Зимний мальчик

Василий Щепетнев

Автор со всей ответственностью заявляет, что написанное ниже – выдумка. Плод фантазии. Художественное произведение, в некотором роде. И даже исторические лица, которые, возможно, встретятся читателю – тоже выдумка, и не имеют ничего общего с реально существовавшими и существующими персонами.

Неправда это всё, в общем.

2026 год

Огонь сметает всё: дома и деревья, небо и землю. Я стою спиной к городу. А то бы ослеп. Волосы на затылке, одежда – горят. Мне больно.

Всё-таки прилетело.

Жаль.

**********

Глава 1

1

1972 год 20 июля, четверг

ПРОБУЖДЕНИЕ

Вокруг тьма. Полная. И тишина. Только тянет гарью издалёка.

– Миша, ты как? – голос папеньки. Значит, загробная жизнь всё-таки существует, и мы встретились.

– Да так, ничего – отвечаю я. Голос громкий, ясный, чистый. Молодой.

– Что-то приснилось, Миша?

Пятно света на стене, слабое, жёлтое. Старый фонарик с лампочкой накаливания.

– Что-то, – отвечаю и сажусь.

Окно озарила вспышка, и в мертвенном свете вижу отца – в халате, китайским фонариком в руке. Секунду спустя – оглушительный гром.

Похоже, чистилище. Или даже ад.

– Гроза-то какая! Света нет по всей Сосновке.

Ага. Не чистилище. Сосновка.

– Значит, всё в порядке? – продолжил папенька.

– В порядке, – отвечаю я.

– Тогда досыпай. Утром в аэропорт.

– Досплю.

Папенька уходит, оставляя меня в темноте.

Впрочем…

Я опускаю руку. Под тахтой – свой фонарик. В Сосновке перебои с электричеством не сказать, чтобы часто, но и не совсем редко. Если сильная гроза, или ветер особенный, ураганный. Но ураганы редки. Не Канзас.

Включаю фонарик. Такой же тускло-желтый свет. Или после вспышки так кажется?

Смотрюсь в зеркало. Лицо недоуменное. Молодое. Более того, юное. Тело тощее.

Задумываюсь. Я старик, которому снится, что он молод, или юноша, которому приснилось, что он старик посреди ядерной войны?

Спать хочется.

И я уснул. До утра.

Июльское утро раннее. Папенька ест свой обычный завтрак – два яйца всмятку, бутерброд с вологодским маслом, стакан травяного чая. Я – рисовую кашу с рыбными тефтельками и маленькую чашечку кофе, две чайных ложки с верхом. Растворимый, скоростной.

Говорим мало, о незначащих вещах: гроза была сухая, без дождя, а жаль. Электричество дали быстро, холодильник не разморозили, утро ясное.

Звонит красный будильник – пора в путь.

Выходим из дома, садимся в машину, серую «Волгу», последнюю в своем роде. Папенька говорит, что Петрович проверил её со рвением, что-то подтянул, что-то продул, но в целом автомобиль в прекрасном состоянии.

– Это хорошо, – отвечаю я, и трогаю плавно, без рывков. Практики вождения у меня немного, но я способный ученик. А папенька за руль садится редко. Не любит этого.

Мы едем в аэропорт. Папенька улетает на гастроли. Вся труппа уехала позавчера, поездом, а он сегодня.

В аэропорту достаю из багажника папенькины чемоданы, те самые, из

Чехословакии, куда папенька ездил с вместе с маменькой на гастроли в далеком шестьдесят седьмом. Отношу к стойке. Папенька – депутат, потому ему положено без очереди, но очереди и нет, час ранний, это первое, а второе – в июле все летят на юг, а папенька – в Свердловск.

Проходим в депутатский зал ожидания. Ожидание, полчаса, длится долго. Папенька отдает последние советы и указания.

Наконец, объявляют посадку.

Я смотрю со второго этажа, как взлетает «Тушка». Красиво взлетает.

Возвращаюсь в машину, еду домой, в смысле – на дачу, последние полгода я живу на даче. Загоняю «Волгу» в гараж. Чтобы «ЗИМ» не скучал. В тесноте, но не в обиде. Переодеваюсь, иду на электричку.

У меня сегодня биология. Приезжать на вступительные экзамены на папенькиной «Волге», да хоть и на дедушкином «ЗИМе» дурной тон. Да и вообще это у нас семейное: ни папенька, ни дедушка вождением не увлекаются. Мне тоже ездить особенно некуда, а хвастаться нет желания. В классе мы два года занимались автоделом, то есть мальчики. Девочкам преподавали домоводство. И теорию, и вождение все сдали, но права получать отсрочили до восемнадцати лет.

Правда, мне права вручили неделю назад. В порядке исключения. Как же, отец депутат, это раз, ведущий солист оперного театра, это два, а мать – сама Соколова-Бельская, это вообще отпад. Потому права у меня за подписью самого главного областного гайца. Можно сказать, права с отличием. И от гайцов неприятностей я не жду, а всё ж ни к чему пижонить.

Электричка прибыла в срок, и через двадцать минут я в вестибюле института. Иду в экзаменационную комнату. Пока остальные мнутся и жмутся, прохожу в первые ряды, беру билет и готовлюсь, рисую на листке зайчиков и лисичек. Подождав положенное время, отвечаю. Получаю пять баллов и выхожу назад, к бледным от переживаний абитуриентам.

Знакомых не вижу. Наша школа по номеру и по всему остальному считается первой. С углубленным изучением иностранных языков. Запросто в нашу школу не попадешь. Из нашей школы в медицинский пошли ещё Стельбова и Бочарова, но у Стельбовой золотая медаль, сдала химию и уехала в Карловы Вары поправлять здоровье. А Бочарова приходит последней, такая у нее примета. Любит сдавать последней. Остатки сладки.

Я совершенно свободен. Зачисление с двадцатью пятью баллами (четыре экзамена плюс пятерка из аттестата) не вызывает ни малейшего сомнения.

Дошел до почтамта, он недалече, пятнадцать минут неспешной ходьбы, да и куда спешить. Отбил папеньке срочную, адрес простой: Свердловск, Опера, Соколову-Бельскому, а текста одно слово: «Успех». Поспорил с телеграфисткой, Соколов-Бельский – одно слово или два, и почему в адресе нет улицы и номера дома? Адрес я отстоял (знал, конечно, улица Ленина, сорок шесть, но папенька считает, что достаточно написать «Опера», по аналогии «Москва, Кремль, Ленину») а вот за фамилию пришлось уплатить двугривенный. Всё ж не Ленин. Дойдёт быстро, папенька успокоится, если вообще волнуется. Конечно, волнуется, но не обо мне: вечером выступление, «Евгений Онегин», гастрольная премьера.

Вернулся к мединституту. Абитура тревожится, как зайцы в ожидании Мазая, у большинства экзамен впереди. Листают книги, надеясь на озарение последней минуты. Родители рядом. Поддерживают. Очередной претендент на высокое звание советского студента покинул скамейку, и я занял его место и начал есть мороженное, купленное по пути.

Вкусно.

Вкусно-то вкусно, а дальше?

Что делать? Фер-то ке? Остаток июля и август? И сентябрь? Учиться-то начнем в середине октября, это я знаю наверное.

Откуда знаю? Об этом и нужно подумать. Вот что делать: думать!

Что со мною было ночью? Сон? Оно бы и хорошо, только прежде таких снов я не видел. А что со мною сейчас? Ну, сдал экзамен, ладно, но почему я спокоен? Не радуюсь, не пляшу? Нет, радоваться я, конечно, радуюсь, но самую малость, как радуются люди, сложившие два и два, и получившие в результате четыре.

Ах в медицинский, ах, буду врачом – ещё вчера эта мысль наполняла меня если не блаженством, то волнением – точно. А сейчас я вдруг понял, что это – не моё. В смысле врачевание. Что и во врачах я останусь вечным перворазрядником.

Третий разряд по шахматам я заработал в четвертом классе . Второй – в пятом. Первый – в шестом. Наш физик, Илья Ильич, большой энтузиаст шахматной игры, считал меня если не новым Талем, то около того. Возлагал большие надежды. Ан нет. Стоп машина. Седьмой, восьмой, девятый классы пришли и ушли, а я всё топтался на месте. И ведь старался! Прочитал три дюжины умных шахматных книжек, решал задачи и упражнения, разбирал партии корифеев, но не в коня корм, потому десятый класс я отдал целиком школе. Ну, почти. Папенька папенькой, но учиться нужно. Почему нет? Учиться я могу, умею и даже люблю. В определенных границах. Первого разряда.

Оно, конечно, первый разряд тоже здорово, особенно для тех, кто слаще морковки ничего не видел. Но я-то видел.

Вот папенька – лирический тенор, дипломант всесоюзных конкурсов, ведущий солист нашего театра. Это не первый разряд, это мастер, и крепкий мастер. А вот маменька, сопрано, лауреат международных конкурсов. Её позвали в Большой театр, и там она стала исполнять ведущие партии. Это уже гроссмейстер из лучших. А папеньку в Большой не позвали. У них своих мастеров довольно. Нет, на третьи роли его бы взяли, теперь-то, когда маменька закрепилась в звёздах, даже на вторые, но папеньке нужно блистать, а не петь «кушать подано».

А я… Когда, ещё в детстве, родители жили вместе, я тоже мечтал стать певцом. Родители поощряли, учили. Я допелся опять же до своего предела – и не шагу вперед. Ну да, пять октав и даже больше, это потому, что в детстве подражал и папеньке, и маменьке, но голос-то камерный. Да и тот – по первому разряду. Лауреат городского конкурса юных талантов. А на всероссийском оказался во втором эшелоне. Каково среднему перворазряднику среди кандидатов в мастера? А среди мастеров и вообще без шансов. Поражения и редкие ничьи.

Видно, и врач из меня получится перворазрядный, если очень постараюсь. А мастером мне не стать. Знаю наверное. Откуда?

---