Читать онлайн «Сын менестреля. Грейси Линдсей»

© О. Э. Александрова, перевод, 2014

© В. Ф. Мисюченко, перевод, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022

Издательство Иностранка®

Сын менестреля

Часть первая

Глава 1

В один ветреный мартовский день в середине 1920-х годов я сидел в приемной префекта по учебной работе иезуитской школы Святого Игнатия, чему был несказанно рад после семи нелегких лет, проведенных в образовательных заведениях, которые находились в ведении муниципалитета Уинтона. Сразу же после моего появления на свет мой отец, питая самые радужные надежды относительно своего будущего, а также в приливе отцовских чувств записал меня в Стонихерст^[1]. Когда же шесть лет спустя он скончался после тяжелой и продолжительной болезни, его достойные похвалы амбиции так и не были удовлетворены: оставленных им денег едва хватило, чтобы рассчитаться с докторами и оплатить похороны.

И все же школа Святого Игнатия была неплохой заменой заведению в Ланкашире, выбранному для меня моим родителем. Школа с примыкающей к ней церковью располагалась на холме недалеко от центра города и предназначена была для взращивания отпрысков католической буржуазии, а кроме того, благодаря умеренным ценам – и сыновей рабочих; преподавали в школе священники-иезуиты, воспитанные, как правило, по строгим церковным канонам и отличающиеся свойственной этому ордену надменностью, что пугало меня до крайности, а потому, когда за моей спиной открылась дверь, я как ошпаренный вскочил на ноги.

Но в комнату непринужденно вошел незнакомый мальчик, явно чувствующий себя здесь как дома. Я снова сел на место, а он с легкой полуулыбкой расположился рядом. Одет он был несравненно лучше меня: в прекрасно скроенный темный фланелевый костюм, тонкие носки и блестящие туфли, белоснежную рубашку с галстуком в черно-зеленую полоску – явно цветами его частной школы. Из нагрудного кармана пиджака высовывался льняной носовой платок, а в петлице вызывающе красовался маленький василек. Более того, мальчик – с его благородной бледностью, мягкими белокурыми волосами и голубыми глазами – был настолько хорош собой, что я еще больше застеснялся не только своих огненно-рыжих волос, веснушек и длинного носа, но и убогой одежды: старых фланелевых штанов, синей шерстяной кофты, связанной матерью, трещиной на облезлом носке правого ботинка, которая возникла в результате неудачного удара по вылетевшему со школьного двора мячу. В результате я сразу же возненавидел мальчишку и решил при первой же возможности как следует ему накостылять.

Неожиданно, к моему величайшему удивлению, мальчик нарушил торжественную тишину уставленной фолиантами комнаты.

– Надо же, как скучно. Похоже, пунктуальность не входит в число достоинств иезуитов, – сказал он и вдруг запел: – «В церкви тихой и пустой оказались мы с тобой!» – а потом продолжил уже нормальным тоном: – Спорим, Бошан сейчас завтракает в буфетной. Полагаю, он жуткий обжора. Хотя ужасно образованный. Выпускник Итона. Новообращенный, естественно. – Мальчик снова затянул свою песню, теперь уже громче: – «В церкви тихой и пустой оказались мы с тобой…»

В этот момент дверь распахнулась, и моим глазам предстала массивная величественная фигура в сутане, впрочем не способной скрыть явно выраженную дородность ее обладателя. В правой руке человек нес тарелку с большим двойным сэндвичем с сыром. Вошедший водрузил тарелку на письменный стол, предварительно аккуратно застелив его салфеткой, которую достал из верхнего ящика. Затем он тяжело уселся за стол и произнес то ли в виде извинения, то ли просто в воздух буквально следующее:

– Edere oportet ut vivas.

– Non vivere ut edas^[2], – вполголоса отозвался сидевший возле меня маленький сноб.

– Хорошо, – кивнул прелат, который, вне всякого сомнения, был не кем иным, как отцом Бошаном. – Хотя ты и цитируешь Цицерона, о чем тебя, впрочем, не просили… – Здесь святой отец остановился, перевел взгляд с мальчика на меня и только потом продолжил: – Когда я подходил к храму науки, то услышал весьма нестройный напев…

– Есть у меня дурацкая привычка, – честно признался мой сосед. – Когда я нервничаю или жду кого-то, кто опаздывает, то непроизвольно начинаю петь…

– Да уж! – мрачно заметил Бошан. – Тогда встань и пой. Но только очень тебя прошу, ничего вульгар-ного.

Я с трудом подавил злорадный смешок. Сейчас этот маленький задавака выставит себя круглым дураком. Он медленно поднялся. Пауза явно затянулась. Затем, устремив взгляд куда-то вдаль, мимо отца Бошана, мальчик запел.

Он исполнял Panis Angelicus – один из наиболее сложных церковных гимнов на латыни. И когда сладостные и трогательные слова гимна, наполнив комнату, начали постепенно подниматься к небесам, глупая ухмылка исчезла с моего лица. Еще никогда прежде я не слышал столь чудесного и искреннего исполнения и такого голоса – чистого и чарующего. Я был совершенно покорен и полностью отдался во власть музыки. Когда стихли последние звуки, в комнате воцарилась гробовая тишина.

Я был ошеломлен и долго не мог прийти в себя от потрясения. И хотя в те времена мои музыкальные познания были крайне ограниченны, я не мог не понять, что этот разодетый вундеркинд действительно обладает редким – прекрасным и пленительным – голосом. Бошан тоже был явно впечатлен.

– А-а-а… Хм… – только и смог выдавить он. – А-а-а… Хм… Нам непременно следует поговорить о тебе с нашим хормейстером, добрейшим отцом Робертсом. – И после непродолжительной паузы он добавил: – Ты, должно быть, юный Фицджеральд.

– Да, я Десмонд Фицджеральд.

– Ну что ж, очень хорошо, – неожиданно мягко произнес отец Бошан. – Я много лет переписывался с твоим отцом. На редкость эрудированный человек. Выдающийся ученый. Именно его стараниями я получил «Апокалипсис» из библиотеки Тринити-колледжа, очень ценное и редкое издание, выпущенное Роксбургским клубом^[3]. – Помолчав, он продолжил: – Но из его письма, полученного мной за несколько месяцев до его смерти, я понял, что ты собираешься в Даунсайд^[4].

– Материнские чувства не позволили моей матушке отпустить меня далеко от дома, сэр. А потому она решила возложить на вас бремя ответственности за меня. Полагаю, к величайшему облегчению бенедиктинцев.

– Значит, теперь ты живешь в Уинтоне?

– Моя мать – шотландка. Овдовев, она решила вернуться на родную землю. Она сняла дом в Овертон-Кресчент.

– Прелестно. Чудесный вид на парк. Надо будет обязательно ее навестить… Возможно, она угостит меня чаем. – Лицо Бошана приняло мечтательное выражение, и он облизал губы. – Как настоящая жительница Шотландии, она, должно быть, умеет печь эти восхитительные глазированные французские пирожные, которыми так славится наш город. Безусловно, пережиток Старого союза^[5].

– Сэр, я обязательно позабочусь о том, чтобы к вашему визиту в доме был приличный запас, – серьезным тоном ответил Десмонд.

– Очень хорошо. Очень хорошо. А-а-а… Хм… – Тут Бошан повернулся ко мне и стал внимательно меня изучать, сосредоточенно нахмурив кустистые брови. – А теперь ты?

Уязвленный до глубины души столь пылким обменом любезностями, невольным свидетелем которого стал, я почувствовал себя здесь еще более чужим, а потому невнятно пробормотал сквозь зубы:

– А я просто Шеннон.

Похоже, ему понравились мои слова. На его лице появилась благостная улыбка.

– Ах да! Ты приехал к нам по стипендии Кельвина. – Бошан наклонился и заглянул в лежащую на столе папку. – Несмотря на свой рост, ты похож на «скромный, маленький цветок»^[6], но, может быть, я сумею повысить твою самооценку, если сообщу, что твоя экзаменационная работа признана исключительной. Именно такую характеристику дал отец Йегер, который ее проверял. Ну что, доволен?

– Моя мама будет довольна, когда я сообщу ей об этом.

– Хорошо сказано! Теперь ты больше не просто Шеннон, а великолепный Шеннон. – Бошан внимательно оглядел меня с головы до ног, явно не обойдя вниманием и злополучную трещину на ботинке. – А сейчас, если тебе удобно, можешь зайти к казначею и договориться о перечислении первого взноса из суммы твоей стипендии. Канцелярия открыта с двух до пяти.

К этому времени аромат свежевыпеченного хлеба уже успел проникнуть за пределы салфетки, на которой лежали сэндвичи, и распространился по комнате. От аппетитных запахов у меня даже слюнки потекли, и я понял, что добрейшему префекту не терпится наконец разделаться со своим бутербродом. Бошан торопливо проинформировал нас, что мы зачислены в старший четвертый класс^[7], объяснил, где находится классная комната, и с облегчением отпустил.

Однако, когда мы проходили мимо письменного стола, префект протянул свою здоровенную лапищу и, ни слова не говоря, вынул цветок из петлицы пиджака Фицджеральда.

– С твоего позволения, во время занятий – никаких флористических украшений.

Десмонд вспыхнул, но возражать не стал, а лишь молча кивнул. Уже в коридоре мой новый товарищ сказал с улыбкой: