Луна повесилась, и я с ней заодно,
Висим вдвоем во тьме ночи печальной,
Вернувшись к своей точке изначальной,
И быть или не быть – нам все равно.
С луной похожи мы уже давно:
Луна не светит – только отражает,
И Солнцу лишь уныло подражает:
Поднявшись вверх, вновь катится на дно.
Луна повесилась, и я с ней заодно…
С луной спокойно, словно в колыбели,
Она сыграет мне на укулеле,
И вместе мы покатимся на дно.

Нет, вешаться Рома не хотел. Неприятно это, не особо эстетично, да и неприлично в отношении тех, кому придется разгребать последствия подобного поступка, пусть даже это будут не родственники, а совершенно сторонние люди – работники специальных служб.

Рома представил себя в качестве повешенного, и от этого ему стало противно, даже, пожалуй, мерзко.

Застрелиться было бы немного лучше, но, если подумать, тоже весьма проблематично: нужно пройти медкомиссию, получить лицензию на оружие, купить это самое оружие. Столько усилий и только для того, чтобы направить пистолет себе в голову и выстрелить.

Опять ты будешь знать, что делаешь последнее действие в своей жизни. Ты боишься, потому что, возможно, будет больно. И опять никакой эстетики.

И вновь его сознание изъяло из глубин его памяти строки, которые он написал когда-то очень давно, еще в студенческие годы.

В час небывало жаркого заката
Последний луч его благословил.
Он тихо шел куда-то по Арбату,
А смог столичный улицы душил.
По мостовой уверенно шагая,
Он к Смерти шел, как к девушке своей.
И ждет она, и страждет, и скучает,
И жаждет крови, словно дикий зверь.
И мчатся мимо странные машины,
И масса тел спешит, и Пустота…
Зачем идти сей путь: жестокий, сложный, длинный,
Когда туда ж ведет короткая тропа…
Абсурд – трагедия – насмешка —
Вся наша жизнь – печальная стезя,
Мы прыгаем по клеткам, словно пешки,
Так добиваясь «должности» ферзя.
Гамбит – защита – рокировка —
Мы рубим и летим вперед,
Но жизнь – дорога. Будет остановка.
Конечная. С названьем скромным «Гроб».
Он это знал и в тихом переулке,
Когда Москву укрыла темнота,
Достал свой «Вальтер» как итог прогулки
И так открыл он вечности врата…

Он и сам забыл, что когда-то писал стихи. Было время, когда слова сами сплетались в красивое причудливое кружево текста, рассказывающего то, что его тревожило, пробуждало чувства или размышления. Он писал о Вселенной, о любви, о жизни, о смерти. А потом он перестал писать. Совсем. Почему так получилось, Рома и сам не мог объяснить. То ли вдохновение где-то потерялось, то ли физическая усталость заглушала поэтические порывы души, то ли просто его чувства настолько оскудели и стали плоскими, что писать стало не о чем.

Удивительно, но он так и не собрал все написанные им произведения в один файл, не оформил и не издал хотя бы одного маленького томика своих стихотворений.

– А зачем? – думал он. Сам он и так помнил все плоды своего сочинительства наизусть, а утруждать других людей прочтением своих произведений он не хотел. Почему? Рома сам до конца не понимал. Вероятно, он боялся критики (а критику себя в любом ее проявлении он ужасно не любил). Хотя вполне возможно, что просто эгоистично не стремился давать доступ кому бы то ни было к сакральному миру своих переживаний.

Но часы показывали уже полдень.

– Пора! – твердо решил Рома и выпил свою первую капсулу.

Нетерпение, охватывавшее Рому изначально начало спадать, появилась вялость и какая-то смертельная усталость. «Ну, вот и все, – вдруг мелькнуло у него в голове. – Хотел поиграть и, наверное, проиграл! Это ж надо было быть таким неудачником, чтобы в свой самый первый день выпить ту самую капсулу!»

Рома был в растерянности, он не знал, что делать дальше.

Состояние оцепенения, в которое он впал, начало постепенно проходить. Его чувства начали обостряться. Он начал слышать ровный, размеренный ход настенных часов. Механические часы в 2036 году стали ужасной редкостью. Прямо раритет. Люди стали отказываться от такой ненужной роскоши (увы, механические часы, да еще настенные, стали предметом очень редким и дорогим). Люди стали массово отказываться от настенных часов и стали пользоваться голограммой часов, которая передавалась какими-то неведомыми простому человеку технологиями в каждый дом, которые синхронно показывали время – одинаковое каждое для всех, никогда не ошибающееся.

А у Ромы были часы, старые настенные механические часы, доставшиеся ему еще от его бабушки. Часы эти Рома любил, они напоминали ему его детство. Когда его бабушка умерла, Рома очень печалился, тосковал и забрал эти часы как память о ней. Он повесил эти часы на стену, слушал их, любовался ими, а потом успешно забыл про них.

А теперь он слышал часы, отсчитывающие время, укорачивающие жизнь каждый час, каждую минуту, каждую секунду.

Этот стук часов Рому завораживал, гипнотизировал, очаровывал.

Он замер, он слушал, он вкушал эти звуки.

Эти секунды растянулись так, как будто это были долгие годы. А он слушал их так, будто постился несколько месяцев, не меньше! Он слушал стук часов и понимал, что, возможно, ему осталось совсем немного. Раз, два, три, десять, двадцать. Рома попытался сосчитать, сколько же это должно быль движений стрелки часов, чтобы из них сложились сутки, и у него не вышло. Мозг не хотел работать. Мозг хотел отдохнуть. Слишком много работы было последнее время. Алгоритмы, коды, отладка программ… Рома от всего этого ужасно устал. Он чувствовал себя машиной, роботом, для которого кто-то когда-то написал код, по которому он и «живет». Но разве это можно назвать жизнью? Жизнь – это то, где есть место мечтам, переживаниям, эмоциям. Это пространство, где можно двигаться в любом направлении, не зная исхода, но надеясь на самое лучшее. Нет, это не жизнь, это какое-то бесполезное животное существование. Роме стало тошно. Сознание стало вязким и склизким. Его будто опутало странной белой ворсистой паутиной. Мысли капали и замирали. Они превращались в сосульки и свисали тяжелым полотном над Роминым растерянным сознанием.

Последние пятнадцать лет Рома занимался тем, что писал коды и занимался отладкой программ. Это занятие, кажущееся для обывателя необычайно сложной и творческой работой, превратилось для Ромы в рутину. Алгоритм – код – отладка – правки – отладка – сдача заказчику. Из этих простых действий складывался почти каждый день Роминой жизни. Но Рома не хотел умещать свою жизнь в какой-то алгоритм, где каждый раз оператор цикла выводил бы его назад: если ты сегодня не умер, то продолжай жить. Роме этот алгоритм не нравился. Ему вообще не нравились алгоритмы, хотя он понимал, что любой процесс в этом мире – это алгоритм…

Мысли продолжали тонуть в зябкой пучине никчемных рассуждений. Нужно было разорвать этот порочный круг. Тем более, что Рому начал все ж таки беспокоить тот факт, что времени у него остается все меньше и меньше.

Внезапно он почувствовал смертельную слабость. «Наверное, яд начал действовать», – подумал он. Веки стали тяжелыми, но сердце его почему-то продолжало колотиться так, что его удары отзывались в барабанных перепонках гулкой пульсацией.

Он захотел прилечь, и ничто не могло ему в этом помешать, ведь сегодня он отдает дань последним часам своей жизни. Диван был большим, двухместным или даже больше. Когда-то давно такие размеры называли евро-форматом (или евро-книжкой – Рома уж и забыл, как это звучало правильно, ведь любые лингвистические конструкции со словом «евро» были уже лет десять как не модны в его стране). На таком диване могло уместиться не то что два, но даже и три или же четыре человека со сравнительно стройной фигурой. Но ложе это Рома занимал всегда один. Ни одна девушка никогда не была удостоена чести провести ночь с ним на этом диване. Нет-нет, проблем с женским полом у Ромы не было, скорее, это у женщин были проблемы с Ромой. Дело в том, что после Неё ни одна девушка не приносила Роме удовлетворения. Он пробовал разных – по росту и комплектации, с разным уровнем образования и разным социальным статусом, с разными хобби и с разными «изюминками» (которые Рома бы предпочел называть просто «заморочками»). Ромин интерес к этим особам сохранялся от трех дней до полутора месяцев (в зависимости от того, как быстро удавалось ему овладеть плотью и чувствами его жертвы), а телесное влечение – и того меньше. Затем интерес угасал. Чувства вновь черствели, а мысли опять возвращались в далекий 2021 год, где была Она – та, которая его любила, но не смела своей любовью мешать его жизни. Но о Ней Рома сейчас не хотел вспоминать. Он всегда пытался изгонять любые образы, связанные с Ней, из своего несчастного сознания, подобно экзорцисту, напрасно пытающемуся освободить душу и тело своего подопечного от грозных обитателей ада.

Душно. Рома решил открыть окно и сделал это незамедлительно. Благо пульт, который отвечал за это действо, оказался под руками. Возможности, которое открывало будущее (а для Ромы оно было настоящим), Роме не нравились. Он был немножко ретроградом. Все эти информационные технологии, бесконтактный контакт, цифровизация воспоминаний, гологровизация интимных отношений (когда можно было просто пригласить девушку для биологических интимных утех виде сексуальной, но не очень живой голограммы) Роме не нравились. Бесили. Раздражали. Гораздо больше его привлекали отношения в обычном человеческом формате: настоящее общение, разговоры с этим милым человеческим тембром голоса, который не заменит ни один компьютерный симулятор, осторожные прикосновения шершавой человеческой руки, бесконечные и нежные объятия нереально родного человека… Рома бежал от этого, как от огня. Однажды поняв, как это ему нравится, он стал избегать этого так, как будто сама огненная геенна посягает на его воображаемое спокойствие.

---