Папа разворачивается и идет по тропинке от озера. А я думаю о диких лебедях-кликунах: какие они умные, ведь они пролетают сотни, а то и тысячи миль от Исландии до нас. Вдруг в этом году они сильно устали и не смогут преодолеть последнюю часть пути? А может, им надоела эта замерзающая земля, как надоело раньше дедушкино озеро. Может, нам придется вместо них смотреть на лебедей-шипунов. Мне становится почти смешно, когда я представляю, как папа восхищается шипунами. Мы оба знаем: в отличие от кликунов, в них нет ничего загадочного. Никакого волшебства.

Папа идет по главной дороге вниз, к реке. Он ищет удобную точку обзора. Держит бинокль у глаз, всматривается в небо. Потом замирает: он что-то заметил. Отодвигает от глаз бинокль, смотрит вверх прищурившись, потом снова в бинокль.

– Что там? – спрашиваю я.

– О нет! – произносит он и опускает бинокль, который продолжает болтаться у него на шее.

Папа срывается с места и пускается бегом. Меня так испугало выражение его лица, что несколько секунд я не могу двинуться с места и смотрю, как он убегает от меня по тропинке. Папа бежит не в ту сторону, откуда обычно прилетают лебеди. Но он что-то там увидел.

– Что? – снова кричу я.

Он уже очень далеко и не может ответить. Я бросаюсь вслед. На ходу всматриваюсь в небо, пытаясь понять, что же заметил там папа. Мне некогда останавливаться и смотреть в бинокль. Папа бежит к дальнему краю заповедника, к тому углу, где теперь стоит новая электростанция. Я резко перевожу на нее взгляд: это солидное здание, немного недостроенное, с длинными яркими трубами для строительного мусора по фасаду. От него идут опоры линии электропередачи, установленные всего несколько месяцев назад. И вдруг я понимаю, что, скорее всего, увидел папа, о чем он сейчас думает. Внутри у меня все сжимается. Я прибавляю скорости, чтобы догнать его.

Я почти поравнялась с папой, когда заметила лебедей. Их около двадцати, меньше, чем обычно, но они крупные, это точно кликуны. Они растянулись по небу, летят огромным клином, синхронно взмахивая крыльями. Наверное, они направляются к главному озеру, трубя и перекликаясь на лету. Я останавливаюсь и смотрю на них. Много раз я видела эту картину, но она поражает меня до сих пор. Этот утренний свет на их перьях. Тихий шорох их крыльев. То, какие они огромные и при этом изящные… невообразимо красивые. В эти моменты я всегда понимаю, почему папа так их любит.

А потом папа начинает кричать и махать им и возвращает меня обратно в морозное утро.

– Мы должны их остановить! – кричит он.

Я быстро снимаю пальто и принимаюсь размахивать им над головой. Подпрыгиваю как можно выше. Никакого толку. Все их внимание занято тем, чтобы добраться до главного озера. Они нас не замечают.

– Они сейчас врежутся, – говорит папа.

И тогда мне становится дурно, просто физически плохо, оттого что я понимаю: он прав. В бледном утреннем свете лебеди не увидят проводов, натянутых между опорами; не заметят на своем пути этих страшных препятствий. На проводах нет красных сигнальных шаров, хотя городской совет обещал их повесить, нет ничего, что предупредило бы птиц. Я кричу изо всех сил:

– Назад! Улетайте отсюда!

Но они нас не видят. Но даже если бы видели, мы не смогли бы их остановить.

– Айла, не надо, – шепчет папа. – Не смотри.

Но я должна это увидеть. Во рту пересохло. Руки безвольно опускаются. Передний лебедь летит так решительно, голова двигается вперед-назад в такт взмахам крыльев. Он точно знает, куда направляется, он уже надеется на отдых. Остальная стая доверяет ему. Папа издает какой-то странный сдавленный звук, когда лебеди как будто начинают сомневаться. Они замедляют свой полет, немного меняют направление, и в какой-то момент мне кажется, что они увидели провода. Я издаю беззвучный смешок, когда они начинают яростно бить крыльями, чтобы подняться повыше. Может быть, у них все получится.

Но уже слишком поздно.

Даже отсюда я слышу шипение, когда первая птица натыкается на провод. Она падает на землю, удивленно вывернув голову. Крылья бессильно опускаются, из них выскальзывают перья. Мне становится ужасно больно, под ребрами саднит. Я громко охаю. Папа обнимает меня и притягивает к себе. Он тоже учащенно дышит. Дрожа всем телом, он крепко сжимает меня в объятиях. Я зарываюсь головой в его пахнущую костром куртку, но все равно слышу удар и шипение, когда второй лебедь натыкается на провод. А потом и третий. У меня перехватывает дыхание. Внутри все болезненно сжимается. Затем раздается крик, громкий и пронзительный: птицы предупреждают друг друга об опасности. Все больше и больше птиц начинает кричать. Паника, яростное хлопанье крыльев.

– Я должен был догадаться, что это произойдет, – бормочет папа, и голос его дрожит, как я и ожидала. – Эти идиоты поставили столбы прямо у них на пути, и никаких знаков…

Он еще крепче прижимает меня к себе, так сильно, что мне кажется, я слышу биение его сердца. Я изо всех сил прислушиваюсь к этому звуку. Все что угодно, только бы не слышать птичьих криков. Бум-бум. Словно папа тоже хлопает крыльями. Порыв ветра свистит у меня в ушах, забирается под воротник, отбрасывает волосы на лицо. Папа подбирает мою куртку с тропинки, где я ее бросила, и накидывает мне на плечи.

– Надень, – говорит он. – Холодно.

Я поднимаю голову и вижу в его глазах слезы.

– Все закончилось?

Он кивает. Я отодвигаюсь от него и смотрю в небо. Никаких птиц там уже нет, только несколько перьев осталось на проводах.

– А они… сколько птиц ударилось о провода?

Папа держит мою куртку, чтобы я просунула руки в рукава.

– У птиц, которые летели сзади, было достаточно времени, чтобы развернуться. Все не так плохо.

Я оборачиваюсь.

– Они на главном озере?

Папа качает головой и смотрит в небо.

– Они все еще там, наверху. Сомневаюсь, что теперь они станут здесь зимовать.

Я прикрываю рукой глаза от солнца. Далеко в небе черные точки лебедей быстро летят по направлению к городу над руслом реки. Папин взгляд устремлен на другого лебедя: он медленно парит над заповедником, гораздо ближе, чем остальные. Он молодой, еще серый и небольшой. Может быть, самка. Она совсем одна. Отбилась от стаи. По тому, как медленно она кружит над землей, а потом опять устремляется ввысь, я понимаю, что она сбита с толку, не знает, нужно ли ей садиться на озеро. На какой-то миг мне приходит в голову мысль: вот бы и мне оказаться сейчас там, наверху, показать ей, куда лететь. Она вообще понимает, что ее стая улетает все дальше и дальше с каждым кругом, который она делает над озером? Я снова чувствую боль в груди. Не хочу сводить с нее глаз. Кажется, если я отвернусь, она упадет.

Папа направляется к небольшому озеру неподалеку. Он пробирается к зарослям камыша по берегу под проводами, к тому месту, куда упали лебеди. Я бегу за ним и хватаю его за руку.

– Мы должны посмотреть, Айла, – решительно говорит он. – Может быть, мы еще сможем их спасти.

Я не отпускаю папину руку, а он пытается стряхнуть меня, чтобы подойти к птицам. Я ищу глазами примятую траву – там лежат лебеди. Мне не хочется смотреть на них в таком состоянии, израненных, искалеченных. Лучше помнить их такими, какими они были до столкновения с проводами: как они летели, прямо и красиво, а на их перьях сверкал утренний свет. Но я знаю, что папа прав. Мы должны попытаться их спасти.

Папа тянет меня за руку, и я вижу, что здесь три птицы.

– Только три, – тихо говорю я. – Могло быть хуже.

Их белые мягкие тела покачиваются на воде, застряв в камышах между тропинкой и глубокой водой, перья намокли и отяжелели.

Папа снимает с шеи бинокль и передает мне. Он входит в воду.

– Вода ледяная… – начинаю я, но папа суровым взглядом велит мне замолчать.

Он делает резкий вдох, когда вода доходит ему до коленей. На поверхности плавают небольшие льдинки. Слышно, как его сапоги чавкают в илистом дне. Добравшись до первого лебедя, папа подтягивает его к себе и переворачивает.

– Мертвый, – говорит он.

Я вижу, как он сжал челюсти. Папа ненавидит все мертвое. Он любит то, что переполнено жизнью и энергией, как и он сам. Он продвигается вперед, к следующей птице, а я подхожу к кромке воды.

– Давай помогу.

– Нет. Тут правда очень холодно.

Первого лебедя прибивает к берегу. Наклонившись, я протягиваю руку и хватаю его за крыло. Подтаскиваю к себе. По низу длинной шеи идет глубокая красная рана от провода. Перья вокруг нее почернели и пахнут почему-то жженым пластиком. Я касаюсь пальцами груди лебедя. Он еще теплый, но сердце уже не бьется. Я отворачиваюсь, увидев мертвые, остекленевшие глаза птицы.

Папа осматривает второго лебедя.

– Мертвый, – бормочет он опять.

Он смотрит мне в лицо, проверяет, сильно ли я расстроена, а потом направляется к третьему лебедю. Этот меньше, чем предыдущие, и оперение у него серо-коричневое. Это молодая особь, наверное, он впервые летел на зимовку. Может быть, это брат той самки, которая кружила над заповедником. Как это несправедливо: он долго летел только для того, чтобы в конце так бездарно погибнуть. Папе пришлось зайти в воду по самые бедра, чтобы дотянуться до него. Ветер становится сильнее, камыши громко шуршат, я чувствую, что дыхание сперло.

– Пап, выходи оттуда, – говорю я, откидывая назад волосы, которые снова лезут в глаза. – Жуткий холод. Ты же можешь умереть.

Но он уже возвращается ко мне, таща по воде лебедя.

– Давай, помоги мне, – говорит он.

---