Между тем, словно заколдованный человек в темной гробнице, пребывая в блаженном неведении об этих сплетнях, глухонемой пассажир продолжал мирно спать, пока судно отправилось в плавание.

Великий судоходный канал Вин-Кин-Чин^[12] в Цветущем Царстве местами напоминает Миссисипи, где она свободно и широко протекает между низкими берегами, ровными, как буксирные тропы и увитыми древесными лианами, и несет многопалубные пароходы, ярко разукрашенные и лакированные изнутри, словно императорские джонки.^[13]

Изрешеченную двумя ярусами похожих на амбразуры маленьких иллюминаторов высоко над ватерлинией ее белого корпуса, «Фидель» издали можно было принять за побеленный форт на плавучем острове.

Коммерсанты свободно расхаживали по палубам, беседуя друг с другом, в то время как из невидимых недр парохода доносился приглушенный шум голосов, похожий на жужжание в пчелином улье. Широкие променады, куполообразные салоны, длинные галереи, солнечные балконы, служебные коридоры, чертоги для новобрачных, многочисленные роскошные каюты и укромные уголки, напоминавшие потайные отделения в секретере,^[14] – здесь было все необходимое для уединения или для привлечения внимания. Аукционисты и фальшивомонетчики с равной легкостью могли заниматься здесь своим ремеслом.

Хотя ее маршрут составлял тысячу двести миль, – из одного климата в другой, от яблок к апельсинам, – как и любой маленький паром, курсирующий между берегами реки, огромная «Фидель» все равно принимала на борт новых пассажиров взамен тех, кто высаживался на берег. Поэтому, хотя она всегда была наполнена незнакомыми людьми, но в каком-то смысле, постоянно заменяла их еще более незнакомыми незнакомцами, подобно тому, как фонтан Рио-де-Жанейро, питаемый ручьями с гор Коковерде, всегда наполняется новой водой, удаляя старую.

Хотя до сих пор, как мы видели, мужчина в кремовом костюме не оставался незамеченным, но, удалившись на покой и продолжая спать, он перестал привлекать к себе внимание, что было не частым благодеянием для него. Любопытная толпа осталась далеко позади, смутно видимая вдали как стайка ласточек на крышах, и внимание пассажиров вскоре было привлечено высокими утесами и обрывами на берегу Миссури^[15] или грубовато-добродушными уроженцами штата Миссури и рослыми жителями Кентукки среди толпы на палубах.

После двух-трех небольших остановок мимолетная память о спящем незнакомце улетучилась; вполне возможно, и он сам уже проснулся и сошел на берег. Как это обычно бывает, стечение народа стало разделяться на отдельные группы и в некоторых случаях распадаться на двойки, тройки, четверки и даже на отдельных субъектов, невольно подчиняясь естественному закону, который предписывает растворение пропорционально массе, вплоть до отдельных частиц.

Как и среди пилигримов Чосера или восточных паломников, пересекающих Красное море по направлению к Мекке в месяц Рамадан, здесь хватало разнообразия: коренные жители всех сортов и иностранцы; деловые люди и праздные гуляки; салонные эстеты и провинциальные фермеры; искатели правды и золотоискатели, охотники за славой и охотники за удачей, охотники на бизонов и охотники на пчел, искатели счастья и охотники за наследством а также еще более энергичные охотники на всех этих охотников. Светские дамы в туфлях-лодочках и индейские скво в мокасинах; северные спекулянты и восточные философы; англичане, ирландцы, немцы, шотландцы, датчане; торговцы из Санта-Фе в полосатых пончо и бродвейские щеголи в костюмах из золотой парчи с шейными платками; красивые лодочники из Кентукки и похожие на японцев хлопковые плантаторы с Миссисипи; квакеры в тускло-коричневых холщовых костюмах и американские солдаты в полковых мундирах; модные испанские креолы и старомодные французские евреи; бедные мормонские Лазари и богатые паписты;^[16] улыбчивые негры и вожди сиу, напыщенные, как первосвященники; дьяконы и шулеры, суровые баптисты и веселые трудяги из южных штатов, шуты и кающиеся грешники, трезвенники и прожигатели жизни. Одним словом, это был птичий парламент, конгресс Анахарсиса Клоотса,^[17] состоявший из паломников, всевозможных представителей человеческого рода.

Как сосны, буки, березы, ясени, липы, ели, и клены переплетаются кронами в мире природы, так и эти смертные смешивались в разнообразии лиц и одежд. Татарская живописность; некая языческая непринужденность и самонадеянность. Здесь царил бесшабашный, предприимчивый и объединяющий дух Запада, чьим воплощением служит сама Миссисипи, объединяющая реки и ручьи из самых дальних и противоположных краев и беспорядочно несущая их воды в одном всеобщем и уверенном потоке.

Глава 3. Где появляются разнообразные персонажи

Не самым привлекательным зрелищем в носовой части парохода какое-то время был гротескный чернокожий калека в подпоясанных бечевой лохмотьях и со старым тамбурином в руке, похожим на угольное сито. Из-за какого-то ножного увечья его рост не превышал холки ньюфаундленского пса; его короткие курчавые волосы и добродушное, честное лицо терлись о бедра проходивших мимо людей, когда он поворачивался, чтобы побрести туда или сюда, изображая музыкальные номера, вызывавшие улыбку даже на самых серьезных физиономиях. Любопытно было наблюдать за ним, ибо, несмотря на свое уродство, нищету и бездомность, он жизнерадостно сносил свои тяготы, пробуждая веселье в сердцах некоторых зевак, чьи кошельки, дома и прочие владения, в том числе здоровые конечности, не доставляли им никакой радости.

– Как тебя зовут, старина? – осведомился краснолицый гуртовщик, положив большую багровую ладонь на курчавую голову калеки, как будто она была рулевым веслом.

– Меня зовут Черной Гинеей, сэр.

– И кто твой хозяин, Гинея?

– Ох, сэр, я пес без хозяина.

– Бездомный пес, а? Ну, тогда мне тебя жаль, Гинея. Псам тяжело живется без хозяев.

– Правда, сэр, ваша правда. Но посмотрите на эти ноги, сэр, – видите? Какому джентльмену нужны такие ноги?

– Но где же ты живешь?

– Повсюду вдоль берега, сэр, где придется. Братишку на пристани собираюсь повидать, а так все больше в городе.

– В Сент-Луисе, да? И где ты спишь по ночам?

– На полу у доброго пекаря, сэр.

– У пекаря? Что за пекарь, интересно, печет такие черные сухари в своей печи вместе с со славными белыми булками? И кто этот милосердный пекарь?

– Да вот он, – с широкой улыбкой ответил калека и поднял свой тамбурин над головой.

– Это солнце, да?

– Точно так, сэр. В городе сей добрый пекарь греет камни для старого негра, когда он спит на мостовой по ночам.

– Но только летом, старина, только летом. Как же насчет зимы, когда холодные казаки звенят своими стременами да сбруями? Как насчет зимы, старина?

– Тогда бедный старый негр трясется и дрожит от холода, сэр. Ох, сэр, уж лучше не говорите о зиме! – содрогнувшись, добавил он и побрел в глубину толпы, как подмерзший черный барашек, ищущий уютного лежбища в средоточии белого стада.

Ему перепало совсем немного монет, и менее обходительные пассажиры, привыкшие к его странному облику, уже начали отворачиваться от него, когда негр внезапно оживил их первоначальный интерес, случайно или по умыслу, взывавшему одновременно к состраданию и разнообразию, поднялся на своих искалеченных ногах и принял собачью позу. Короче говоря, теперь он изображал собаку и стал вести себя подобно дружелюбному псу. По-прежнему шаркая среди толпы, теперь он то и дело останавливался, запрокидывал голову и разевал рот, как слон, которому кидают яблоки в зверинце. Люди расступались перед ним и наблюдали за причудливой игрой, где рот калеки служил одновременно мишенью и кошельком, когда он ловил монетки на лету и сопровождал каждую удачную попытку трескучим бравурным пассажем на тамбурине. Собирать подаяния – утомительная задача, а обязанность выглядеть радостным и благодарным во время этого испытания еще тяжелее, но, каковы бы ни были его подлинные чувства, он глотал монетки, одну за другой отправляя их в пищевод. При этом он почти всегда улыбался и лишь дважды поморщился, когда некоторые монеты, брошенные наиболее игривыми жертвователями, попадали ему по зубам, – впрочем, это досадное неудобство объяснялось тем обстоятельством, что вышеупомянутые монеты оказывались пуговицами.

В продолжение этой игры в подаяние, хромой, косоглазый и угрюмый индивидуум с постным лицом, – возможно, отставной таможенный чиновник, который, неожиданно лишившись средств к приятному существованию, вознамерившийся отомстить правительству и человечеству в целом за свою убогую жизнь ненавистью либо подозрением ко всем и вся, – этот жалкий бедняга, исподтишка наблюдавший за негром, заворчал о том, что его уродство, мол, есть обычное надувательство с целью наживы, чем вылил ушат холодной воды на добродушные забавы игроков, бросавших монетки.

Но, поскольку эти подозрения исходили от человека, который сам ковылял на деревянной ноге, его слова не произвели впечатления на присутствующих. То обстоятельство, что калеки более всех остальных должны дружелюбно относиться друг к другу, – или, по крайней мере, воздерживаться от ядовитых замечаний в адрес товарищей по несчастью, – не приходило в голову веселой компании.