Последний Иерусалимский дневник

Игорь Губерман

© Губерман И., текст, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Моей жене Тате – с любовью и благодарностью

«Забавны с реальностью наши контакты…»

Забавны с реальностью наши контакты
в любые текущие дни:
легенды и мифы нужнее, чем факты, —
понятней и ярче они.

«Смотрю я, горестно балдея…»

Смотрю я, горестно балдея,
как мир на самом деле прост:
заплесневевшая идея
идёт из кучи хлама в рост.

«Увы, но он никак не обнаружился…»

Увы, но он никак не обнаружился —
тот путь, что вывел нас пожить на свете:
я вовремя спросить не удосужился,
а нынче уже некому ответить.

«Убога поздней старости тюрьма…»

Убога поздней старости тюрьма
и горестна её неодолимость:
любое напряжение ума
родит во мне дремучую сонливость.

«Читаю разных типов откровение…»

Читаю разных типов откровение,
мне делается пакостно и грустно:
публичное общественное мнение
сейчас публичным домом пахнет густо.

«Законы, правила, традиции…»

Законы, правила, традиции
и нормы всех иных краёв
намного мельче интуиции
больших привластных холуёв.

«Оставив будней суету…»

Оставив будней суету,
понять пытаюсь Божью волю;
следы уводят в пустоту
и властно манят к алкоголю.

«В моём сегодняшнем уюте…»

В моём сегодняшнем уюте,
как камень, вложенный в пращу,
есть чувство близости к минуте,
когда я душу отпущу.

«Пока мы есть сейчас и здесь…»

Пока мы есть сейчас и здесь
внутри безумного пространства,
смешны напыщенность и спесь,
высокомерие и чванство.

«Вся цель моих мыслительных потуг…»

Вся цель моих мыслительных потуг,
попыток и усилий долгих лет —
понять, пускай отчасти и не вдруг,
зачем явился я на белый свет.

«Нельзя не выразить сочувствия…»

Нельзя не выразить сочувствия,
а также честь я воздаю
тем, чьё отсутствие присутствия
так освежает жизнь мою.

«Прошлое не стоит ворошить…»

Прошлое не стоит ворошить,
пусть оно висит, уже неясное,
ибо из былого можно сшить
нечто, настоящему опасное.

«Я спорю деликатно и тактично…»

Я спорю деликатно и тактично,
я душу не поганю грубой шуткой;
а то, что я ругаюсь неприлично —
так это от застенчивости жуткой.

«А время так необратимо…»

А время так необратимо
и так безжалостно оно,
что выпивать необходимо,
чтоб жить с эпохой заодно.

«Мои тюремные соузники…»

Мои тюремные соузники —
а с ними крепко я дружил,
мне вряд ли были бы союзники
в том, чем я тайно дорожил.

«Он так лучился и блистал…»

Он так лучился и блистал —
влюблялись даже зеркала,
пока какая-то глиста
его к рукам не прибрала.

«Я слабо верю в коллектив…»

Я слабо верю в коллектив,
хотя уютней в общих кучах,
но там рождается актив
людей совсем не самых лучших.

«Да, я изрядно толстокож…»

Да, я изрядно толстокож,
но видя мрази единение,
я ощущаю в нервах дрожь
и частое сердцебиение.

«Забавно, что в последние года…»

Забавно, что в последние года
взамен благоговения и страха
мне в голову приходит ерунда,
лишённая и смысла, и размаха.

«Переплетение ветвей…»

Переплетение ветвей
чревато соком ядовитым,
и прадед чистый был еврей,
а правнук стал антисемитом.

«Сколько жить ещё мне суждено…»

Сколько жить ещё мне суждено,
никому не известно про это;
но всегда интересно кино,
где не знаешь развязку сюжета.

«Тот путь, который выбрал я себе…»

Тот путь, который выбрал я себе,
он часто подвергался испытанию,
однако подчинялся не судьбе,
а личному душевному метанию.

«Вполне хватало мне ума…»

Вполне хватало мне ума —
всё понимал я про отечество,
но и по мне прошлась чума
сопливой веры в человечество.

«Я много пью хмельного зелья…»

Я много пью хмельного зелья
не только в пользу удовольствия,
не ради краткого веселья,
а для душевного спокойствия.

«Ко мне приходят мысли и сентенции;…»

Ко мне приходят мысли и сентенции;
я мог бы их использовать с успехом,
но я, принадлежа к интеллигенции,
встречаю их сомнением и смехом.

«Давнишняя загадочность России…»

Давнишняя загадочность России —
висящая над нею благодать,
и как бы в ней таланты ни гасили,
Россия продолжает их рождать.

«Высоких нет во мне горений…»

Высоких нет во мне горений
насчёт борьбы добра со злом:
наплыв печальных умозрений
лечу я выпивкой и сном.

«Года летят быстрее птичек…»

Года летят быстрее птичек,
меняя облик наш и мнения;
десяток пагубных привычек
я сохраняю тем не менее.

«Тоска приходит в душу ниоткуда…»

Тоска приходит в душу ниоткуда,
порой даже покою вопреки:
надеется позорная паскуда,
что ей легко сдадутся старики.

«Мой узкий мир ничуть не тесен…»

Мой узкий мир ничуть не тесен,
живу я в личном окружении,
я тот, кому я интересен
в любом доступном приближении.

«А старость потому порой уныла…»

А старость потому порой уныла,
томясь в домашних тапках и халате,
что некая осталась ещё сила,
но не на что и жалко её тратить.

«Почувствовав судьбы благоволение…»

Почувствовав судьбы благоволение
и жизнь мою угрюмо подытожив,
я рад, что совершил переселение
туда, где никому не нужен тоже.

«Приглядываюсь пристально и страстно…»

Приглядываюсь пристально и страстно
к обидному повсюдному явлению:
любых жрецов послушливая паства
весьма подобна овцам, к сожалению.

«Сейчас, когда помимо иллюстраций…»

Сейчас, когда помимо иллюстраций
читается последняя страница,
смешно уже чему-то удивляться
и вовсе нет резона кипятиться.

«Земного срока на закате…»

Земного срока на закате
смотрю вокруг без одобрения:
сегодня мир заметно спятил,
рехнулся в нём венец творения.

«Года текут невидимой рекой…»

Года текут невидимой рекой,
душа томится болью, гневом, жаждой,
невозмутимый внутренний покой
даётся даже старости не каждой.

«Не люблю я возвышенный стиль…»

Не люблю я возвышенный стиль
с воздеванием глаз и бровей,
мне приятнее благостный штиль
тихих мыслей о жизни моей.

«Пусть не хожу я в синагогу…»

Пусть не хожу я в синагогу
и не молюсь, поскольку лень,
но говорю я «слава Богу»
довольно часто каждый день.

«Я медленно и трудно созревал…»

Я медленно и трудно созревал,
хоть не плясал под общую чечётку,
а подлинный прошёл я перевал,
когда уже смотрел через решётку.

«Не говорил я это вслух…»

Не говорил я это вслух,
но замечал чутьём фактическим:
герои часто любят шлюх
с настроем тоже героическим.

«В отличие от гонореи…»

В отличие от гонореи
коронавирус дан от Бога:
религиозные евреи —
большая вирусу подмога.

«Я люблю любого эрудита…»

Я люблю любого эрудита,
он из наших с хаосом посредников,
в нём избытки знаний ядовито
льются на притихших собеседников.

«Добавляются нам неприятности…»

Добавляются нам неприятности,
когда к финишу клонит года:
стало больше забот об опрятности,
а у старости с этим беда.

---