это, если что, цитата из эссе, которое сюда не попало.^[5] Я понимаю, почему Джейкоб не включил его в книгу: оскорбления обычно не считаются лучшим способом привлечения потенциальной паствы, особенно когда настолько большое количество читателей изначально пребывает в патологическом состоянии отрицания. Если, прочитав эти слова, вы отложите этот сборник и никогда больше не откроете его – все нормально.

Вы просто докажете, что мы оба правы.

И тем не менее моему блогу предпослан такой эпиграф: «Влюблен в текущий момент. До усрачки напуган будущим». Вы заметите, что я использовал его в качестве названия для этого вступления.

Это потому, что Текущий Момент так драгоценен. Потому, что рвущий планету апокалипсис меня пока что не коснулся. О, я вижу, как он приближается, намного быстрее, чем кто-либо мог ожидать. Когда дело касается изменения климата, оптимисты всегда ошибаются, а пессимисты слишком оптимистичны; перемены очевидны даже на моем заднем дворе. Но расплачиваются за это – вынужденной миграцией, голодом, потерей дома и работы, смертью от болезней, насилия или попросту гипертермии – пока что другие. На чисто эгоистическом уровне я сейчас счастливее, чем когда-либо в жизни, счастливее, чем заслуживаю. Конечно, долго это не продлится. Я не надеюсь умереть спокойно и не надеюсь умереть в государстве со стабильной инфраструктурой. По крайней мере, мне не нужно беспокоиться о том, какой мир я оставлю своим детям: я стерилизовался в девяносто первом году.

Величайшая трагедия, чудовищный экоцидальный грех нашего вида в том, что мы до сих пор принимаем так много решений, полагаясь на нутро – а для нутра Текущий Момент всегда реальнее Будущего. Я так усердно пытаюсь смотреть вперед, смотреть хотя бы по сторонам – на огненные смерчи, и засухи, и периоды убийственной жары, на миллионы климатических беженцев, на волны пандемий и общественный коллапс, на истощенные ошметки биосферы – но слишком часто у меня не получается. Мои глаза видят письмена на стене, но нутро не дает их прочесть. Мы запрограммированы на обманчивый оптимизм. Даже перед лицом апокалипсиса мы воображаем себя Безумными Максами. Кто же станет воображать себя одним из черепов, наваленных на заднем плане?

Мне суждено стать одним из этих черепов, и вам тоже – но сегодня еще можно найти повод для радости, даже здесь. Пусть мой блог и служит провозвестником гибели – но еще он служит песочницей для идей. Вы можете увидеть, как я восторженно распаковываю научные открытия, верчу их так и этак, выясняю, как их можно инкорпорировать в собственные истории. Вы можете пронаблюдать, как я разбираю по косточкам свежий фильм про Чужих, словно до сих пор учусь в аспирантуре и все мы сидим вокруг барного стола, уставленного полупустыми кружками. Если не будете моргать, то сможете даже заметить мгновения оптимизма на климатическом фронте, проблески надежды, порожденные политическими и технологическими достижениями, которые, возможно, означают, что у нас еще есть крохотная вероятность искупить свою вину.

Даже самые ядовитые мои диатрибы могут быть не до конца фаталистичными. Мне никогда не были близки тихая обреченность и уход смиренный в сумрак вечной тьмы, за которые выступают люди вроде Джема Бенделла и Кэтрин Ингрэм. Во мне куда больше ярости, чем смирения.

Может быть, это значит, что я пока еще не сдался.

Местами я сжульничал, чтобы задним числом представить себя в лучшем свете, подрезав кусочки некоторых эссе, если они слишком сильно пересекались с другими. Колонки из журнала Nowa Fantastyka содержали определенное количество ремарок, адресованных польским читателям, которые для вас, жителей Северной Америки, не имели бы никакого смысла, – от них я избавился. Возможно, я кое-где подправил те или иные тирады, чтобы включить в них (или хотя бы упомянуть) новую информацию. Скорее всего, вы не заметите этих отличий, если только не прочешете весь архив в поисках неприятностей на свою голову. Я бы вам этого не советовал. Все изменилось к лучшему.

Однако я так и не ответил на вопрос, с которого начал: «Зачем вообще это делать?» Я до сих пор не до конца понимаю. Возможно, блогуары сейчас в моде, как космическая опера или литература Dumb Adult. В конце концов, этот, как его, Скальци уже дважды выпустил сборники постов из своего блога, и никто не жаловался.

Иисусе. Надеюсь, от меня не ждут, что я буду конкурентом Скальци. Да мне ни в жизнь не выиграть состязание в популярности у этого парня. Он такой, такой… жизнерадостный. Как мне с ним тягаться?

Полагаю, я мог бы поменьше сыпать ебаной нецензурщиной…

Всему, что нужно знать о Рождестве, меня научила бабушка
(Блог, 25 декабря 2011 года)

Рождество в доме профессиональных баптистов всегда было временем задуматься о радости дарения. В моем случае оно оказалось палкой о двух концах, так как, с другой стороны, это было время не думать о радостях «получения». Видите ли, выделять хоть какие-то нейроны для размышлений о том, что тебе могут подарить на Рождество, – так не по-христиански: нам положено бескорыстно заботиться о других, а не гадать, достанется ли тебе столь желанная моделька бронемашины Капитана Скарлета от Dinky. (Я никогда до конца не понимал, как примирить эту чушь про «добродетель бескорыстия» с тем фактом, что единственная цель щедрости – это билет в рай, в то время как Розенберги, живущие дальше по улице, окажутся в Другом Месте, но да ладно.)

В доме Уоттсов считалось дурным тоном демонстрировать хоть какой-то интерес к тому, что может достаться лично тебе двадцать пятого числа. В тех редких случаях, когда кто-то спрашивал, что ты хочешь получить на Рождество, кодекс чести требовал молчать – или хотя бы отмахнуться от вопроса, сказав что-нибудь вроде «Да я об этом как-то и не думал». Подойдя к периоду полового созревания, я сообразил, как обыграть эту систему (просто выдать всем самодельные открытки, на которых написано «В честь Христова Рождества я сделал от твоего имени пожертвование в ЮНИСЕФ» – никто и никогда не был настолько бестактен, чтобы попросить у меня чек). Но даже после этого концептуального прорыва рождественское утро так и осталось довольно унылым мероприятием, во время которого люди сидели с натянутыми и безжизненными улыбками и благодарили друг друга за подарки, которые их явно бесили, причем бедолаги не могли даже пожаловаться, потому что, в конце концов, никогда и никому не говорили, чего им хочется. В число подарков, врученных лично мне в детские годы, входили пижамы, большая катушка розовой с зазубринками ленты для укладки волос и набор складных столиков для еды перед телевизором (что, как вы все знаете, является абсолютной, блядь, мечтой для каждого одиннадцатилетнего мальчишки).

Но самый лучший подарок в своей жизни я получил от бабушки по отцу, Эйвис Уоттс, да пожрет ее душу Потолочный Кот.

Эйвис была непревзойденной мастерицей в экономии. Например, поскольку день рождения у меня через месяц после Рождества, она частенько присылала мне один подарок, покрывавший оба праздника. В тот раз, о котором я веду речь, – кажется, это был мой тринадцатый день рождения, – она сэкономила даже на открытке. Сначала я этого не заметил: сорвал упаковочную бумагу с коробки, извлек оттуда плоский кожаный кошелек и – думая, что внутри найдутся деньги (а что еще могут положить в кошелек, м-м-м?) – раскрыл его достаточно широко, но оттуда – куда более щедрая душа вложила бы двадцатку – выпала маленькая картоночка.

Даже не рождественская открытка. И не открытка на день рождения. Это было приглашение на вечеринку: по крайней мере, его украшали мультяшные розовые слоны и бокалы для мартини, а поверху шла веселенькая надпись:

НАДЕЕМСЯ, ТЫ СМОЖЕШЬ К НАМ ЗАГЛЯНУТЬ!

А сразу под этим бабуля написала шариковой ручкой:

С Рождеством и днем рождения!

Я открыл приглашение и прочитал текст внутри:

Дорогой Питер,

Этот кошелек мне кто-то подарил, но у меня уже есть свой, и я подумала, что тебе будет приятно получить его на Рождество и день рождения. С днем рождения тебя!

С любовью, бабушка.

P. S. Пожалуйста, передай папе, что умер дядя Эрни.

За предшествующие двенадцать лет я уже многое понял о Рождестве. Но Эйвис преподала мне важный урок о семьях – вот этот: семьи – отстой.

Этот урок выдержал испытание временем в течение тех десятилетий, что пролегли между «тогда» и «сейчас». В отношениях с противоположным полом я частенько был вторым пилотом от вылета и до крушения; сопутствующие отношениям семьи прямо посреди полета наваливались на меня неодобрительным и дестабилизирующим балластом, и мое вынужденное присутствие на их посиделках под Рождество и День благодарения только подкрепляло мою решимость никогда не заводить собственной (как и, без сомнения, их убежденность в том, что их доченька заслуживает гораздо лучшего). Урок, который преподала мне бабушка, всегда был для меня опорой.

До недавнего времени.