– Ну, это еще ни о чем не говорит… – скромно пробормотал Жнейцер.

– Говорит, говорит, – уверил Герман. – Тебя еще и на фестиваль как пить дать пошлют. В Канны и в остальные тому подобные места…

– Да ладно, – махнул рукой Жнейцер. – Ты уж, Герман, не преувеличивай…

– Может, поспорим? – предложил Герман.

Но спорить Жнейцер не стал. Он вдруг спохватился, что даже не предложил гостю сесть:

– А чего же мы стоим, не понимаю прямо… Пойдем, что ли, на кухню, чаю выпьем.

– Охотно, – обрадовался Герман.

Пока Жнейцер кипятил воду и заваривал чай, отлучившийся вымыть руки Герман вдруг вернулся с двумя бокалами, доверху наполненными чем-то темно-янтарным.

Жнейцер вновь испытал неудовольствие: «Зачем же он без спросу взял бокалы? Мог бы и меня попросить… У него совсем никаких манер. Впрочем, хорошо, что он вроде бы ничего не разбил там, в комнате. С него бы это сталось…»

– Сюрприз, – пропел тем временем Герман.

– Что это? – хмыкнул Жнейцер, кивая на содержимое бокалов.

– Коньяк! – триумфально воскликнул Герман.

– Вот как? – приподнял брови Жнейцер. – Я вообще-то не…

– Давай-давай, – поставив бокалы на стол, Герман похлопал Жнейцера по плечу. – Сегодня надо. Не каждый день из недр «Мосфильма» выходят такие махины, как твое «Воскресение»…

Жнейцер хотел было возразить, что его картина вышла уже много дней назад, но опять промолчал и послушно сел за стол.

4

Герман тоже сел и торжественно поднял свой бокал.

Жнейцер вяло откликнулся, и коллеги чокнулись.

– До дна! До дна! – настаивал Герман, глядя, как Жнейцер чуть ли не с отвращением цедит его коньяк.

Жнейцер пересилил себя и допил-таки до дна. Затем выдохнул, вытер тыльной стороной ладони губы и изможденно посмотрел на Германа.

– А ты чего же? – кивнул он на бокал Германа, заметив, что тот к коньяку даже не притронулся.

– Я – сейчас, – ответил Герман, после чего поднял свой бокал и зачем-то посмотрел его на свет.

И тут же в один миг опустошил его.

После выпивки Герман заметно повеселел, тогда как Жнейцер, наоборот, несколько поник. Он сидел недвижно и глядел на гостя осоловелыми глазами.

– А какие у тебя, Мойшенька, творческие планы? – вдруг задушевно спросил Герман.

– Да вот, – произнес Жнейцер после паузы, – Катаева думаю поставить.

– Иди ты! – присвистнул Герман. – Неужто «Цветик-семицветик»?

– Нет, – поморщился Жнейцер. – Это… как его… «Время, вперед!».

– Ясно, – хмыкнул Герман. – К пятидесятилетию Октября хочешь поспеть?

– Зачем? – возразил Жнейцер. – Я и раньше успею… До этого самого юбилея сколько еще…

– Ну, а непосредственно к юбилею еще чего-нибудь в таком духе снимешь? – усмехнулся Герман. – «Оптимистическую трагедию» там какую-нибудь…

– Да нет, – помотал головой Жнейцер. – Это мне как раз не нравится… Тем более Самсонов уже ставит… С Володиной своей, как всегда…

– Ну и что же? – неодобрительно отвечал Герман. – Я вот тоже Гортензи постоянно снимаю. Тебя и этот факт не устраивает?

– Нет, отчего же… – немного смутился Жнейцер.

– И потом, что значит «не нравится»? – хмуро продолжал Герман. – «Время, вперед!» тебе, что ли, нравится? Или «Воскресение» твое треклятое?

– Позволь, – начал возражать Жнейцер. – Я вообще всегда берусь только за то, что лично меня… Ой! – внезапно воскликнул режиссер. – Что это со мной?..

– Да, что с тобой? – осведомился Герман, почему-то улыбаясь.

– Плохо мне как-то. – Жнейцер схватился за живот. – Не надо было пить, наверно…

– Мне же нормально, – пожал плечами Герман.

– Видно, ты привычный… Слушай, мне правда ужасно… Все хуже становится… Надо «Скорую» вызвать…

– Не надо! – отрезал Герман. – Поздно уже.

– То есть как это? – не понял Жнейцер, бросив взгляд на наручные часы.

– Я имею в виду: тебе уже никто не поможет, дражайший Мойша, – любезно пояснил Герман.

У Жнейцера задрожали губы:

– О ч-чем это ты г-говоришь?

– А ты еще не догадался? – удивился Герман. – Я ведь тебя отравил, друг мой ситный.

– Чем?! – в ужасе воскликнул Жнейцер. Он попытался привстать, но у него не получилось.

– Крысиным ядом, – хладнокровно отвечал Герман.

– Кошмар какой! – не поверил своим ушам Жнейцер. – За что же? За что?

– Ты мой конкурент, – сознался Герман. – Только за это.

– Конкурент? В чем? В каком смысле? – ничего не понимал режиссер.

– О тебе столько пишут, – напомнил Герман. – А обо мне – ни строчки. Не будь тебя, писали бы обо мне…

– Да с чего ты взял? – прохрипел Жнейцер.

– Не знаю, может, я и заблуждаюсь, – пожал плечами Герман. – Но ведь назад уже все равно не переиграешь…

– Отравить? Меня? – все сокрушался умирающий Жнейцер. – Мне такое… и в голову никогда… прийти не могло…

– Ну, а мне вот пришло, – усмехнулся Герман. – И знаешь, ты сам меня вдохновил…

– Чего-о? – взревел Жнейцер.

– Ну как же, твоя любимая Катя Маслова тоже ведь была отравительницей. Я вдохновился этим любовно изображенным тобою светлым образом и отправился, фигурально выражаясь, по Катиным стопам…

– Маслова никого не травила, – из последних сил выдавил Жнейцер, после чего замертво рухнул лицом в стол.

– О чем это он? – недоуменно произнес озадаченный Герман.

5

– Поздравь меня, – этим же вечером рассказывал Герман Галине, – я отравил Жнейцера!

– Как? – ахнула Галина. – Ты что – серьезно?

– Ну конечно, – сказал Герман. – Небось уже завтра некролог напечатают… И после этого мы о Жнейцере не прочитаем уже никогда…

– Герман, ты шутишь? – испуганно посмотрела на него Галина. – Ну скажи, пожалуйста, что ты шутишь…

– Нет, – совершенно серьезно ответил Герман. – Я не шучу.

– Какой ужас! – прошептала Галина.

– Позволь, Галя, – нахмурился Герман, – ведь ты сама мне это посоветовала…

– Я?! – удивилась Галина.

– Ну да, вчера. Забыла, что ли?

– Герман, Герман… – простонала Галина. – Я ведь это не всерьез… Я пошутила просто!

– Да? – осекся Герман. – А мне показалось, ты говорила на полном серьезе.

– Как же ты мог так меня понять… вернее, не понять? – мотала головой Галина.

– Получается, неправильно понял, – вздохнул Герман. Но тут же снова оживился: – Хотя, знаешь, я ни о чем не жалею! Этого паразита следовало проучить, и я его проучил.

– Но что это тебе дало? – тихо спросила Галина.

– Во-первых, моральное удовлетворение, – отвечал Герман.

– А во-вторых?

– Во-вторых, у меня только что стало одним конкурентом меньше! – торжественно воскликнул Герман.

– Всего одним, – подчеркнула Галина. – Боюсь, мы с тобой этого даже не почувствуем.

– А мне кажется, почувствуем, – не согласился Герман. – Сама подумай: о чем стали бы писать эти газетчики, если бы не было Жнейцера и его дурацкого «Воскресения»? Тогда, может, и обо мне бы написали…

– Почему сразу о тебе? – возразила Галина. – Они ведь не только о Жнейцере пишут. Еще часто о Мумунине, Хучрае, Хвостоцком…

– Что ж, – Герман побарабанил пальцами по спинке кровати, – со временем можно будет и от них избавиться…

– Герман! – взмолилась Галина.

– Ну что «Герман»? Ты еще скажи, что тебе их жалко!

– Мне тебя жалко. Я не хочу, чтобы мой любимый человек оказался в тюрьме. А то и в могиле. Ведь за убийство у нас расстреливают, не правда ли?

– Да, но на меня никто не подумает, – убежденно сказал Герман.

– Откуда такая уверенность? – с сомнением посмотрела на него Галина.

– Просто потому, что не подумают! Даже возникни у кого такая мысль, он от нее отмахнется. Только скажет про себя: да нет, этого не может быть, потому что не может быть никогда…

– Но почему не может-то? – не понимала Галина.

– А кто такие убийцы? – отвечал Герман. – Обычно те, кто живет на горьковском дне. Опустившиеся, спившиеся, необразованные люди. Третий сорт. И уж конечно не имеющие никакого отношения к искусству и творчеству. Творческие личности не убивают – это всем известно…

– Но ведь ты творческий… – прошептала Галина.

– Правильно! – подтвердил Герман. – Именно потому на меня не подумают! Я мало того что творческий – я режиссер! А режиссеры режиссеров не убивают – такого не было никогда и нигде! Я стану тем единственным в этой трусливой братии, кто отважился на подобное!

– Герман, я всегда знала, что ты – исключительный человек. – Галина, расчувствовавшись, обняла любовника и прижалась к его плечу.

– А ты, Галя, – не менее исключительная женщина, – удовлетворенно ответил Герман.

6

Герман Графов работал на «Мосфильме» несколько лет. И все эти годы коллеги удивлялись, как это он умудряется так долго здесь держаться.

Дело в том, что картины, снятые Германом, общепризнанно считались наихудшей продукцией «Мосфильма». Всякий раз, когда принимали очередную работу Германа, начальству не оставалось ничего другого, как присвоить ей вторую категорию. Это означало, что фильм будет напечатан ничтожным числом копий и выпущен в недолгий прокат лишь в маленьких провинциальных кинотеатрах. Для периферии, мол, и такая чепуха сгодится…

---