Между строк

Полина Раевская

Посвящается моей неунывающей бабуле и юмористу-дедушке, чье знакомство по переписке и пронесенные через 40 лет брака любовь, дружба и юмор не уставали меня восхищать и вдохновлять. Я хочу верить, что они остались бы довольны тем, как я интерпретировала их историю. В любом случае, я рада, что написала ее. 

Пролог

– Мне нужны мои письма, – цедит сквозь зубы, сверля её тяжелым, пронизывающим насквозь взглядом.

У Алёнки внутри всё сворачивается жгутом, дыхание перехватывает, и слова застывают на кончике языка.

Да и что сказать? Глазкова не знает, смотрит испуганно в любимые глаза и от растерянности даже дышать не может.

Шувалов же, недолго думая, отодвигает её в сторону и бесцеремонно проходит в квартиру. У Алёнки сердце обрывается от прикосновения его горячих ладоней к плечам. Пока она приходит в себя, он безошибочно определяет её комнату и, войдя, с ходу начинает переворачивать всё вверх дном. На пол летят тетради, учебники, серёжки, браслеты, помады, тени, кофты…

Глазкова смотрит на эту вакханалию и от шока не может с места сдвинуться. Однако, когда Боря открывает шкаф с её нижним бельем, внутри что-то щёлкает. Кровь вскипает от возмущения, смущения и еще тысячи диких эмоций.

– Шувалов, ты охренел? – вскричав, подбегает она к нему и, задыхаясь от стыда, выхватывает из его рук стопку трусиков, которые тут же разлетаются разноцветным конфетти по полу. – Ты совсем больной?! Что ты творишь? Это моё нижнее бельё, придурок!

– Да что ты?! А это моя жизнь! – отыскав заветную стопку писем, припечатывает Шувалов.

И Алёнке нечем крыть. Сравнение не в бровь, а в глаз. Вот только теперь это и её жизнь тоже, и Глазкова ни за что не позволит просто взять и забрать её. Поэтому преграждает Шувалову путь и, вырывав из его рук перевязанную пачку, прячет за спину.

Боря бледнеет от гнева и начинает медленно надвигаться на неё, отчего у Алёнки сердце ухает вниз.

– Сейчас придут мои родители, – предупреждает она дрожащим голосом, пятясь от него к стене.

– Мне плевать, кто там у тебя придёт. Живо отдала мне мои письма, иначе я за себя не ручаюсь! – рычит он, загоняя её в угол.

Алёнка упрямо качает головой, хоть и понимает, что это бесполезно. Ей не справиться с этой горой мышц и тоннами звериной злобы, но она всё равно готова насмерть отстаивать то немногое, что осталось от её самых счастливых дней.

Глава 1

Май. Середина 90-х

– Поросенок эдакий! Все собрались, столько всего приготовила, а он шляется где-то. Ну, я ему устрою, пусть появится! – взрывается Шувалова Любовь Геннадьевна, с демонстративным стуком отставляя от себя опустевшую рюмку.

– Любаня, не горячись! – скомандовав, наполняет глава семьи бокалы гостей для очередного захода.

– Толя! Частишь, – цыкает она, грозно взглянув на бутылку в руках мужа, но он делает вид, что не слышит и спешит включиться в разговор сидящих напротив родственников. В другое время Любовь Геннадьевна бы хорошенько пропесочила Анатолия Николаевича, чтоб не наглел, но в этот вечер все ее мысли исключительно о «поросенке эдаком» – то бишь единственном и любимом сыне.

– Вот где он есть? – продолжает она возмущаться. – И крестничек туда же… Ой, как бы не натворили чего!

– Любка, прекращай! Придут, куда денутся?! – обрывает ее причитания лучшая подруга и по совместительству мать крестничка – Гладышева Вера Эдуардовна.

– Ну, правда, Любань, извелась уж вся, – поддакивает Анатолий Николаевич, о чем тут же жалеет.

– Да что ты говоришь?! – заводится на полную катушку жена. – Я – мать! Как мне не известись-то? Два года ребенок неизвестно, как и с кем там будет. Еще, не дай бог, под дедовщину попадет!

Грозное слово прогремело над праздничным столом, словно выстрел, привлекая внимание гостей к разговору хозяев дома. Естественно, никто не смог пропустить такую тему. Будто охотничьи собаки, гости с небывалым энтузиазмом набрасываются на подстреленную дичь. Галдешь поднимается, как на базаре в выходной день.

Казалось, каждый считает своим чуть ли не долгом высказаться по поводу армейской дедовщины и непременно пересказать одну из тех ужасных историй, случившуюся где-то с каким-то братом знакомого чьего-то знакомого. Через полчаса подобных рассказов Любовь Геннадьевна, хватаясь за сердце, костерит мужа на чем свет за то, что отговорил ее последовать примеру кумы и отмазать сына от армии.

– Еще чего! – грозно бахает по столу уже изрядно подвыпивший Анатолий Николаевич. – Чтоб мой сын за мамкиной юбкой прятался?

– Толя, это ты на что сейчас, дорогой, намекаешь? – взвивается кума, раздраженно смахнув со лба пшеничный локон, выбившийся из пышной укладки.

– Правда, ты че несешь-то, совсем уже что ли? – набрасывается следом Любовь Геннадьевна.

– Да ни на что я не намекаю! – возмущенно открещивается Анатолий Николаевич. – Намеки еще какие-то выдумали. Я если говорю что-то, так прямо, без ужимок!

– Ну, так говори, – продолжает напирать кума.

– Да угомонись ты, Верка, с чего бы я на Олежку бочку гнал? Хоть бы постыдилась! – не выдержав, гневно парирует мужчина.

– Ладно, разбушевался тоже, – немного смутившись, примирительно произносит она. – Просто ты так сказал…

– Ну, ляпнул с дуру, что теперь? – перебивает он ее.

– А у тебя вечно – с дуру ляпаешь, а потом люди не знают, что думать, – ворчит Любовь Геннадьевна.

– Да ну вас, на хер! – отмахивается Анатолий Николаевич и наполняет бокалы коньяком. – Давайте, лучше выпьем.

– Вот! У тебя одна только забота, а что там с сыном будет – до фонаря, – резюмирует Шувалова и с тяжелом вздохом делает глоток коньяка. Муж и подруга заговорчески переглянувшись, едва сдерживают улыбки.

– Мне, как раз-таки, не до фонаря, – поморщившись, закусывает Анатолий Николаевич коньяк лимоном. – Сейчас в стране бардачище: ни работы, ни денег, так что пусть лучше в армию идет. Всё хоть при деле будет, а то либо сопьется, либо залезет куда-нибудь не туда.

– Он что, по-твоему, совсем дурак? – возмущенно отзывается Любовь Геннадьевна, попутно отвечая кивком на чей-то вопрос с другого конца стола.

– Не дурак, но дурень еще тот, – заключает супруг, вызывая у жены приступ праведного негодования. Что это еще за сомнительный эвфемизм в адрес ненаглядного ребенка?

– Хорошего же ты мнения о сыне, – хмыкает меж тем Вера Эдуардовна, смакуя канапе с оливками и сыром.

– Да все дурни в восемнадцать лет. Наш вон, лучше что ли? – присоединяется к беседе муж Веры Эдуардовны – Александр Степанович.

– Да это понятно, Санёк, все чудят. Разница в том, что ваш – хитрожопый засранец, котелок у него варит дай бог. А наш – простой, как сибирский валенок, поэтому пусть служит. Там дисциплина, порядок и харчи дармовый. Два года пролетят, не заметит, зато повзрослеет чуток, перебесится, мозги на место встанут, – подытоживает Анатолий Николаевич.

– О, как! Поняла, кума, у него, оказывается, все просчитано, – усмехается Любовь Геннадьевна, ткнув подругу под бочок.

– Не говори, – смеется Вера Эдуардовна. – Я в шоке, Люба, сын-то у меня хитрожопый засранец.

– А что? Не так что ли? – уточняет Александр Степанович. – Он у тебя без мыла везде пролезет.

– Что значит «у тебя»? – возмущенно взлетает бровь Веры Эдуардовны.

– Ну, так твоя порода, – хмыкает ее супруг.

И словно в подтверждение его слов дверь открывается, и на пороге появляется высокий, светловолосый парень с белозубой улыбкой матери и глазами такого же удивительного лазурного цвета, что не оставляет сомнений, чей это отпрыск.

– О, явился красавЕц наш! – воскликнув, расплывается Любовь Геннадьевна в довольной улыбке при виде крестника.

КрасавЕц меж тем, быстро оглянувшись, оценивает обстановку и махает кому-то за спиной, указывая на свободные места за столом. В гостиную входят вызывающе – одетая девица и два парня.

Тощий шатен со взъерошенными волосами, не успев сесть за стол, тут же наваливает себе полную тарелку салата и принимается энергично жевать, не обращая ни на кого внимания, брюнет же напротив – медлительный, даже заторможенный. Кое-как усевшись, он откидывается на спинку стула и, закрыв глаза, будто отключается. Размалеванная девица начинает суетится вокруг него, что-то говоря, но он, даже не шелохнувшись, продолжает сидеть, приоткрыв рот.

От созерцания столь странной картины у хозяев дома и их друзей вытягиваются лица.

– А это что за… чудики с ним? – озвучивает Александр Степанович общую мысль, переведя на жену недоуменный взгляд.

– Что ты сразу с меня спрашиваешь? – в который раз отвечает она ему возмущенно.

– Ну, ты же все шушукаешься с сынком да покрываешь его делишки, – язвительно парирует он, на что Вера Эдуардовна фыркает и, закатив глаза, раздраженно отмахивается.

– Оголодавший – это Мишка Антропов, – поясняет Любовь Геннадьевна, приглядевшись к парнишке, сметающему содержимое тарелки с такой скоростью, словно за ним с собаками гонятся.

– А чей он? Первый раз его вижу, – хмурится Вера Эдуардовна, привыкшая быть в курсе всех событий.

– Интернатовский, наши в футбол играют у них на коробке.

– А-а, вон оно что, – тянет Гладышева и, поймав взгляд сына, манит его пальчиком. Он же, почувствовав, что запахло жаренным, тут же врубает обаяние на полную мощность, одаривая женщин сногсшибательной улыбкой.

---