Однако не следует забывать, что еще есть отсутствие страха, полное и бесповоротное, которое дает такую силу, что становится возможным не чувствовать усталости, боли, напряжения во всех группах мышц и сухожилий, даже когда они напряжены до предела или совершенно налились кровью.

Нечувствие.

Но не бесчувствие.

Скорее нечувствие как омертвение сверхчеловеческого, когда уверенность в самом себе отменяет законы Дарвина, отменившие, в свою очередь, Закон Божий.

Из газеты «Русское слово» от ноября 1913 года:

«Вчера ночью Уточкин взломал дверь в лечебнице для душевнобольных, где он содержится, и ушел оттуда. Он явился к присяжному поверенному Богомольцу, занял у него один рубль и отправился в клуб, где вскоре выиграл 50 руб. В клубе он держался совершенно спокойно, шутил, говорил, что выздоровел и освобожден. Выйдя из клуба, он сел на первый попавшийся автомобиль и просил прокатить его. Автомобиль принадлежал частному лицу, и шофер отказался исполнить эту просьбу. В лечебнице заметили исчезновение Уточкина и узнали о его местопребывании. Уточкин был задержан и водворен обратно в лечебницу. При задержании Уточкин пытался оказать сопротивление».

Так и остался заикой на всю жизнь, был отмечен этим недугом как постоянным напоминанием о том, что за особый дар физического совершенства нужно заплатить высокую цену. Вот и платил, растрачивая силы и здоровье на постоянный взнос.

Начал болеть, разумеется, потому что ни один, даже самый могучий организм не может выдержать подобных нагрузок – бег, плавание, бокс, велосипед, бесконечные травмы и снова бег, плавание, бокс, велосипед, футбол, коньки.

Особенно мучился от частых и невыносимых мигреней, когда голова оказывалась зажатой внутри металлического ошейника, который с каждой минутой стягивался все более и более, и единственным спасением становился морфий.

А потом остался совсем один.

Из письма брату Леониду Исаевичу Уточкину: «Прежние друзья не желают встречаться со мной. Кажется, пошел бы и бросился в море, и тем бы дело и кончилось, но я этого не могу сделать».

Хотя, конечно, писал эти строки и внутренне смеялся над ними, потому что не мог подобно Роберту Эмильевичу Краузе прервать свою несчастную жизнь.

Например, путем утопления!

Нет, совершенно не боялся безвозвратно уйти в небытие, в непроглядный мрак подводного царства, просто очень хорошо плавал, как рыба, находя сей инстинкт (он же навык) непреодолимым.

Например, однажды ради спортивного интереса переплыл от Аркадии до Лиманной. Испытал тогда непередаваемое наслаждение, чувствуя под собой глубину, бездну, как бы пролетал над морским дном, наблюдал за раскачивающимся горизонтом и неподвижным небом, понимал, что пребывает в движении на стыке стихий.

А потом, когда вернулся домой, лег и проспал 20 часов кряду.

По пробуждении же воскликнул: «Хочу… бросать вызов природе! Инстинкт борьбы, владеющий всем живым, увлекает меня на этот бой, для одного меня лишь опасный, бескровный для других. Рано или поздно я должен слиться с природой, но, пока это не случится, буду всячески издеваться над ней и, мстя за грядущую неизбежность, обнимая ее всю, владеть».

Стало быть, не понимал, как можно утопиться, даже привязав к ногам мельничный жернов или забив рот найденной в лодочном сарае старой промасленной ветошью. Подобная процедура скорее добавила бы азарта борьбе за жизнь, превратив абсолютно патетический акт самоубийства в фарс или в трюк неподражаемого Гудини по самоосвобождению в наручниках из закрытого резервуара с водой.

Да, Сергею Исаевичу нравилось рассуждать следующим образом: вот он человек, не ведающий страха, смятения и с радостью принимающий любой вызов, даже если он смертельно опасен, вот он человек, который уверен в том, что ужаснее того, что он пережил в детстве, с ним уже не случится, что он уже побывал на дне, и теперь ему есть от чего оттолкнуться, вот он человек, который осознает собственную исключительность, но совершенно при этом не гордится ею, не возносится, понимая, что это может быть результатом многих причин, в том числе и психического заболевания.

Вот, например, любил привлекать внимание красивых женщин следующим образом – брал металлическую шпильку, предназначенную для украшения дамской шляпы, и протыкал ею насквозь себе обе щеки, сообщая при этом, комично складывая губы трубочкой: «Мне не больно… Спросите у врачей – они вам скажут, что у всех психических больных резко снижен порог болевой восприимчивости».

Заикался, таращил глаза от напряжения.

А в ответ – крики изумления, нервный смех, просьбы прекратить немедленно, даже обмороки случались у натур впечатлительных.

Но все это будет потом, спустя годы, а пока десятилетний Сережа Уточкин, едва начавший говорить после перенесенного им сильнейшего потрясения, сидит перед околоточным надзирателем по улице Елисаветинской и прилегающим к ней улицам и, заикаясь, пытается рассказать о том, как все произошло.

Впрочем, ничего нового к известным следствию фактам он прибавить не может.

Помнит только искаженное судорогой лицо Елизаветы Павловны.

Помнит у нее в руках перепачканный чем-то густым и липким кухонный нож.

Или револьвер?

Может быть, и револьвер.

А еще смутно помнит входящий в него вместе с предсмертными криками малолетних детей Краузе ужас наступления конца света, о котором в своих проповедях часто рассказывал огромный, звероподобного обличья протоиерей Матфей Исполатов из Успенской церкви Херсонской духовной консистории, в которой Сережу Уточкина покрестили летом 1876 года.

Глава первая

Чтобы двигаться в путь, нужно сделать первый шаг.

Сергей Уточкин

30 июня (12 июля по новому стилю) 1876 года в Одессе, в Успенском переулке, в доме 23, в семье купца второй гильдии Исайи Кузьмича Уточкина и его супруги Устиньи Стефановны родился сын Сергей (известно, что Исайя Кузьмич и Устинья Стефановна находились в дальнем родстве).

В церковной книге Успенской церкви Херсонской духовной консистории сохранилась следующая запись: «У одесского 2-ой гильдии купца Исая Кузьмича сына Уточкина и его законной жены Аустиньи Стефановны, оба православные, родился сын Сергей».

В этом же храме мальчика и покрестили. Крестными стали купец второй гильдии Дмитрий Федорович Алексеев и его супруга, известная одесская домовладелица Параска (Прасковья) Азафьевна Алейникова.

После ее кончины один из принадлежавших ей домов выкупит Исайя Кузьмич Уточкин и оставит его в наследство своим детям.

И еще один интересный момент: сын Прасковьи Азафьевны – Леонид Алейников в 1911 году напишет книгу «Тренировка духа. Русский Авиатор Уточкин», которую мы уже цитировали.

В 1881 году во время родов умерла Устинья Стефановна.

После смерти матери в семье осталось три мальчика – Сергей, Леонид и Николай.

Соответственно, все бремя воспитания сыновей легло на Исайю Кузьмича, человека строгого и требовательного.

Например, во время прогулки с малышами он мог ссадить их с тарантаса и требовать, чтобы они бежали рядом. Укреплял тем самым их выносливость и воспитывал волю к победе.

И они бежали что есть мочи, падали, вставали и опять бежали.

Конечно, это было жесткое мужское воспитание, но для темпераментного, взрывного Сережи подобные выходки отца не были чем-то унизительным и обидным. Физические нагрузки, необходимость постоянно доказывать всем и себе в первую очередь, что ты можешь, что добьешься поставленной цели любой ценой, оказались созвучны кипучей натуре мальчика, который ни минуты не мог находиться в состоянии покоя.

С самого раннего возраста проявилась еще одна черта Сережи Уточкина, которая впоследствии объяснит многие его безумные на первый взгляд поступки, – во всем он хотел дойти до сути, постичь всю глубину смысла, быть уверенным в том, что он это знает, что он это прошел.

Читаем в книге «Тренировка духа. Русский Авиатор Уточкин»:

«Он тогда уже твердо знал, что каждый обязан делать свое, и за все свое отвечать…» И далее: «С механикой Сережа знакомится в этом же возрасте. Отец подарил ему большой музыкальный ящик, и Сережа не успокоился до тех пор, пока не разломал его и не убедился, что ящик совсем не интересен; он очень надеялся, что механизм бесконечно сложен, и отвернулся от своего музыкального чуда, когда кроме вала и гребня ничего интересного не нашел».

«Бесконечная сложность» – как достойный и труднопостижимый соперник.

Пожалуй, таким неожиданным и запредельным соперником для Уточкина стали книги, чтение которых погружало его в такие состояния и миры, обнаружить которые в повседневной жизни было решительно невозможно.

Тайник для прочитанных книг был устроен мальчиком за печью.

Сюда пряталось всё, что было прочитано, и хранилось как особая реликвия, прикосновение к которой означало прикосновение к тайне, что могло быть уделом только избранных, посвященных.

Это было особое место в доме, о котором знали только Сережа и его двоюродный брат Спиридон.

Однажды о тайнике узнал отец.

Возмущенный тем, что в его доме делается что-то без его ведома, Исайя Кузьмич отреагировал сурово и в присущей ему манере – он велел сжечь все книги и именно в этой самой печи.

И они сгорели.

А в 1886 году от «скоротечной чахотки» сгорел и сам Исайя Кузьмич Уточкин.

---