Но сегодня – другое дело.

Сегодня одноклассники уже расслабились и как рыбы в воду нырнули в привычную среду.

– Эй, Луна, ты похорошела за каникулы, давай встречаться, – Игорь оборачивается за второй партой и швыряет мне колкость.

Класс взрывается смехом.

Отвернувшись к окну, стараюсь не смотреть на ребят, но чувствую, как липко их взгляды обвивают меня в ожидании ответа. Я не могу наверняка знать, о чем они думают, но едкое злорадство просто висит в воздухе.

Что станет причиной насмешек сегодня? Моя устаревшая одежда? Моя прическа? Мои уши, которые кажутся громоздкими на фоне небольшого лица? Моя неловкость и долговязость? Мой тихий голос? Мои консервативные родители или наш особняк с садом на пять гектаров? Я хотела бы знать, куда придется удар, тогда я могла бы подготовиться, ответить или хотя бы усмирить обиду.

Казалось бы, пора привыкнуть, но нет – обида в десятом классе так же остра, как в первом.

И я молчу. За лето я научилась молчать еще лучше, чем всегда.

Я не стану ничего говорить, потому что мои сверстники безжалостные, как голодные собаки. Стоит костью бросить хоть одно слово, они проглотят его не жуя, а затем, почуяв добычу, набросятся и разорвут.

– Соглашайся, глупая, – говорит Зарина притворно-масленым голосом. – Пока у Игоря сознание помутилось, второго такого шанса не будет.

Снова волна смеха.

– Даже юбку надела на сантиметр короче, чем весной, специально, чтобы пацанов кадрить? – староста нашего класса Ульяна тоже смотрит на меня, сидя в пол-оборота за первой партой и поправляя очки. Она всегда источает злобу, потому что стоит мне протиснуться между колючей проволокой школьных нападок и бетонной плитой убеждений моих родителей, как весь шквал яростной ненависти обрушится вместо меня на нее.

Почему подросткам обязательно нужно кого-то ненавидеть? Как будто все, что происходит сейчас – почва взрослой жизни, и каждый день эту почву нужно удобрять навозом. Чем отвратительнее будет навоз, тем вероятнее, что вырастет что-то стоящее.

Алла Захаровна входит в кабинет, и всеобщее внимание наконец отрывается от меня и моего молчания.

В секунду затихнув, класс поднимается на ноги около своих парт. И я тоже.

Широко улыбнувшись алыми губами, наша классная встает посредине кабинета у доски и, поправив воротничок пиджака, приветственно кивает нам всем.

Она довольно осматривает мальчишек, наряженных в новые, отглаженные матерями белоснежные рубашки, изучает наряды девчонок, взглядом пройдясь по складкам темных юбок, веселым брошам и бантам, прикрепленным на блузки. Ее глаза светятся удовольствием, а потом, преодолев все ряды, ее взгляд добирается до меня.

Улыбка классной вмиг перестает быть настоящей и, кажется, ей уже стоит усилий поддержание уголков красных губ вздернутыми. Она быстро исследует мою прическу, которая никогда не меняется – черные непослушные волосы по-прежнему торчат из неловкого пучка, – белую, ничем не украшенную блузу, собирающуюся складками на чересчур тонкой талии, черную юбку почти до щиколоток – намного длиннее, чем у всех остальных девочек.

– Здравствуйте дети, можете садиться, – со вздохом говорит Алла Захаровна и берет со стола журнал для переклички.

– А мы и не дети уже, – еле слышно шепчет кто-то из девочек с соседнего ряда.

– Ого, кому-то есть что рассказать? – Веста оглядывается, всматриваясь в ряд.

–Тихо! Вы на уроке, а не на вечеринке, – резко стукнув по учительскому столу ручкой, Алла Захаровна открывает журнал и, взглянув на класс уже строже, начинает движение от самой первой фамилии списка к самой… Моей.

Глава 5. Луна, прошлое

Открывая входную дверь, стараюсь не издать ни звука.

Не дыша, поворачиваю ручку вниз: отлично, открыто, не придется звонить. Как мышка наступаю на коврик у порога – он скрадывает звуки, которые издают мои школьные туфли, соприкоснувшись с любой поверхностью. Аккуратно кладу сумку за ведерко с зонтами, затем, разувшись, на цыпочках пробегаю к лестнице на второй этаж и бесшумно поднимаюсь наверх, к своей комнате.

Уф, пронесло…

Прикрыв дверь, ведущую к лестнице, громко вздыхаю. На нашем с братом этаже хорошая звукоизоляция: здесь можно шуметь, бегать и стоять на голове – внизу ничего не будет слышно.

Если родители сейчас не заметят меня, то не станут интересоваться учебой и спрашивать, почему я оказалась дома спустя ровно пять минут от окончания последнего урока. Отец не будет кричать, мама не будет его успокаивать, Эрик не будет волноваться и плакать.

Раньше они радовались, что я прихожу домой вовремя, нигде не задерживаюсь и веду себя примерно, но сейчас, когда мне шестнадцать, это вызывает опасения, и родители, особенно отец, настаивают, чтобы я немедленно завела друзей.

Не так давно они были довольны моим хобби. Одобряли эксперименты по созданию нарядов – платьев и сарафанов, которые я перешивала из старых вещей. Мама даже трижды заказывала выкройки и покупала на рынке красивую ткань. У меня получалось неплохо, и я даже устраивала показ мод для Эрика, но выйти в новой одежде дальше нашего сада смелости так и не хватило. Потому отец решил, что это глупое увлечение, не стоящее ни внимания, ни денег. И запретил маме поощрять его.

С тех пор родители помешались на моем одиночестве и моей учебе.

Просто они не знают, какие интересы у людей, которые могли бы стать моими друзьями.

Например, сегодня на перемене Даяна рассказывала, как вожатый из лагеря лишал ее девственности. Эта история обрела форму в школьном туалете для девочек, и несколько пар жадных ушей нетерпеливо ловили каждое слово.

Я зашла пописать, но Даяна не остановила рассказ; наоборот, начала говорить чуть громче и глянула на меня с таким высокомерием, словно обладает чем-то, что мне никогда не удастся заполучить.

Вспоминая противный взгляд Даяны, я захожу в свою комнату и вдруг, не успев ничего понять, врезаюсь лицом в нитки и вздрагиваю.

Нитки? Откуда они здесь?

Хочу отмахнуться и понять, что происходит, но тут же наступаю на что-то скользкое, теряю равновесие и падаю, сумев совсем чуть-чуть придержаться за дверь.

– Лу-на-и! – пространство разрывает торжествующий крик брата. Я пытаюсь найти его взглядом. – Я паук! А ты моя муха! Ты попалась в сеть! – звонкий счастливый голос раздается откуда-то сверху, но я не вижу Эрика. Кругом только разноцветные полосы густо натянутых нитей. Они сплетаются, расплетаются, зацепляются за ручки и ножки комодов, вензеля кровати, ручки на окнах, люстру, ножки стола… Сколько же он их смотал!

– Эрик, ты где? Кто разрешил тебе эту шалость? – Отталкиваю ногой его игрушечную машинку, на которой поскользнулась, и ползком пытаюсь выбраться из-под паутины – вокруг полно ниток! Не могу представить, сколько времени понадобилось брату, чтобы сделать такую сеть.

– Что ты устроил в моей комнате?

– Мама ушла на рынок к кораблю, а я хотел играть. Сплел ловушку, подкараулил тебя и схвати-и-ил! – последнее слово он выкрикивает.

Я подползаю к кровати, но понимаю, что не смогу на нее забраться – сеть сильно мешает двигаться.

Переворачиваюсь на спину и, увидев Эрика, начинаю хохотать.

Брат залез на самый верх шкафа и сидит там на корточках, упираясь головой в потолок. Но это неудивительно, он настоящий скалолаз. Деревья, стены, шкафы и крыши – его стихия.

– Эрик, – смеюсь все сильнее, – зачем ты туда залез?! Кто будет убирать все это? Почему паутина в моей комнате? У тебя есть своя территория!

– Отец сказал, на моей территории навести порядок и быть смирным! А про твою не сказал ни слова. И я нашел лазейку в семейном законе, как нас учит мама!

– Отец сказал? – Моя веселость исчезает вмиг. – Когда? Ты же сказал, что мама ушла.

– Да, час назад примерно, мама и папа. Они вместе ушли на причал, – отвечает Эрик и затихает.

Я вижу, как смысл сказанных слов добирается до его девятилетнего ума.

– Эрик, лазейки в семейных законах можно искать, только когда отец в отъезде. Нужно быстро все убрать.

Глаза брата становятся круглыми и почти черными. Так бывает всегда, когда он готов разрыдаться.

Тут же хватаю руками линии ниток над собой и принимаюсь разрывать их – получается с трудом, на коже ладоней остаются глубокие алые вмятины.

– Помогай! – говорю я, бросив взгляд на застывшего в шоке Эрика. – Быстро, пока отец не вернулся и не решил подняться на наш этаж!

Шмыгнув носом, брат с ловкостью когтистого котенка слетает со шкафа, придерживаясь за выступающие полки, вытаскивает откуда-то ножницы и начинает быстро-быстро щелкать ими.

– Я просто не подумал, – говорит он чуть не плача, – было скучно, я хотел играть. Ты думаешь, он очень рассердится?

– Почему ты не в школе? – спрашиваю, не отвечая на его вопрос. Если мы сделаем все быстро, никто не узнает о шалости брата.

– Утром снова была температура, и мама не пустила меня. Отец не любит, когда я пропускаю, и когда шалю, не любит. И он сильно злился. А я не хочу, чтобы он снова злился. – На секунду остановив щелканье, Эрик чуть слышно всхлипывает и поднимает на меня покрасневшие глаза. – Пожалуйста, Лунаи, скажи, что он не будет зол! Ведь не будет, правда?

Глава 6. Луна, прошлое

Каждый раз, когда отец поднимает на меня руку, я чувствую не ужас боли, а смирение и острую, как кончик ножа, обиду.

---