Жить

Анна Макар

…жить совершенно не хотелось. Разлепив глаза, я почувствовал, как спазмом свело желудок. Или это и послужило причиной моего пробуждения. Никогда прежде я не испытывал такой боли. Меня тошнило, одновременно с этим хотелось в туалет. А что еще хуже – болела голова. Я застонал, увидел сквозь узкую щелку между веками девушку в зеленом чепце и тут же заснул. Боль, кажется, отступила…

Я снова проснулся и первым же делом просканировал свой организм внутренним глазом: нужно было знать, к какой боли готовиться. Но не обнаружил ее ни в желудке, ни в голове – нигде. Только тогда я открыл настоящие глаза и увидел сестру. Алина как-то сиротливо сидела на стульчике, почему-то в белом халате и с красными глазами: явно недавно плакала. Я хотел погладить ее по руке, пристроенной на краю моей кровати, но не смог. Подняв голову, которая все еще оставалась тяжелой, я увидел, что моя рука (вся в мелких царапинах) привязана к койке.

– Что это?

Сестра снова заплакала и закрыла руками лицо.

– Зачем ты это сделал? – Ее голос сквозь ладони звучал еле слышно.

Я снова безуспешно дернул привязанной рукой, откинулся на подушку, вздохнул и все вспомнил…

– Нет! Сука! – орал я, в бешенстве расшвыривая по квартире Ее вещи: дизайнерские вазы, рамки с совместными фотографиями, уродские статуэтки слонов, что я терпел только ради Нее.

С особым удовольствием я расфигачил фарфоровый сервиз ее бабушки, который Она берегла для особых случаев.

– Ну вот, дорогая, случай особый – не поспоришь! До этого я еще никогда не заставал чужого мужика в своей постели!

Когда последний фарфоровый осколок коснулся земли, моя улыбка погасла. Легче мне не стало. Наоборот. Этот сервиз нравился мне самому, а главное, мне нравилась Ее бабушка. Если небеса существуют, то баба Люся сейчас посылает мне оттуда проклятья. Хорошо, хоть я с ней точно не увижусь. Мне туда дорога закрыта.

Я присмотрелся к осколкам, взял один в руку и поднес к запястью. Нежно провел большим пальцем по острому краю. Один удар – и вся эта боль пройдет. Нет, наверное, будет еще минуту-другую больно. Но разве это сравнится с тем пожаром, что бушует внутри? Ожоги от него еще долго будут рвать на части мое тело и душу. Я размахнулся, зажмурил глаза…

– Разве это причина? – вытащил меня из воспоминаний голос сестры. – Сколько людей расстаются, а потом живут счастливо!

Я попытался согнуть ноги в коленях, но не смог. Я что парализован?! Или они тоже привязаны? Пошевелил пальцами ног, вроде получилось. Хотелось бы это увидеть, потому что своим ощущениям сейчас я не мог доверять сполна.

– Когда меня отвяжут? – Мой голос почему-то был слабым. Может, я охрип от криков? Говорить было трудно.

– Я не знаю, Вань.

– Мама знает, что я здесь?

Я закашлялся. Алина подскочила и подала мне стакан с трубочкой. С трудом глотнул, вода оказалось чуть подслащенной и ужасно противной.

– Нет, конечно. У нее и так с сердцем плохо. Почему-то ты не думал о ней, когда решил отравиться! – Стакан с громким стуком приземлился на белую тумбочку у моей кровати.

Я обвел глазами палату. Она вообще была полностью белой: полоток с квадратными лампами, стены, постель, моя одежда (спасибо не смирительная рубашка), халат на Алине. Только линолеум мерзко-рыжий. И никаких желтых стен, как я ожидал от психушки. Конечно, я понимал, что нахожусь в психиатрической больнице: всех самоубийц-неудачников везут сюда.

– Прости! – Алина тронула меня за предплечье. Ее глаза снова наполнились слезами. Губы задрожали. – Я не хотела.

– Так! Что это тут? – громко поинтересовался врач, зашедший в палату. – Никаких слез и страданий. Только позитив!

– Конечно-конечно. Я пойду. – Сестра торопливо встала, еще раз погладила меня по руке и вышла, оставив меня на растерзание докторам.

Громкоголосый врач показался мне очень высоким, хотя Алина, прошмыгнувшая мимо него, была ненамного ниже. Наверное, такой эффект создавался из-за того, что смотрел я на него снизу-вверх. Дядька лет шестидесяти в очках в тонкой оправе, с кустистыми серыми усами, небольшим брюшком, обтянутым белым халатом, и шапочкой, будто он хирург, а не психиатр.

За врачом пряталась медсестра в зеленом чепчике, ее лицо показалось мне знакомым, хотя я был уверен, что не мог ее знать – девушку с таким местом работы я б запомнил. Она держала в руке жесткую папку и приготовилась записывать все, что скажет доктор.

– Доброе утро! Я ваш врач, Владимир Дмитриевич Пасечников.

Я кивнул. После краткого разговора с сестрой горло будто горело.

– Ааа, – врач улыбнулся, и его усы поплыли вверх, как у Якубовича. Того и глади, достанет две шкатулки: «Голос или ноги, Русалочка?». Собственно, ни то, ни другое мне не нужно. Я только что хотел избавиться от них обоих и назвать слово целиком: смерть. Звучит страшно, если боишься того, что ждет после нее. Но меня ждало одно – избавление. А теперь, когда закончится действие таблеток, меня снова настигнет адская боль, от которой уже никогда не избавиться до конца этой гребаной жизни.

– Слышите меня? – Доктор пощелкал пальцами перед моими глазами. Я утвердительно моргнул. – Это всего лишь ларингоспазм. Такое бывает после промывания желудка. Пройдет, не переживайте. Вы помните, что с вами произошло?

Я снова кивнул. Мозг от резких движений головой заболел, казалось, он бьется о стенки черепной коробки при каждом кивке.

– Ладно, Иван Николаевич, мы с вами поговорим, когда к вам вернется голос. Пока ваша задача отдыхать.

– А… ру-у-уки? – просипел я. Е-мае, голос стал еще хуже.

– О, нет. Это нам рановато. – Доктор снова улыбнулся, похлопал меня по ноге, укрытой белой простынкой, и вышел, сложив руки за спиной.

Сзади он больше напоминал пингвина, чем Якубовича. Хотя последнего я сзади никогда и не видел. Медсестра закончила строчить и улыбнулась мне. Я не ответил и закрыл глаза, снова погрузившись в сон. Последнее, что я успел подумать, накачен ли я сейчас снотворным или действительно хочу спать?

На следующий день оказалось, что Якубович действительно был не психиатром, а эта светлая красивая комната – не психушка. Всего-то токсикологическое отделение областной больницы. В этот день меня перевели в настоящую психушку. Моего мнения никто не спрашивал, наверное, так положено. А может, сестра что-то там подписала. Я видел ее, когда меня выводили из палаты. Она снова плакала, прикрыв рукой рот. Меня это жутко выбесило, потому что плохо было мне, а ревет она.

Огромный амбал держал меня за руку, как маленького мальчика на прогулке. Провалявшись бог знает сколько времени на кровати, я чувствовал тягу к подушке, как к магниту. Голова была свинцовой, а ноги отказывались работать автономно. Чтобы сделать каждый малюсенький шаг, мне приходилось напрягать мозг, создавать сложный алгоритм действия и «вручную» посылать сигнал то левой ноге, то правой. Я не паралитик, ура! Но кажется, что-то в нервной системе сломалось. Кажется… Ха-ха. Ты пытался самоликвидироваться, придурок! Конечно, нервишки поломались, а они, как известно, не лечатся.

Полчаса в скорой без мигалок, и я оказался перед моим новым домом – психиатрической больницей имени святой Таисии. И почему психушки называют в честь святых, а обычные больницы – в честь самых именитых медиков? Что, среди психиатров не было достойных людей?

В санприемнике меня раздели, заставили помыться в душе без перегородок и дверей, выдали стиранную-перестиранную синюю робу, в которой до меня – жутко представить – побывал не один псих.

…Я размахнулся, зажмурил глаза… И не смог. Рука сама остановилась в сантиметре от кожи. В организме, видимо, стоит какая-то базовая защита от самого себя.

Я заорал так громко, как только мог. Пусть соседи вызовут полицию, они приедут и пристрелят меня, как бешеную собаку. Я бросил осколок упал на пол и зарыдал. Зарыдал так, как не плакал последние лет десять. Мелкие осколки впились мне в голое плечо, в поясницу. Я наслаждался этой болью, она была приятнее, чем душевная, и жалел, что не могу умереть прямо здесь и сейчас.

Не знаю, сколько прошло времени. Кажется, я отрубился. Когда пришел в себя, за окном уже светало. Я встал, пошатнувшись на затекших ногах, невольно подумал, что надо подмести осколки, потом махнул рукой и прошел в комнату. Фарфоровая крошка впивалась в ступни, но я стиснул зубы и терпел. Интересно, будут ли патологоанатомы выковыривать из меня эти осколки?

Непрошено пришла картина, где я в гробу – это меня не пугало. Но вот за гробом стоят мама и сестра… Сердце болезненно сжалось, что не имело отношения ко вчерашним событиям. А чуть поодаль стоит Она, стоит и плачет. Нет, рыдает, пытается прорваться, чтобы в последний раз поцеловать меня, но Ее держат двое мужчин в черном. Кто они? Может, и правда стоит прежде договориться с парочкой таких ребят? Я ухмыльнулся и удивился тому, что еще на это способен.

Вот и наша спальня. Кровать смята. На полу одежда. Их одежда. И кровь. Его кровь. Удар вышел у меня чуть смазан: руки дрожали, голова не соображала. Если б я занес руку чуть ниже, то мог бы вогнать носовую кость ему прямо в мозг.

---