Китайскую историю, как и европейскую, нельзя свести к линейному развитию неизменно статичной и монотонно однообразной части света. Учебники, путеводители и документальные фильмы тиражируют одну и ту же фразу, звучащую примерно так: «От остального мира Китай отличается тем, что он может похвастаться непрерывностью развития цивилизации, которая существует по крайней мере два с половиной тысячелетия» (или, вероятнее, даже дольше). Неудивительно, что при каждом удобном случае об этом с гордостью напоминают китайские политики, дипломаты и прочие общественные деятели. Да, многое в Китае имеет потрясающе древнюю историю. Но, как справедливо отметил социальный историк Вольфрам Эберхард, величие цивилизации определяется ее достижениями, а не заявками на максимальную древность. Бесспорно, достижений Китаю не занимать. Но претензии на принадлежность к «наиболее древней из существующих цивилизаций» на основе «самой длительной исторической преемственности» могут также создавать почву для скрытых или безосновательных притязаний на культурную исключительность.

Мы можем или даже должны прислушаться и к альтернативным трактовкам. Одна из них обратила бы наше внимание на то, что в истории Китая моменты политического и географического единства перемежались веками раздробленности. За один только период, продолжавшийся с начала III до середины X в. н. э., над территорией Китая или ее частями властвовали более сорока пяти династий. А если заглянуть еще дальше в глубь времен, то обнаружится, что более десяти столетий прошло, прежде чем в 221 г. до н. э. страна впервые преобразовалась в империю. Иначе говоря, историческая преемственность в Китае отмечена множеством разрывов. На протяжении длительных отрезков времени общественная элита и высшие чиновники правящих режимов не были этническими китайцами. Скажем, около четырех веков исторической хронологии Китая приходятся на господство монголов и маньчжуров (династии Юань и Цин).

Чтобы перестать воспринимать Китай как монолитного великана – спящего, беспокойного или восстающего, стоило бы трактовать его историю как историю регионов, понимая, что его население было географически, а зачастую и этнически разнообразным, а перед представителями власти неизменно стояла нелегкая задача примирять отдельные части страны с требованиями, предъявляемыми политическим центром. Последнее оставалось важнейшей задачей любой власти, стоящей во главе Китая, – от императорских домов прошлого до коммунистической партии и тех, кто у руля теперь. Наличие самобытного и выраженного регионального сознания накладывает отпечаток на всю долгую историю Китая. Одна из ее констант – разделение страны на север и юг. Постепенное распространение на юг народности хань, родиной которой был бассейн Хуанхэ, сыграло важнейшую роль в китайской истории. На севере политическое, общественное и экономическое развитие шло под влиянием постоянной угрозы вторжений кочевников-некитайцев. Гораздо менее населенные западные земли были воротами в Центральную Азию. В определенные моменты эти окраины Китайской империи оказывались в ряду самых многонациональных и многоязычных областей мира того времени. В сегодняшнем Китае регионализм продолжает занимать заметное место в политической повестке – это отражается, к примеру, в возродившемся интересе к локальному наследию или в спонсируемом государством изучении местных культур. В целом же, говоря о Китае, китайцах или китайском, мы в значительной мере руководствуемся соображениями терминологического удобства: это позволяет более или менее однотипно маркировать этнические группы и географические локации, расположенные в меняющихся политических границах того пространства, которое приблизительно соответствует сегодняшней Китайской Народной Республике.

Происхождение названия «Китай» [China] само по себе остается предметом споров. Согласно одной из распространенных точек зрения, оно связано с Цинь – названием царства, основавшего первую объединенную империю. Но санскритское наименование Cīna уже встречается в индийских источниках, которые, возможно, датируются двумя веками ранее. До объединения Китая царством Цинь в 221 г. до н. э. и правления первой многолетней династии – Хань – мало кто стал бы называть себя китайцем. Человек, который родился в регионе, соответствующем современной провинции Шаньдун, сказал бы, что он уроженец Ци, или, как в случае Конфуция, – уроженец Лу. Южанина бы знали как человека из Чу, Ба или Юэ. Родившийся в окрестностях нынешнего Пекина считался бы родом из Янь (это название, кстати, сохранилось в марке популярного пекинского пива «Яньцзин»). В древних текстах множество свидетельств того, что китайцы той поры вполне осознавали лингвистическое разнообразие своей страны. Источники упоминают и о необычной природе различных диалектов, и об использовании переводчиков. Сохранились истории, в которых многоязычие и речевая путаница служат поводами для развлечения или назидания. Так, одна из них рассказывает о человеке из Чжоу, который пытался продать купцу из Чжэн освежеванных крыс. Купец вежливо отклонил предложение, когда понял, что спутал чжоуское слово «крысы» с похожим по звучанию чжэнским словом, означающим «необработанный нефрит» («Чжаньго цэ», Цинь, 100)^[2]. То, о чем слышишь, не всегда соответствует тому, что получаешь. Ведь нефритом не наешься – если, конечно, ты не бессмертный, – а крыса будет странно смотреться в шкатулке с драгоценностями.

В те времена, когда великие мыслители Китая начинали формулировать свои идеи, государство Чжоу и некоторые его соседи из областей среднего и нижнего течения Хуанхэ стали называться Чжунго – это переводится во множественном числе как «Серединные царства». Тот же самый топоним – Срединное царство – стал применяться к Китаю в целом как национальному государству лишь при династиях Мин и Цин, сохранившись до нашего времени. Чаще, однако, та часть цивилизованного мира, которая находилась под управлением монарха, именовалась Поднебесной (Тянься). Тем не менее, пока философы и государственные мужи рассуждали о человеческой природе и человеческом поведении в более или менее универсалистской манере, в Древнем Китае сохранялось убеждение, согласно которому регион с его самобытной почвой и местным климатом влияет не только на внешность людей, но и на их характер. По мнению некоторых, рождение в Серединных царствах позитивно сказывалось на темпераменте:

Разные земли родят каждая в соответствии со своим родом. ‹…› В прибрежных местах у людей часто болят ноги, воздух каменистых мест сообщает силу, а на пересеченной местности часто болеют зобом. ‹…› На широких равнинах много добрых, а воздух холмов родит алчных. На легких землях живут подвижные люди, на тяжелых – медлительные. ‹…› В центральных землях много мудрых. Все следует образу своего эфира ци, все откликается своему роду. ‹…› На востоке люди вырастают большими, рано приобретают знания, но мало живут. ‹…› На юге люди рано созревают, но гибнут прежде времени. ‹…› На западе люди храбрые, но жестокие. ‹…› На севере люди глупы и неразвиты, подобны зверью, но долголетни. ‹…› В центре люди разумны и мудры («Хуайнаньцзы», 4.9, 4.13)^[3].

С учетом этих оговорок я буду называть множество народов и героев этой книги китайцами, а часть суши, на которой они жили и живут, – географическим Китаем.

Исторические декорации

Китайская цивилизация зародилась на лёссовом плато^[4] в бассейне реки Хуанхэ и ее притока Вэйхэ. Эпоха Шан (ок. 1600 – ок. 1045 гг. до н. э.), в которую появились самые древние формы письменности в виде гадальных надписей на панцирях черепах и костях животных, отмечает переход от доисторических времен к историческим периодам. Китайская философская мысль начинает складываться чуть позже, в период Чжоу (ок. 1045–256 гг. до н. э.). Она достигает расцвета в те примерно шесть веков, которые принято называть периодом Сражающихся царств, или ранним имперским периодом (V в. до н. э. – II в. н. э.).

В этой книге я говорю о Древнем Китае, широкой кистью обрисовывая период примерно с IX в. до н. э. до II в. н. э. В этот тысячелетний отрезок вместились несколько этапов формирования государства. В те времена Китай постепенно превращался из рыхлого союза феодальных царств в единую империю – в этой форме он просуществовал до 1911 г., причем в некоторых политических сферах китайской жизни империя напоминает о себе до сих пор. В изложениях китайской истории эта полоса также именуется классической эпохой, так как первые исследователи, взявшиеся за изучение Китая, сравнивали ее влияние на китайскую цивилизацию с греко-римским периодом западной истории. В плане идейной эволюции эпоха Сражающихся царств и ранней империи совпадала по времени с классической эпохой Платона, Аристотеля и Александра Македонского в Древней Греции. Она заканчивается в годы поздней Республики и становления режима Августа в Риме.

Классическая эра Китая оказала значительное влияние на социокультурное и интеллектуальное развитие китайского мира. Она была отмечена зарождением народной литературы, развитием историографии и становлением административного учета. В то время в Китае появились величайшие философы и сложился канон текстов, которые еще много веков прямо или опосредованно определяли образ мышления каждого китайца, обладавшего положением в обществе. В те же времена на социальную арену вышли знаменитые политические деятели, которые заложили нормы и создали институты, оставившие глубокий след в китайской истории. Иногда эти столетия называют осевым временем; термин был предложен немецким философом Карлом Ясперсом (1883–1969), который обозначал им четырех- или пятивековой период, когда похожие философские идеи одновременно и вне прямых контактов зарождались в греко-римском мире, по всей Евразии, в Индии и Китае.