать первым: нейрохирург или травматолог. Они могут даже поспорить между собой, дискутировать о том, что сделать вначале: зафиксировать перелом бедра для упрощения манипуляций с телом во время оперирования позвоночника или же безотлагательно ликвидировать давление спинного мозга и лишь потом пытаться спасать ногу.

Поэтому я с институтских лет прониклась огромным уважением к хирургам, хотя и не всегда разделяю их радикальный подход.

К тому же вижу, что в последние годы оперативная активность становится непомерной: операция часто проводится только ради операции. Например, человек приходит к хирургу с маленькой грыжей (проявление остеохондроза, с разрывом оболочки диска – фиброзного кольца, и выдавливанием внутреннего содержимого, пульпозного ядра, за пределы диска в спинномозговой канал), без неврологического дефицита – так называют грубое нарушение проводимости по зажатым нервным стволам. Его здоровье можно восстановить консервативными методами, хирургическое вмешательство здесь совсем не напрашивается. Но доктор предлагает именно то, что умеет хорошо делать, – оперировать. Да и зарплата хирурга зачастую зависит от количества выполненных операций – такую схему придумали чиновники от медицины, сделав врачей заложниками ситуации. Теперь нередко медицинские показания к операции подменяются экономическими, и это страшно.

Ординатура как школа жизни

Я окончила институт с красным дипломом и ленинской стипендией, так что могла рассчитывать на свободное распределение. Поэтому выбрала учебу в клинической ординатуре по терапии. На лечебном факультете было всего одно свободное место на целый поток в 400 человек. И мне повезло – я была краснодипломница, депутат горсовета (выбрали в 18 лет) – меня взяли.

Ординатура стала превосходной школой. Два года обучения были разделены на периоды: каждые три месяца я проходила практику на базе разных отделений Челябинской железнодорожной больницы.

Первые три месяца работала в кардиологии. Меня курировала заведующая отделением, поручив мне вести две небольшие палаты. Внимательно контролировался каждый дневничок, перепроверялась правильность всех назначений, объяснялись нюансы течения заболеваний у разных людей.

Раз в неделю приходил профессор-кардиолог, который проводил разбор историй самых сложных пациентов. Была возможность присутствовать на профессорских обходах, получать бесценные знания.

По окончании курса кардиологии я сдала зачет и перешла в пульмонологию. Три месяца такой же кропотливой практики, зачет – и вот я уже в гастроэнтерологии. Потом были ревматология, нефрология, гематология, эндокринология…

Со временем в клинической ординатуре меня стали назначать дежурантом по больнице. А это целых четыре этажа стационара. Я принимала поступающих пациентов, случались и экстренные ситуации – это был серьезный опыт.

Конечно, все полученные навыки здорово пригодились мне в дальнейшем. К тому же нас тогда учили профессора старой закалки, которые с радостью делились своими знаниями и гордились собственными учениками.

Интуиция или знания

Очень хорошо запомнила и со студенческих лет применяю правило: «В одном теле не бывает восьми отдельных болезней. Нужно найти одну-единственную причину, устранение которой поможет раскрутить всю цепочку патологий».

На самом деле причина может быть очевидной. Например, современный человек сидит часами, согнувшись над гаджетом, наклонив голову вниз. У него постепенно спрессовываются и укорачиваются мышцы – сгибатели туловища, которые вплетаются в позвоночный столб спереди. Если в противовес согбенной позе офисный работник не растягивает сгибатели (не встает на мостик, не выполняет растягивающих упражнений для «передних» мышц, ставших функционально короткими), они в итоге становятся «тисками». Страдают зажатые межпозвонковые суставы и диски, сосуды, отвечающие за мозговой кровоток; формируется смещение внутренних органов, закоксовывается межорганная клетчатка малого таза. И со временем все проигнорированные зажимы приводят к букету проблем: к патологии позвоночного столба (развивается остеохондроз, прорываются грыжи диска), синдрому позвоночной артерии (присоединяются головокружения и головные боли), дисфункциям органов брюшной полости и даже к бесплодию.