Абсолютно крутой поп-исполнитель Гарри Стайлс впервые посмотрел «Криминальное чтиво», когда ему было всего 13 лет: «Наверное, рановато было», – признается он. Он впечатлился Джексоном в роли Джулса Уиннфилда и, желая подражать своему кумиру, «откладывал деньги, подрабатывая разносом газет, чтобы купить бумажник с надписью "Bad Motherfucker". Я просто ходил с этим бумажником по английской деревне, как тупой белый ребенок».

Понятие крутости, как и многие другие первые изобретения человечества, зародилось в Африке. Понятие крутизны, спокойствия, прохлады, часто ассоциирующееся с водой, мелом и любым другим веществом, которое делает человека таким свежим и чистым, распространено во многих африканских языках. На языке йоруба^[7] «enun tutu» означает «крутой рот», в то время как на языке кикуйю^[8] «kanua kohoro» означает «крутой язык» – оба понятия описывают силу умения промолчать вместо того, чтобы разевать свой глупый рот.

«Это маска самого мышления», – писал искусствовед Роберт Фаррис Томпсон об этих идиомах и о том, как они формируют поведение. Томпсон вывел западноафриканское определение понятия «крутость»: «Способность оставаться невозмутимым в нужный момент, не проявлять никаких эмоций в ситуациях, где допустимы волнение и сентиментальность, – другими словами, вести себя так, как будто твои мысли находятся в совершенно другом мире».

Идея эмоциональной сдержанности встречается в неафриканских культурах: возможно, вам знакомо французское «sangfroid» – хладнокровие, или британское «pride» – гордость за то, что вы держите язык за зубами. Африканский вариант стоицизма отличается тем, что хладнокровие считается важным качеством не только во время стресса, но и во время праздников и танцев. Нужен настоящий талант, чтобы выглядеть непринужденно в такие бурные, экспрессивные моменты, вот почему мы восхищаемся киноактерами, которые сохраняют хладнокровие, даже когда играют роль в абсурдной обстановке, применяя все навыки притворства, такие как общение с компьютерными инопланетянами перед ярким зеленым экраном.

Актер Хью Лори однажды сказал мне, что Кэри Гранта можно назвать величайшим из всех кинозвезд XX века именно из-за этого его качества – отстраненного хладнокровия: «Он всегда осознавал, что снимается в фильме. Его забавляло его положение: не положение его персонажа, а положение Кэри Гранта в фильме».

Или, как выразился Томпсон, описывая невозмутимую отстраненность в африканском контексте: «В этой философии крутости проявляется вера в то, что чем чище, чем спокойнее становится человек, тем ближе он к предкам. Другими словами, владение собой позволяет человеку выйти за пределы времени и избежать навязчивых мыслей».

В облаке сигаретного дыма джазовые музыканты стали современными американскими архитекторами образа жизни, которому Лестер Янг дал название «крутой», а за ними следовали писатели-битники^[9]. В 1957 году Майлз Дэвис выпустил альбом Birth of the Cool, где собрал записи, сделанные совместно с музыкантами, среди которых были саксофонист Джерри Маллиган и барабанщик Макс Роуч, в ответ на бурное развитие бибопа^[10], распахнув двери в комнату для отдыха. В том же году Джек Керуак опубликовал «В дороге», автобиографический роман, написанный буквально на одном дыхании, который вдохновил целое поколение отправиться на поиски Америки по магистрали Нью-Джерси Тернпайк.

В своей автобиографии Дэвис признал, что на этих сессиях его вдохновлял белый руководитель группы Клод Торнхилл, но постарался вычеркнуть из своего рассказа любое влияние со стороны белых: «Мы пытались звучать как Клод Торнхилл, но он сам нахватался от Дюка Эллингтона и Флетчера Хендерсона». С учетом того, что в музыке Эллингтона и Хендерсона джаз и африканские мотивы смешивались с европейскими симфоническими традициями, это не такая уж чистая сквозная линия, как утверждал Дэвис. Несмотря на то что крутость подчас служит лишь кодом для обозначения чернокожих, крутость в Соединенных Штатах не существует без смешанного влияния черных и белых, которое выливается в комплексное наследие.

В 1957 году в Центральную среднюю школу в Литл-Роке были зачислены девять афроамериканских подростков. (Губернатор штата Арканзас послал Арканзасскую национальную гвардию, чтобы не пустить их в здание; президент Дуайт Эйзенхауэр ответил федерализацией Арканзасской национальной гвардии и приказал им защищать учеников.) Девятка из Литл-Рока заходила в школу сквозь толпу белых, с безмятежным и уверенным видом, сохраняя хладнокровие перед лицом смертельной опасности. Одна из них, Минниджин Браун-Трикки, позже сказала: «Их беспокоило то, что мы были такими же высокомерными, как и они».

В 640 километрах к востоку от Литл-Рока, в Чаттануге, штат Теннесси, в том же году отметил девятый день рождения Сэмюэл Лерой Джексон, который тоже жил в сегрегированном мире. Чем старше он становился, тем с бóльшим количеством белых он знакомился, но почти все, кого он встречал, будучи ребенком, были чернокожими. Детство в условиях сегрегации не сделало Джексона злее – оно выковало его стальное хладнокровие. Но, став взрослым, он пришел в ярость от голосов консервативных политиков, наследников традиций угнетателей из его детства. «Это те же самые гребаные типы, – сказал он. – И когда я слышу их голоса, я слышу те же самые голоса. Тот носовой выговор, когда тебя специально называли не ниггером, а нигрой. Нигры. Не было никаких сомнений в их позиции – ты никогда не будешь им ровней, и по возможности они сделают так, чтобы у тебя никогда не было столько дерьма, сколько есть у них».

Майлз Дэвис начал свою автобиографию с таких слов: «Самое сильное чувство, которое я испытал в жизни – одетым, конечно, – это когда еще в 1944 году я впервые услышал, как Диз и Птица играли вместе»^[11]. Шел 1944 год, Диззи Гиллеспи и Чарли Паркер играли вместе в группе Билли Экстайна, каждый вечер изобретая боповое звучание. Паркер (он же Птица) стал иконой крутости как за свою гениальность, так и за беспутный образ жизни: он кололся героином, мочился в телефонных будках, закладывал свой саксофон прямо перед концертом, чтобы успеть сделать ставку, а затем добивался великолепного звучания из подменного инструмента, например детского пластмассового саксофона. Паркер умер, когда ему было всего 34 года, но коронер оценил его возраст где-то между 50 и 60 годами.

Гиллеспи, напротив, дожил до 75 лет, более 50 из них состоя в браке с одной и той же женщиной. Несмотря на то что у него был безупречно крутой послужной список, он был новатором как в бибопе, так и в афро-кубинском джазе, он не чувствовал необходимости сжигать себя, как его партнер. У него дома в Нью-Джерси в морозилке хранился запас безалкогольного пива. Когда Гиллеспи спрашивали о его сдержанной натуре, он отшучивался: «Я всегда боялся иголок». Он знал, что его крутость строилась не на саморазрушении.

В то время как Сэмюэл Л. Джексон приобрел адскую зависимость от кокаина, он в конечном итоге выбрал путь Диззи, а не Птицы: завязав после того, как ему исполнилось 40 лет, он не просто остался в живых еще на несколько десятилетий, но и снялся в своих лучших работах. В свободное от съемок время он не болтался по злачным местам и не появлялся в таблоидах: он играл в гольф и смотрел «Закон и порядок»^[12]. «Большинство людей удивились бы тому, насколько скучна моя жизнь», – признавался он. Но во время работы он превращался в международную кинозвезду, и казалось, что он работает все время, часто снимаясь в пяти или шести фильмах за год.

В детстве Джексон играл на различных духовых инструментах, в том числе деревянных. Он мечтал стать джазовым музыкантом – и эта мечта резко оборвалась в одиннадцатом классе, когда он обнаружил, что не умеет импровизировать. Но он уже впитал в себя кодекс крутого джазмена, и оказалось, что Джексон прекрасно справляется с работой по сценарию.

Знаток джаза Гэри Гиддинс писал о Гиллеспи: «В 60 лет Гиллеспи признался, что когда-то ему казалось, будто со временем играть на трубе станет легче, но оказалось, что играть стало труднее – не потому, что губы теряют подвижность, а потому, что он исчерпал все идеи, которые у него когда-либо были. Он мог прибегать к юмору или другим отвлекающим маневрам, но в пылу импровизации его спасала только правда». Точно так же Джексон снялся в стольких фильмах, что его каденции и крещендо стали привычными, но если он отчасти и утратил способность удивлять зрителей, то накопленный им объем работ раскрыл его истинную, самую крутую сторону сущности.

У Джексона было еще кое-что общее с Гиллеспи – музыкальность. Выбранным инструментом Гиллеспи была труба с раструбом, изогнутым под углом 45 градусов. Инструментом Джексона стал его голос, особенно в сочетании с непристойными выражениями. Когда Джексон матерится, это звучит как поэма, построенная на двух ямбических стопах в одном составном существительном, которое, по его словам, является тем самым английским словом, что он использует чаще всего, – motherfucker.

«Я использую слово motherfucker по меньшей мере восемь раз в одном абзаце, – сказал мне Джексон. – Я все называю этим словом. Говорю: «О, вот это убойная хрень была», или «Знаешь, на кого похож этот ублюдок?», или «Ну, знаешь, эта сраная штука»^[13]. Для меня это идеальное существительное/местоимение/мат/что угодно».