Мне показалось, мы с ним на ином языке говорили. И я иногда этот язык хорошо понимала, а иногда не очень. Наверное, если по-настоящему выучить иностранный, то так оно и будет. Я не успела ответить. Я, наконец, увидела Экран.

Было даже непонятно, почему я его раньше не замечала – он же такой огромный, и мы всё время шли так, что он должен был быть впереди. Наверное, это тоже как со сменой театральных декораций. Пока зрители смотрят на одно, им незаметно меняют картинку, подсовывают другое.

Ну вот, мне подсунули Экран.

Он был большим. Высотой с многоэтажку. На фоне маленьких нарядных домов Экран выглядел мощно и грозно. Гигантская серая стена. Наверное, именно такие называют глухими. Но эта стена будто слепая была. На ней ничего не видно. И она ровная. Как серая скорлупа. Сейчас трещинами пойдёт. И сразу на куски разломается, нас ими накроет.

Но Экран вдруг замигал добрым оранжевым светом, с искрами и с переливами. Как море, когда в него солнце садится. Может, он как раз солнце и отражал – оно висело над горами, совсем точно напротив. Мне даже показалось, что Экран медленно разворачивается, тянется за солнцем, как подсолнух.

«Чем ярче воспоминания – тем ярче Экран».

На нём теперь были не волны, а кадры. Седой человек обнимает женщину, к ним бежит ребёнок, они вместе сидят на скамейке – всё такое радостное, как в рекламе. Сейчас должны показать упаковку мороженого. Или туалетной бумаги. Но это не реклама, а клип из воспоминаний этого человека: вот он стоит на трибуне и что-то говорит, а вот выходит из машины, а вот бежит по зелёной траве и тянет за собой тележку, а в тележке сидит ребёнок, хохочет… и человек останавливается и тоже хохочет. А вот он целуется с женщиной…

Я отвернулась. Поняла, что улица, на которой мы стоим, стала совсем живой. Из домов вышли люди, из машины пассажиры. Собака неожиданно выскочила на проезжую часть, но с ней ничего не случилось, потому что все замерли и смотрели на Экран.

Как будто то, что там передавали, было очень важным – экстренной новостью, чрезвычайным событием. Но не несчастьем, а наоборот. Ну, может, на салют так смотрят – у нас там, в моей реальности. На салют или на куранты на Красной площади, когда они бьют. И ещё мама на свои музейные картины смотрит так, будто ей чудо показывают в прямом эфире.

Я не понимала, что необычного… Что такого важного в этих воспоминаниях. Ну, наверное, они были счастливые – самые счастливые для того человека. Но это же его, не мои. Ну или, может, этот человек – кто-то очень важный. Местный президент. Или актер, как мой… Я вспомнила про Ж, совсем счастливое…

Но тут Юра шевельнулся. Мы стояли совсем близко – так, чтобы удобно было говорить на ходу. А Юра вдруг придвинулся и схватился за меня, сильно и резко, будто поскользнулся в гололёд. Но сейчас было сухо, мы стояли на красивых розовых плитках. По ним шуршали листья и лепестки. Я опустила голову, отвлеклась.

Юра тяжело задышал и что-то забормотал, очень яростно – так зрители и болельщики умеют, я сама так бормотала, когда впервые смотрела финал того мюзикла. «Давай, давай же, ну, ну, ааааа…» Я тогда смотрела с мобильника, на перемене, и тут звонок на… на химию? На физру?

Понимала: начну вспоминать про школу или про мюзикл, сразу притяну к себе реальность, проснусь. А я не хотела! У меня тут всё только начиналось.

Я ещё не разобралась, почему меня зовут Дым, для чего я здесь оказалась. И мне Юра самого важного не объяснил, он же не просто экскурсию водил, как моя мама по своему музею, он мне показывал условия, я должна тут что-то сделать. И, наверное, нельзя было говорить, что я не знаю, чего от меня ждут, – это тоже условия сна. Законы жизни в этом непонятном месте.

В общем, я тоже стала смотреть на Экран. Тот человек, про которого нам показывали, был пожилым, в очках. И я никак не могла вспомнить – его раньше показывали в очках, с сединой? Или это… старость такая… конец фильма?

Я вдруг начала плакать. Будто меня переключили в режим «слёзы». Я смотрела на Экран, не отрываясь. Больше не замечала других людей, собаку на проезжей части, машин, у которых зеркальные багажники сияли как фары.

Я на ощупь обхватила Юру. Он держал меня за плечи, а я его – за спину. Крепко держала, будто тоже боялась упасть. И мы оба плакали и кричали что-то, похожее на «ура», как кричат в полночь в Новый год. Только мы кричали другое, на том языке, который я то понимала, то нет.

Было какое-то невозможное счастье. Мы в нём будто отогревались, как в ванне зимним вечером. И было страшно думать, как мы друг на друга посмотрим, когда это закончится.

Я видела лицо Юры в отблесках Экрана. Я не могла понять, Юра («Йуула»!) был старше меня или младше, выше или ниже. И какие у него глаза. И вообще лицо. Красивый он, нет? Оказывается, это совершенно неважно.

Тёплая золотая волна. На Экране лицо пожилого мужчины растворяется во всеобщем счастье. И потом Экран становится белым. Ярко-белым. Как открытый текстовый файл в моём мобильнике. Как стена, на которой больше не видно тень яблони.

Мама входит в дом с ведром яблок, а наша Мелочь бежит впереди, путается в маминых резиновых сапогах, рычит тонким голосом, трясёт рыжим мохнатым хвостом… Смешной.

Наша Мелочь – парень, кобель. Он правда очень маленький, метис пекинеса и кинг-чарльз-спаниеля, он – Мелочь, и мы его иногда в женском роде называем, потому что он наша мелочь любимая…

Мне кажется, там, во сне, который я попытаюсь вспомнить целиком, Мелочь тоже был. Он иногда появлялся из неоткуда, в самых неожиданных местах и ситуациях. И его там тоже все любили. И это был как будто сигнал, признак того, что место, которое мне снится, не совсем сон, иначе собака туда не попала бы. Но я не уверена, это там было или будет… Путаюсь.

– Вика, таблетки. Ужинать скоро будем. Перед едой надо. Выпей, Вика.

Вика – таблетки, Вика – таблетки… Мне очень интересно, почему там, во сне, меня звали Дым? И что это слово значит на том языке? Может, это просто перевод? «Виктория» – это «победа». А на том языке «Дым» – это как раз тоже «победа»?

– Викуша, ты что сейчас сказала, повтори?

Мама смотрит на меня, как в больнице, когда она меня забирала под расписку. Но сейчас-то чего переживать? Я просто сказала:

– Мелочь, ну куда ты грязными лапищами?

А мама вздрогнула и перекрестилась. Испугалась. Чего?

Мы с Юрой расцепили руки раньше, чем Экран перестал мерцать. Стояли, стараясь не касаться друг друга, и смотрели, как Экран сереет, будто море после захода солнца. Улица стала вдруг тоже почти пустой, хотя солнце ещё не коснулось гор. Но люди разошлись, вернулись в дома, в машины. Поливалка для цветов заработала сильнее. Собака убежала, её, наконец, позвали, крикнули, приоткрыв дверь. И она умчалась. Как-то очень быстро, собаки с такой скоростью не бегают вообще-то.

Но во сне так бывает – ненастоящая скорость движения. Облака по небу летели, будто их в быстром темпе проматывали. Мне показалось, что флюгеры на клумбах и крылечках стали теперь крутиться сильнее. В общем, все зашевелились… в ускоренном режиме. Темнело.

А я не знала, что делать. Неудобно было на Юру смотреть и очень этого хотелось. Мне казалось, что я не помню, как он вообще выглядит. Ну вот чего я раньше не могла его разглядеть, ещё до объятий?

– Дым, хочешь что-нибудь спросить?

У Юры был теперь другой голос, уставший и тихий. И лицо, наверное, тоже такое… Но я не могла посмотреть. Я спросила, как называется городок.

Юра ответил – быстрым, кратким словом, похожим на птичий свист. Я понимала, что оно значит. «Захолустье». По-русски не так стремительно звучит и слогов больше. Но я тогда не считала слоги. Я испугалась – вдруг Юра сейчас поймёт, что я не та, за кого он меня принял. Меня ведь не Дым зовут, а Вика. И я ничего про Экран раньше не понимала, я вообще не знала, что он такой есть. А вдруг меня из-за этого отсюда выгонят? Мне и раньше снились сны, в которых надо было скрывать что-то. Но вот таких интересных не было ни разу. А если я проснусь до того, как выясню, что тут вообще…

– Ещё вопросы, Дым?

– Что я должна сделать?

Теперь я смотрела на Юру. Кажется, он был как я. Не старше и не младше. И какой-то абсолютно обычный. Будто мы с ним всё детство знали друг друга. И то, что мы совсем недавно обнимались, это… Как будто вообще к нам с ним никакого отношения не имело. Это было не важно.

– Ты должна сдать эмоции для Экрана. Он сейчас работает в половину мощности. Ресурса мало, хватает по минимуму. Сейчас сама всё увидишь.

Юра очень понятно объяснял – как физику или алгебру, как любой предмет, в котором он разбирался. Это были не выученные слова, а настоящие, со смыслом. И я всё понимала. Про Экран, про городок Захолустье при нём. Про то, как в этом мире устроена система энергоснабжения. Совсем не как у нас.

Вот этот Экран – внешняя часть энергостанции. А сама энергия берётся из эмоций, из воспоминаний, из переживаний.

Тут я поняла, что у меня глаза слезятся и щёки щиплет, потому что я плакала, когда на Экран смотрела. Оказывается, мои слёзы – это не стыдно, а тоже часть энергосбора.

---