Друг

Мы цапаемся жестко,
Мы яростно молчим.
Порою —
          из пижонства,
порою —
          без причин.
На клятвы в дружбе крупные
глядим, как на чуму.
Завидуем друг другу мы,
не знаю почему…
Взираем незнакомо
с придуманных высот,
считая,
          что другому
отчаянно везет.
Ошибок не прощаем,
себя во всем виним.
Звонить не обещаем.
И все ж таки звоним!
Бывает:
в полдень хрупкий
мне злость моя нужна.
Я поднимаю трубку:
«Ты дома,
          старина?..»
Он отвечает:

«Дома…
Спасибо – рад бы…
Но…»
И продолжает томно,
и вяло,
и темно:
«Дела…
          Прости…
                    Жму руку…»
А я молчу, взбешен.
Потом швыряю трубку
и говорю:
«Пижон!!»
Но будоражит в полночь
звонок из темноты…
А я обиду помню.
Я спрашиваю:
«Ты?»
И отвечаю вяло.
Уныло.
Свысока.
И тут же оловянно
бубню ему:
«Пока…»
Так мы живем и можем,
ругаемся зазря.
И лоб в раздумьях морщим,
тоскуя и остря.

Пусть это все мальчишеством
          иные назовут.
Листы бумаги
          чистыми
четвертый день живут, —
боюсь я слов истертых,
как в булочной ножи…
Я знаю:
он прочтет их
и не простит мне
          лжи!

«Родных разыскиваю…»

Родных разыскиваю,
          родных…
Веселый хруст
сухарей ржаных.
Два слова,
          сказанных невзначай.
В горячих кружках
бесцветный чай.
Родных разыскиваю,
          родных…
Детдом вспоил меня,
как родник.
Ребята
          с временем обнялись.
(Имен не помню.
Не помню лиц…)
Родных разыскиваю,
          родных…
Курящих
в тамбурах ледяных.
Солдат
          небритых, как будто лес.
«Не дрейфь, малец!
Победим,
          малец!..»

Родных разыскиваю,
          родных…
Не смог бы я ничего без них.
Зову:
откликнись,
          моя родня…
О, если б кто-то
искал меня!

«Мы…»

Мы
          в ревущих колоннах,
как в газетных
          колонках.
Однозначные
          буквы
от Амура
до Буга.
По-крестьянски
          корявы,
по-боярски
          нарядны —
станем рядом,
и сразу
образуется
          фраза!
Та, что с громом
          на равных.
Та, что мир
          осветила.
Это – мы!
От заглавных
до слепого
          петита.
Продолженье сказаний
на ветру
          ошалелом…

Кто нас пишет?
Мы сами!
Чем нас пишут?
Железом!
Сквозь разводы подпалин
мы, как пот,
          проступаем.
И Гераклы.
И Будды.
И бессмертье.
И злоба…
Мы в Истории —
          буквы.
Лишь немногие —
          слово.

Ксении

Вырастешь, Ксения,
          строки эти прочти…
Водосточные трубы
уже устали трубить!
Целый час ты живешь на земле.
Прими ее.
          И прости,
что земля еще не такая,
какою ей надо
          быть…
На земле умирают и плачут.
По земле ручьи бегут нараспев.
Задыхаются пальмы.
Чавкает тундровый мох…
Я хотел ее сделать
          самой праздничной!
И не успел.
Я хотел ее сделать
          самой улыбчивой!
И не смог.
Я над нею трясся.
          Я ее так просил!
Я земле открывался.
Понял ее язык…
Ты прости отца.
У него не хватило сил

накормить голодных,
          оживить убитых,
                    обуть босых,
Мы —
всегда продолженье.
И я
          не начал с нуля.
Мы —
всегда продолженье!
Распахнута настежь дверь,
Будет самой счастливой
          твоя и моя земля.
В это верит отец!
И ты —
          непременно —
                    верь!

Ты пока что не знаешь,
          как пронзителен шар земной.
Что такое «светло» —
          не знаешь.
Что такое «темно».
Что такое «весна».
(Хотя родилась ты —
          весной.)
Что такое «снег».
(Хотя снега
полным-полно.)

Целый час
          ты живешь на планете…
Привыкай дышать.
Продолжай сопеть.
Начинай басить
          с номерком на руке…
Даже имя свое
еще не можешь ты удержать
в малюсеньком,
почти невзаправдашнем
          кулачке.

Крик родившихся завтра

Все казалось обычным.
Простым…
          Но внезапно,
зовя и звеня,
крик
          родившихся завтра,
родившихся завтра,
ворвался в меня!
Слышу я:
          по Земле,
                    качаясь, как в зыбке,
не боясь ни черта,
краснощеко и весело
          горланят язычники —
нам
          не чета!
Я их вижу —
          мне время тех дней не застит,
не прячет во мгле.

Я их вижу:
          широких,
                    красивых,
                              глазастых
на мудрой Земле!..

Я их вижу,
          порою таких же усталых,
как в мои времена.
Но они
          даже звездам поклоняться не станут
(а не то что чинам!)…
Крик
          родившихся завтра,
                    как сигнал на поверку,
          сердцем ловлю…
Кройте!
Кройте,
          родные мои Человеки.
Я вас очень люблю.
Матерям не давайте покоя!
          Кричите!
                    Кричите!
Все простится потом…
Я вас так люблю,
          как любят мальчишки
          босиком
          бродить под дождем!
Я вас так люблю,
          как влюбленные любят
          сумрак лесов…
Я вас так понимаю,
          как усталые люди
          понимают сон…

Я мечтаю о вас.
Ожидаю вас жадно
ночи
          и дни.
Крик
          родившихся завтра,
родившихся завтра,
          поскорей зазвени!

День

И опять он рождается
          в зябком окне.
Барабанит в стекло,
будто просит помочь.
В нем —
          коротком,
                    еще не потерянном дне —
непрерывная боль,
          сумасшедшая мощь!..
«Суета!» – говоришь?
          «Принесет – унесет?»
Говоришь, что поэту
          гораздо важней
о бессмертии думать
и с этих высот
обращаться к векам
          через головы дней?..
Я не ведаю,
чем тебя встретят
          века…
Для спешащего дня
          я кричу и шепчу.
И останется после
          хотя бы строка —
          я не знаю.
Я знаю.
Я знать не хочу.