Читать онлайн «Развяжите мои крылья»

Пролог

– Сенька, да ты что делаешь-то? Зачем?!

– Уйди…

– Сенька! Эй, постой, да скажи хоть…

– Отвали.

– Морэ, да мне же только…

Друг вышел из шатра – и Лёшка попятился.

– Не трогай меня, – медленно, словно через силу выговорил Семён. – Заткнись. Убью.

Не смея больше сказать ни слова, Лёшка отошёл, неловко присел на примятую траву. В горле словно застрял осколок стекла. В висках безнадёжно бухало: «Доигрался. Доигрался…»

Табор стоял пустым. Под беспомощно разбросавшими полотняные крылья палатками валялись подушки, бугрились измятые после ночного сна перины, поблёскивала острыми краями расколотая посуда. На кусте калины неподалёку пестрели, не снятые после стирки, девичьи юбки и кофты. Прямо посреди табора, словно в насмешку, кто-то бросил новый, сияющий под полуденным солнцем самовар. Лёшка зачем-то поднял его, поставил, рукавом рубахи протер испачканное землёй самоварное пузо. Увидел в медном начищенном боку собственную расползающуюся физиономию, хмыкнул было, – но осколок в горле немедленно повернулся.

«Доигрался… Из-за тебя всё! Всех цыган забрали, всех увели… А мы – тут… Одни… Аська, дочка, как она там? Что же Сенька-то делает, зачем? Бежать надо, спешить, вдруг догоним?!»

Но в глубине души Лёшка понимал: никого уже не догнать и ничего не исправить.

Всего час назад двое цыган, вернувшись из города, увидели пустой табор – и через минуту уже бежали, задыхаясь от ужаса, по примятому в траве следу – через луг, через берёзовую лесополосу, через пересохшее болотце – к железнодорожным путям. Там не было ни единой человеческой души – но на насыпи сидели, тоскливо подвывая, полтора десятка лохматых таборных псов. А на рябине висел красный платок Сенькиной жены. Он не был брошен на ветви впопыхах: было видно, что Меришка привязала его крепко и тщательно – чтобы не сдуло ветром. Это был знак.

Через полчаса друзья в четыре кулака колотили в калитки деревянных домишек близ станции. Но в домах было пусто: люди ушли на работу. В одной хате обнаружилась глухая старуха, которая явно слезала с печи в последний раз ещё при Керенском, в другой – двое ребятишек, которые, испугавшись чёрных, лохматых, взбудораженных мужиков, метнулись в дом, заперлись и упорно молчали в ответ на самые ласковые обещания. Выматерившись от отчаяния, Семён зашагал к железнодорожной будке, но там оказалось ещё хуже: тётка-стрелочница подняла такой крик и так решительно вытолкала опешивших цыган за порог («А ну пошли вон, не до вас, у меня через пять минут скорый на Ярославль, кыш, милицию позову!»), что не было никакой возможности её расспрашивать.

– Увезли их… – в который раз прошептал Лёшка. – Заарестовали и увезли. Морэ, что же нам… – он осёкся на полуслове, потому что Семён заорал:

– Через тебя всё, сукин сын! Если бы не ты! Не рожа твоя пьяная!.. Всю ночь на тебя, гада, убил, а тут в это время… моих… всех моих… Детей… Меришку… Бабку с дедом… Без меня!!!

И Лёшка ясно осознал, что сейчас получит по морде. И зажмурился. Однако Семён, не глядя больше на него, уже летел во все лопатки обратно, через рощицу и луг, к брошенному табору. Лёшке оставалось только припустить следом.

И вот сейчас он сидел на траве, боясь открыть рот, и испуганно смотрел, как Семён ходит из палатки в палатку. Чуть погодя, набравшись смелости, он осторожно спросил:

– Морэ, а что ты делаешь? Зачем?

Семён поднял на него тяжёлый взгляд. Тихо, очень спокойно сказал:

– Затем, что собраться нашим разрешили. Золотишко своё бабы успели похватать, подушки вон, одёжку кое-какую. Значит, всё-таки не… – и вдруг, не договорив, он неслышной тенью шагнул в густые заросли бузины.

Лёшка юркнул следом, распластался на траве, вытянул шею, тут же получил по затылку, уронил голову наземь – и через минуту томительного ожидания услышал осторожные шаги. Кто-то, то и дело останавливаясь, подбирался к цыганским палаткам.

Это был молодой ещё парень с уже испитым, красным лицом, в потрёпанной кепке, сбитой на затылок. Из-под засаленного пиджака виднелась кое-как застёгнутая серая рубаха. Он был один и шёл, то и дело оглядываясь по сторонам, останавливаясь и приседая. Подойдя к самым палаткам, так, что окаменевшим в бузине цыганам отчётливо стали видны болтающиеся пуговицы на его пиджаке, парень ещё раз осмотрелся. Вокруг было тихо-тихо, лишь высоко над полем заливался в небе жаворонок. Нежданный гость усмехнулся – и нырнул в палатку Семёна.

Его не было довольно долго. Лёшка, уже сообразивший, что происходит, то и дело порывался вскочить, но Семён взглядом удерживал его на месте. Вскоре парень появился из шатра с огромным пухлым узлом, из которого свешивался жёлтый, в крупный синий горох рукав Меришкиной кофты.

«Ах ты, сукин сын…» – зажмурился Лёшка. Друг молча вскочил – и через мгновение вор лежал на земле, тщетно пытаясь вывернуться. Семён сидел на нём верхом.

– Да вы что? Да вы это… Цыгане… Мужики, с ума, что ль, вы… Я ж ничего! Я ж так зашёл! Поглядеть! Ничего такого вовсе даже…

– «Так зашёл», говоришь? – вежливо переспросил Семён, заламывая ему руку. Парень завыл:

– Отпусти-и-и, больно! Кто ж знал, что вы тут окажетеся-то? По другим-то таборам кругом – никого! Вы-то откель взялись?

– По каким «другим»? – опешил Семён. Воспользовавшись его растерянностью, парень юрко, как ящерица, вывернулся из-под него, вскочил, кинулся было к дороге – но на него, с треском выломившись из кустов, медведем навалился Лёшка:

– Стой! Сволочь! Убью, чтоб тебе издохнуть! Вот как сейчас…

Семён, едва успев вскочить, в последний момент перехватил Лёшкин кулак.

– Переячь! Мэк лэс, ракирава^[1]! А ты, мил человек, сядь. Не бойся, не тронем. И заберёшь потом, что сам захочешь.

– Да?.. Ну… спасибо на добрости вашей, цыгане… – недоверчиво проворчал парень, усаживаясь на примятой траве и опасливо переводя взгляд с одной мрачной смуглой физиономии на другую. – Вы извиняйте, коли что. Кабы знал, что вы тут… И что добро не кинуто… В других-то местах вовсе пусто: нет никого, одни палаточки!

– В других? Где это? Да не бойся ты! Тебя как звать?

– Володькой. Мы местные, заводские, из слободы, вон трубы торчат…

– И что ты у цыган делаешь? За каким лешим по таборам ходишь? Этак ведь, знаешь, и убить могут, коли попадёшься!

– Да вы меня за кого держите-то, цыгане? – неожиданно оскорбился Володька, вытирая кулаком струйку крови, бегущую из ноздри. – Небось, не бандит… Просто зачем же добру пропадать, коли никому не надобно? Наши слободские уже вторы сутки по таборам-то, значит, брошенным лазят! Коли цыган угнали, а барахло побросано, так чего ж не взять?

– У… угнали?

– А вы не знали, что ль! – поразился Володька. – Во-он там, за Рогожской два табора стояли, всё мужики ихние со жбанами возились, не то паяли, не то лудили… Третьего дня всех забрали! И тоже всё, как у вас: барахло побросано, подушки, перины… Наши-то даже золото под теми перинами опосля нашли! И за Покровской большущий табор кострами всё дымил – тож в одно утро пропали! Ни единого цыганёнка не осталось!

– Постой… Как же так-то? – сморщил лоб Лёшка. – Всех-всех цыган позабирали? Не милиция за кем-то приходила, а прямо вот всех? С дитями? Со стариками?

– Как корова языком! – истово кивая головой, подтвердил Володька.

Лёшка повернулся к другу. Вполголоса, испуганно заговорил по-цыгански:

– Сенька, может, врёт он? Там же, за речкой, кастрюльщики, котляры стояли! Их-то за что забирать? Они, кроме котлов, знать ничего не знают, за всю жизнь мыши хромой не спёрли! Наши тоже – ничем ничего… Там дальше, у монастыря, вроде бы кишинёвский табор торчал, но…

Но Семён, не слушая его, снова повернулся к Володьке.

– Скажи, золотой мой, а куда цыган-то дели? Куда повели? В город?

– Сдались они там кому! – фыркнул тот. – В вагоны загнали! Во-он там, на полустанке, в теплушки погрузили! Цельный эшелон набрался, вагонов сорок, поди! И отправили!

– Куда?!

– Куда… Куда сейчас всех-то отправляют? – невесело присвистнул Володька, щурясь на солнце. – Далече, должно быть… в Сибирь. Цыгане – они же цыгане и есть… Нетрудовой элемент, стало быть. Ворьё…

– Мы, стало быть, воры нетрудовые? – задумчиво, почти спокойно спросил Лёшка. – А ты-то, брильянтовый, кто?

И снова рука Семёна перехватила Лёшкин взлетевший кулак.

– Явэла, дылыно! Володька, голубь мой, постой, я ещё что хочу спросить-то…

Куда там! «Голубь», схватив под мышку запылённый пиджак, нёсся, как заяц, прочь, прыгая через поросшие мятликом и пыреем кочки. Кепка свалилась с его головы – Володька её не поднял и вскоре исчез в берёзовой рощице у заставы. Цыгане не преследовали его. Сидя в траве, они молча смотрели друг на друга. Над ними, в высоком, жарком, стеклянно-синем небе плыли сияющие горы облаков. Беззаботно заливался в вышине жаворонок. Сладко пахли луговые травы, качались под ветерком лиловые головки иван-чая, жужжали над ними пчёлы. Басовито прогудев, аэропланом пронёсся мимо майский жук. Белели под июньским солнцем крылья шатров. Тонко звенела тишина.

Семён поднялся первым. Нырнув в свою палатку, вышел оттуда со старым армейским вещмешком. Не глядя, бросил другу:

– Собери по шатрам всё, что есть. Нам теперь по чугунке идти долго.

---