Прошло много лет с тех пор, как я утратил надежду на ее возвращение, вернувшись в полном истощении и недуге. В один момент недосчитался я яблок и своей дочери, звал ее всеми оставшимися силами и нашел в объятиях человека с черным свечением в окружении чад, которые светились разными оттенками жизни, то был сын врага моего, и я убил его, пронзив яблочным колом его наполовину темное сердце, при этом не получив ожидаемого удовлетворения от сладкой мести. Потух свет вокруг его тела, потух свет в моих глазах, и наступила пустая темнота, которая не принесла мне покоя. Меня не приняли в Эргоне и забрали последнюю энергию, чтобы поглотить ее раз и навсегда. Зовите меня Ничто.

Часть 1

Глава 1. Люмьен

– Лю-ю-юмье-е-е-ен! Сколько можно тебя звать? – как обычно, повторяла мама перед тем, как я только начинал собираться в школу.

В ее голосе слышались еле заметные нотки раздражения и нетерпения. Выбрать из двух рубашек ту, которая бы подошла к моему настроению именно на тот момент, оказывалось непосильной задачей, особенно если мозг играл плохую шутку и подавал телу совсем не те команды, которые нужны были мне. Мы были не в ладах друг с другом, но я выступал дипломатом – постоянно говорил с ним, чтобы наконец найти компромисс. В наших переговорах всегда уступал я, и поэтому в моем же чреве находил место в самом удаленном холодном углу, откуда меня не было бы слышно. А Главный тиранил и заставлял играть под злую дудку, заглушая все и вся, как диктатор, запрещая напрочь свободу действий и слова.

Если рыба гниет с головы, то мое недалекое будущее пахло смердятиной почти с самого рождения. Люди считали меня странным, избегали и посмеивались надо мной, потому что, как говорят родители, я уникальный. А люди всегда боятся того, чего не понимают из-за своих примитивных инстинктов. Когда-то давно персона по фамилии Маслоу создала пирамиду потребностей человека, и, если опираться на его теорию, я соответствую ее середине, в отличие от посредственных ребят-одноклассников. Мне нравится учиться и работать над собой в свободное время, запираясь в комнате, где меня никто не ищет. Ну, как никто… Только мама, когда зовет в очередной раз в мир, полный деградации, несмотря на то что он должен был быть миром прогресса.

– Угу, – отвечал я на странные вопросы однокашников и отворачивался, когда они старались поймать глазами мой взгляд. Так я играл в прятки, а ребята не пытались его искать: кидали грязное словцо и уходили, прихватив с собой мои школьные принадлежности. Каждый раз я ловил на себе их страшные белые зубы, но сразу выпускал из воображаемого плена, поскольку думал, что они не прочь полакомиться мной, несмотря на мои совсем не аппетитные костлявые данные. Частенько представлял, как жадно клацают слюнявой челюстью и играют в перетягивание моей туши, не подпуская к себе других особей. Я был особым сладостным сортом в их рационе энергетического питания. Только тогда, когда звенела мелодия из громкоговорителя, в кабинете становилось тихо и спокойно, все вещи резко возвращались по местам, а столы выравнивались строго по двум линиям. В долгих перерывах на занятия между этими тремя нотами меня никто не терзал.

Мне повезло оказаться в школе, как говорит мама. Очень немногие могут позволить себе образование, но я стал особенным только благодаря родителям, которые были в хороших отношениях с директором.

В группе было десять человек, каждый из которых знал свое место. Самые глупые сидели спереди, но училка почему-то их любила и разговаривала с ними о жизни за чашкой травяной настойки после уроков. Это справедливо? Мне говорили, что я умный, поэтому для меня выделили особый стульчик у окна, подальше от всех остальных. Он был низкий, только мой и моей тени, которая пыталась сдвинуть меня каждый раз, когда выглядывало светило. Даже столкнул ее один раз. Упал сам.

Частенько смотрел на то, как птицы врезались в стекло и падали замертво, а сотрудники учреждения тут же подходили к ним и собирали урожай свежего мяса к обеду. Отвлекаясь на чужую увлекательную работу, я не замечал ни вопросов учителя, ни очередного собственного падения. Наказания я принимал как должное – поднимался и мыл полы плевками каждого находившегося в классе персонажа и собственной слюной, отрывая по частице ткани от только выстиранной свежей рубашки. К концу недели, как правило, от нее оставался только верх, прикрывающий мою грудь, и мое отражение в отполированной холодной плитке.

До последнего я не понимал, почему мой стул магическим образом вылетал из-под меня, словно живой, даже когда я старался не дышать, чтобы не шевелиться, – все равно подставлял меня. Раз за разом я оказывался на полу и ругался на вещь под бурные овации и смех одногруппников. Конечно же, получал по заслугам, пока однажды не заметил тонкую, прозрачную привязанную нить, ведущую к руке одного из парней. Увидев мою реакцию, он показал кулак и жестом приказал молчать, стреляя в меня демоническими черными глазами, которые слились со зрачками и выдавали текст: «Знай свое место». Я подчинился, но больше не падал. Пол становился все грязнее.

– Мам, мне не нравится женщина, которая преподает нам историю, она говорит, что мы все равны, и корчит рожу при каждом моем слове, словно старая крыса, которая попалась в ловушку. Я же не как все!

– Да, ты уже это говорил.

– Это было давно.

– Это было только что, – с ноткой обыденного раздражения ответила мама.

– А двести сорок семь секунд – это давно или только что? Для меня это давно.

– Время – понятие относительное. Пусть для тебя будет давно, только не надо каждый раз считать секунды до моего ответа, прошу.

– Хорошо, мама. А в минутах?

– Ты сделал домашнее задание? – стоя у неготовой еды, спонтанно задала вопрос мамочка, и я растерялся. Она повторила вопрос и кинула в раковину лопатку для приготовления картошки, да так сильно, что я испугался, честное слово. Я не понимал, почему она так себя ведет и почему из ее глаз текут слезы, несмотря на то что она судорожно улыбается. Я заметил легкую розовинку на ее руках и сравнил ее с поросенком, отчего та завизжала и убежала к себе в комнату.

Они милые, мне нравятся поросята. А вот отцу не нравятся, ему никто не нравится. Маму называет жирной и говорит, что уйдет от нее, если не будет похожа на актрису из его любимых короткометражных лент, где происходит любовь, как мне объясняли. Один раз я подсмотрел происходящее и открыл для себя новые непонятные чувства, которые закончились оплеухами и нескончаемыми уроками в выходные дни под бурные споры взрослых. Когда я попытался поговорить об этом со своими одноклассниками, они смеялись, просили повторить то, чему я научился в этих сериалах, и записывали на пленку мою подготовку к проявлению «любви». Так я стал популярным. Маму даже вызывали к директору и просили автограф. Вот только я был горд, а она почему-то злостно грустила.

Вечером у нас должен был состояться разговор, и думал, что она впервые похвалит меня за мои успехи в школе, но перед тем, как выйти из комнаты, услышал очень громкие разговоры родителей. Раньше, когда такое происходило, я залезал под теплый плед и мысленно проигрывал музыку из школы, чтобы все вернулось на круги своя, но в этот раз я почувствовал что-то очень темное. Я видел, как отец сжимал мамину шею, и та становилась все белее и белее от его грязных жирных рук. Они усиливали хватку с каждым хрюканьем и расширением его зрачков.

– Отпусти ее! – я без сомнений подлетел и толкнул его, как барашек, головой, отчего тот потерял равновесие и грохнулся, ударившись виском об угол стола. Бездыханная туша истекала на полу, а бледная женщина склоняла свою спасенную шею и уже купалась в крови своего мужа.

– Что ты наделал, идиот?!

– Я спас тебя, мама!

Она покраснела, посмотрела убитыми глазами в мои и произнесла так хрипло и сипло, будто в ее горле не было воды уже месяц:

– Не называй меня мамой.

– Но ты же мама!

– Ты не мой ребенок! Я хочу, чтобы ты забрал свои вещи и свалил отсюда! Никогда не возвращайся, понял? Ты мне жизнь испортил! Ты самое хреновое, что было в моей жизни! Я столько мучилась с тобой, тратила еду, силы, нервы – и все ради чего? Ради тебя, неблагодарная тупая скотина! Убирайся! Чтоб глаза мои тебя больше никогда не видели, понял? Проваливай к чертовой матери!

– Мама, – я заплакал и попытался прижаться к ее большой груди, но она меня оттолкнула со всей энергией, что была у нее в запасе. Я почувствовал все то, что она хотела этим передать, и молча ушел, взглянув в последний раз на разбитое окно, в которое заглядывала похожая на сыр золотистая луна. Я бы поел сыр. Не ел уже четвертый день.

Глава 2. Тихо пойдешь, далеко окажешься

Лишь пепел найдёшь ты сухой,

Не останется и папиросин.

Жаль, что согрет не весной,

Жаль, что на сердце льет осень.

Маме не нравилось, когда я разговаривал, поэтому не буду этого делать. Впервые услышал, как издавало звуки сердце. Его будто терзали на части, и оно кричало, призывая на помощь. Я не знал, как до него добраться из своего темного уголка, но пытался и поэтому шел с закрытыми глазами, выпуская из-под ресниц соленую воду. Становилось легче, но мозг сваливал меня вновь и вновь, чтобы подобрать драгоценные упавшие капли, которыми поливал осеннюю умирающую почву.

– Сынок, ты что делаешь?

Я замер и слился с мокрой растительностью под ногами. Не хотел видеть мертвеца вживую еще раз.

– Парень, ты кто?

---