«Если Афина Петридис все-таки жива, я убью ее…»

Ларри Гестер прижался к обочине на Малхолланд-драйв. Его серебристый «бугатти-вейрон» ослепительно сверкал на солнце. На пассажирском сиденье лежал айпад Ларри с меченой пяткой ребенка во весь экран.

Стало трудно дышать. Протянув руку, легендарный голливудский продюсер открыл бардачок, вытащил пузырек с антидепрессантом, сунул в рот три таблетки и с мрачной обреченностью раскрошил их зубами с фарфоровыми коронками.

Глубоко тщеславный человек, Ларри Гестер благодаря самым одаренным в Лос-Анджелесе пластическим хирургам, подпитывавшим свои таланты безграничными финансовыми возможностями пациентов, выглядел намного моложе своих шестидесяти пяти лет: с гладкой кожей, ясными карими глазами и едва тронутыми сединой роскошными каштановыми волосами. В отличие от большинства голливудских знаменитостей Ларри Гестер не довольствовался тем, что молоденькие актрисы выстраивались в очередь к нему в постель лишь оттого, что он был богат и влиятелен: ему хотелось, чтобы его еще и желали, физически жаждали. Теперь, несмотря на все усилия, достигать этого становилось все труднее. Кто-то мог отнести это за счет его возраста, но Ларри Гестеру была известна истина: причина в ней, в Афине, Афине Петридис.

Если бы она не попалась ему на глаза!

Тогда, в свои сорок семь лет, Ларри Гестер стал одним из самых востребованных людей в Голливуде, когда согласился выступить продюсером биографического фильма о жизни знаменитой греческой красавицы. Афина приняла его приглашение пообедать и приехала в отель «Беверли-Хиллз» в белом воздушном платье, похожая на ангела. Это стало для Ларри началом конца. Он моментально влюбился в нее, и хотя они ни разу не переспали, ни разу даже не поцеловались, одержимость женой Спироса Петридиса сделалась для Ларри движущей силой всей его жизни.

Афина, красавица, само совершенство, была жертвой, оказавшейся в цепях страшного брака с чудовищем. Именно об этом Ларри Гестер и рассказал в своем фильме, страстно желая спасти Афину, оставить в Америке, построить ей дворец в Голливуд-Хиллз, где она могла бы жить под его защитой, навеки благодарная Ларри за доблесть и благородство, словно королева Гвинерва – сэру Ланселоту.

Но судьба распорядилась иначе. На следующий день после завершения работы над фильмом Ларри Гестера среди бела дня похитили у дверей его офиса на бульваре Сансет. Никто не знал, что произошло за неделю, пока продюсер пропадал неизвестно где, и никогда не узнает. Ларри ничего не сказал ни полиции, ни семье – никому. Он просто однажды утром появился у ворот своего поместья в Беверли-Хиллз в состоянии шока. Безымянный палец левой руки был сильно поврежден, а на пятке правой ноги красовалась выжженная буква Л.

Всем, кто потом замечал эту метку и спрашивал, что она значит, он говорил: «Ларри».

Фильм так и не вышел на экраны, а Ларри Гестер никогда больше не видел Афину Петридис.

После катастрофы с вертолетом Ларри мало-помалу вернулся к своей карьере, вновь набирая обороты с того места, где рухнул. За прошедшие десять лет он выпустил четыре фильма-суперхита и дважды женился. Жизнь шла прекрасно. До сегодняшнего дня.

Опустив оконное стекло, он взял айпад и вышвырнул из машины за край обрыва, уходившего склонами в раскинувшуюся внизу долину, и вдруг разрыдался, словно маленький ребенок.

Петер Хембрехт закрыл глаза и погрузился в музыку. Дирижерская палочка рассекала воздух с грациозностью и плавностью, что и выделяло его из самых великих дирижеров мира. Хембрехт, бесспорно, лучший из лучших, был Маэстро с большой буквы. Каждый музыкант, сидевший в тот вечер в лондонском «Альберт-холле», чувствовал, что ему выпала великая честь, поскольку быть вознесенным гением Петера Хембрехта, пусть даже на мгновение, означало играть в полную силу, сиять как звезда.

«Благодарю вас, Маэстро!»

«Великолепное исполнение, Маэстро!»

После концерта Петер, как обычно – охотно и любезно, – пожимал руки и раздавал автографы, затем надел теплое кашемировое пальто и отправился пешком домой, на Куинсгейт-стрит, что находилась в нескольких кварталах от концертного зала.

На следующее утро, в день публикации, он увидел фотографию. Старый друг прислал ее по электронной почте с припиской: «Решил, что тебе захочется это увидеть».

Это показалось Петеру очень странным. Кому в здравом уме захочется смотреть на фото утонувшего ребенка? Но, разумеется, друг имел в виду не ребенка, а лишь выжженное у него на теле клеймо, словно это животное или мясная туша. Петер содрогнулся, вообразив себе, какую боль, наверное, испытал бедный малыш.

Чуть позже позвонил его друг.

– Ты думаешь, Афина?..

– Нет.

– Но, Петер…

– Афина погибла.

Петер Хембрехт знал Афину Демитрис (тогда она носила эту фамилию) с самого детства и любил ее всю свою жизнь. Она была его лучшим другом, хранительницей тайн, заменяла сестру. В крохотной деревушке Органи, где они выросли, светловолосую синеглазую Афину обожали все. С другой стороны, темноволосый застенчивый, женоподобный Петер, единственный сын немца и гречанки, говоривший со странным акцентом и везде носивший с собой маленькую флейту, был изгоем и излюбленной жертвой местных озорников.

– Эй, немчура! – дразнили его. – Что ж юбочку не носишь, чтобы танцевать под свою голубую классическую муть? Хочешь, юбочку подарим? У моей сестренки можно позаимствовать.

– По-моему, ему и юбочку носить не надо: лучше флейту себе в задницу вставить. Тебе ведь это нравится, немчура?

Петер никогда не реагировал на их насмешки, зато Афина бросалась на обидчиков словно львица, пылая праведным гневом.

– Почему ты позволяешь им так с тобой обращаться? Надо дать сдачи! – пеняла она потом Петеру.

– Зачем? – лишь пожимал плечами тот.

– Они тебя голубым обзывают!

– Я и есть голубой.

– Нет! – протестовала Афина со слезами на глазах. – Нет, нет и нет! Не говори так. Ты бестолковый. Поймешь, когда мы поженимся, вот увидишь.

– Афина, мне не головой понимать нужно! – смеялся Петер.

Но остановить Афину было невозможно. Они поженились, когда им едва исполнилось по двадцать, и переехали в крохотную квартирку в Лондоне, где Петер прошел по конкурсу в Королевский колледж музыки.

– Ты ведь счастлив, да? – каждое утро спрашивала Афина, когда он в крохотной кухоньке склонялся над нотными тетрадями.

Петер признавал, что счастлив до полного блаженства. Хулиганы исчезли, он круглые сутки играл свою любимую музыку и возвращался домой к лучшему другу, самому волшебному, общительному и живому человеку из всех, кого он знал. Отказ от секса с мужчинами казался ничтожной ценой за все это.

Он стал еще счастливее, когда через несколько месяцев Афина забеременела их первенцем, мальчиком, и убежденно заявила:

– Назовем его Аполлоном, в честь бога – покровителя искусств.

Младенец был и правда красив, как божественный юноша с кифарой в руках, красив… все двадцать минут своей недолгой жизни.

Врожденный порок сердца, сказали врачи Афине. Но он совсем не страдал.

В тот день разбились сразу три сердца, и за всех страдала она, Афина. Позднее Петер понял, что девушка, которую он знал всю жизнь, умерла вместе с их сыном. Афина стала совсем иной. Недели немого потрясения сменились месяцами глубокой депрессии. Отчаянно пытаясь ей помочь, Петер перепробовал все: вытаскивал ужинать в ресторан и гулять в парк, водил по врачам, психоаналитикам и гипнотизерам. Он до сих пор помнил, как обрадовался, когда однажды вечером после очередного неудавшегося ужина, прошедшего в молчании, Афина посмотрела на него и вдруг сказала, что хотела бы съездить в Грецию.

– Есть одно место на острове Миконос, о котором мне рассказывала мама. Это крохотная деревушка между Калафарисом и Элией. Там лечат покоем по программам помощи выхода из депрессии. Это недешево…

– Неважно, – заверил ее Петер. – Поезжай. Обязательно поезжай. Деньги я найду, об этом не беспокойся.

Это была первая здравая мысль, которую Афина высказала за все время после смерти Аполлона, и Петер ухватился за нее словно утопающий за соломинку, поскольку не мог знать, что это начало конца.

Именно во время той поездки Афина встретила Спироса Петридиса, или, вернее сказать, во время острейшего кризиса подпала под его злодейские чары. Она написала Петеру два письма: странных, сухих и натянутых, совсем не похожих на ее стиль, – в которых призналась, что встретила другого человека, влюбилась и больше не вернется. Петер был геем, а она нуждалась в отношениях, выходивших за рамки платонических. Их брак все равно бы не выдержал испытания временем.

Лишь в самых последних строчках Петер услышал настоящий, подлинный голос Афины: «Каждый раз, когда смотрю на твое лицо, я вижу его личико. Такую боль я не в силах вынести».