– Не тревожься, Дебби, Пекхэм нынче уже не тот, что прежде, – говорит высоким фальцетом тетя Блессинг, старшая из трех сестер. В отличие от мамы и от тети Дебби, у тети Блессинг выговор дикторши Би-би-си, приобретенный за тридцать с лишним лет работы барристером. – Это место существенно облагородилось.

– Облаго… что?.. – недоуменно бормочет моя матушка.

Кеми вмешивается, чтобы не позволить им вступить в спор:

– Кажется, мама, ты хотела помолиться за Инку? – Она складывает руки на огромном животе и кивает тете Дебби. – Не беспокойся, тетушка, никто твою машину не тронет. Мы с Уче живем здесь уже почти год, и на наш «Форд Фиесту» ни разу никто не покусился.

– Кто позарится на такое… ладно, неважно. Я хочу помолиться, Тулу. – От этих слов тети Дебби у меня сводит живот. – Нам всем полезно сменить тон. И потом, я опоздала. – Она ерошит себе парик. – Помолиться за племянницу – наименьшее, что я могу сделать.

Она адресует мне широкую улыбку, я в ответ улыбаюсь одними уголками рта.

«Не воображай, что я забыла, что ты натворила на свадьбе у Кеми…» – думаю я, глядя, как она молитвенно жмурит глаза.

– Боже милостивый, благодарим Тебя за старшую дочь Тулы, Инку Беатрис Оладежи.

Женщина справа выдергивает свою руку из моей.

– Простите… – шепчу я, решив, что сделала ей больно.

– Благодарим Тебя за замечательную работу, которой Ты наделил Инку, за дом, купленный ею несколько лет назад. Она – пример для подражания, она многого достигла.

Я расправляю сгорбленные плечи. Что ж, пока что неплохо!

– Великий Боже, – продолжает она, – начинается новый год…

– Новый год, – повторяет за ней мама.

– В Библии сказано, что для Тебя нет ничего невозможного…

– О да, великий Боже! – подхватывает мама.

– Памятуя об этом, молю Тебя, Господи, чтобы в этом году Инка нашла себе мужа.

С какой ста…?

Я таращусь на тетю Дебби, сделавшую короткую паузу, чтобы все произнесли «аминь». Моя мать и Биг Мама молятся гораздо громче остальных, воздевая руки к потолку, словно оттуда в любой момент может свалиться мой муженек.

Я скрежещу зубами.

– Господи, – не унимается тетя Дебби, – Инке уже тридцать два…

– Тридцать один, – шепотом поправляю я ее.

– Нет ни одной причины, по которой женщина ее масштаба вынуждена была бы оставаться одинокой.

– Боже сохрани! – подхватывает мама.

– Как Ты даровал мужа Кеми, так же даруй мужа Инке. Не тяни с этим благословением. Даруй его уже в этом году.

Звонче всех других произносят «аминь» две «тетушки», стоящие у дивана: одна ревностно трясет головой, другая неслышно произносит собственную молитву. Некоторые подруги Кеми сдерживаются из последних сил, чтобы не захохотать, но у одной не получается, и она фыркает.

Я трижды глубоко вздыхаю, чтобы сохранить спокойствие.

– Извини, – произносит Кеми одними губами, с жалостливым выражением лица – к этому я в последнее время привыкла.

«Ты не виновата, – хочу я ей сказать. – Ты всего лишь полюбила знакомого по университету и в двадцать пять лет вышла за него замуж. Впрочем, на меня так сильно не давили бы, если бы ты не забеременела в ваш медовый месяц в Коста-Рике, а подождала бы годик-другой. Что ж, любой находит любовь в свой срок, просто твой наступил раньше моего. Мое время тоже придет, я точно это знаю».

Я пытаюсь донести все эти ценные мысли до Кеми способом телепатии, но тут снова раздается голос тети Дебби:

– Господи, даруй Инке хорошего, доброго «хуз-банд» Богобоязненного, высокого роста, образованного…

– Вот и хорошо, помолимся именем Иисуса, аминь! – Так пытается поставить точку в молебне тетя Блессинг, и мне очень хочется броситься ей на шею.

Но тетя Дебби намеков не понимает и не желает униматься. Она вроде бы умолкает, воздев плотно зажмуренные глаза к потолку, но это молчание настолько невыносимо, что некоторые подружки Кеми ерзают на месте.

– Господи всемогущий! – провозглашает она наконец, простирая руку, как она делает в нашей церкви Всеобщего Радушия, когда улавливает дуновение Святого Духа. – Сотвори то, что под силу Тебе одному! Изреки Свое слово, Отец небесный! Помолимся именем Иисуса, аминь.

Все дружно, с широко раскрытыми глазами, повторяют за ней «аминь». На кого они при этом, спрашивается, глазеют? Естественно, на меня. У рыжеволосой особы такой вид, словно она сейчас разрыдается, другая подруга Кеми бормочет: «Это ж надо!..» Две тетушки, опирающиеся своими колоссальными тылами на диван, самозабвенно поют: «Аминь ни оруко Иесу!» При моем примитивном знании языка йоруба это даже мне под силу перевести: «Аминь во имя Иисуса!» – вот что это значит. Моя матушка явно подражает восторженной героине из «Рафики»^[1], а тетя Дебби… тетя Дебби донельзя довольна собой.

Жаль, что я не умею проходить сквозь стены. Ужасно хочу смыться, но нет, нельзя дать деру, когда все на тебя смотрят. На мое счастье, снова начинает играть музыка, и в центр комнаты перемещается тетя Блессинг.

– Разве не веселая вечеринка? – спрашивает она, мотая головой из стороны в сторону. – Чего застыли? Мне что, одной перед вами выплясывать? – Она стаскивает со стула Кеми, вертит ее, выделывая невесть что бедрами.

– Эге-гей, эге-гей! – Она пытается танцевать так, как раньше танцевала Кеми; вступает хор, и подруги Кеми дружно торопятся в центр комнаты. Их завывания на пиджин-инглиш имеют мало общего с текстом песенки, ягодицы у каждой ходят ходуном в индивидуальном ритме. Я тяжело вздыхаю – за последний час я сильно утомилась вздыхать.

Хорошо хоть то, что теперь всем не до меня: я пулей вылетаю из гостиной и бегу вверх по лестнице. Заберу из комнаты Кеми свой жакет – и все, можно сматываться.

– О!.. – Я замираю в двери, стараясь справиться с сердцебиением. – Не ожидала застать здесь тебя.

Моя кузина Ола стоит на коленях перед Дэниэлом, своим младшеньким.

– Привет. – Она возится с подгузниками и не смотрит на меня. – Я пришла вместе с матерью. Дэниэлу пора переодеться.

Дэниэл пищит и сучит пухлыми ножками. Я любуюсь очаровательным малышом, потом спохватываюсь и подступаю к горе одежды. Только не потерять драгоценное время!

– Рейчел здесь? А Нана? – спрашивает Ола. Как я погляжу, она в очередной раз поменяла прическу. Когда мы шатались по магазинам во второй день Рождества с ней, Рейчел и Наной, на ней был длинный черный парик. Сколько времени прошло – две недели? Тогда это было нечто в бразильском стиле. Сама я никогда не напяливаю парики, поэтому не очень в них разбираюсь. Теперь на Оле нечто волнистое, золотистое, почти до пояса. Косметика, правда, прежняя: много тонального крема, румяна, накладные ресницы. Дня не проходит, чтобы Ола не позаботилась о своей мордашке.

– Еще нет, – отвечаю я ей, тщетно роясь в чужих вещах. – Нана в самоволке. Рейчел, надеюсь, скоро придет. Ее мать внизу. Наконец-то!.. – Я вытягиваю из кучи шмоток своей жакет. Но уже поздно.

– Ты ведь не уходишь? – В спальне появляется, подтягивая на себе платье, моя мамаша, за ней вышагивает тетя Дебби. – У твоей тети и у меня к тебе разговор. – Она обхватывает меня за талию, и я моргнуть не успеваю, как оказываюсь зажатой между ними на кровати.

– Ты как, Инка? – Тетя Дебби хлопает фальшивыми ресницами. Теперь она подражает Бэмби – так я и поверила в невинность ее вопроса! – Как жизнь? То есть работа? – Она криво ухмыляется. Можно подумать, что не она возносила только что молитву века.

– Работа как работа. – На меня находит вдохновение, и я выпаливаю: – Во вторник получу повышение!

Правильнее сказать, во вторник станет известно, повысили ли меня. Но я не успеваю оговориться, потому что тетя Дебби спешит заключить меня в объятия.

– Повышение? Это чудесно, Инка!

– Первый раз слышу! – недовольно пыхтит мама.

– Кем же ты теперь будешь? – спрашивает тетушка, сверкая глазами.

– Ну… – Я бы рада сдать назад, но уже не получится. – Я буду вице-президентом. В операционном подразделении.

Мама хватается за голову.

– Вице-президентом?! Бога ради, Инка, ты вздумала командовать банком? Чтоб ты знала, это мужская работа! Совершенно не для женщины, которая хочет мужа и детей.

– Мама!.. – Я прыскаю. Ее слова – ошибка на ошибке. – Вице-президентом совсем не в этом смысле… – Только этого не хватало! – Это будет всего лишь шажок вперед по сравнению с тем, чем я занимаюсь сейчас. И вообще в Godfrey туча вице-президентов, и ни один не имеет отношения к командованию самим банком.

– А я считаю, что это победа, – говорит тетя Дебби и широко мне улыбается, а потом обращается к своей дочери: – Ола, может, поздравишь кузину?

Я виновато наблюдаю, как Ола медленно кладет в целлофановый пакет мокрый подгузник.

– Поздравляю, – говорит она с таким видом, словно метила в королевы выпускного бала, но я ее обставила.

– Видишь, какая важная штука диплом! – гнет свое тетя Дебби. – Все равно что паспорт: с ним тебе везде дорога.

Мне хочется себя ущипнуть, нажать кнопку обратной перемотки. Чего ради ты, Инка, заикнулась о своем повышении? А то ты не знаешь, что тетя Дебби все никак не простит Олу за то, что та бросила универ, когда впервые забеременела.

– А вот у Наны нет никакого диплома! – огрызается Ола, заправляя ножки Дэниэла в штанины.

Тетя Дебби издает сценический смешок.

– Нана!.. – фыркает она. – То-то она все еще вкалывает барменшей и подрабатывает в Topshop! Я тебя умоляю, Ола!

---