По мере того как уровень моей подготовки как психиатра рос, я постепенно начинала узнавать, что такое работа эксперта в области психиатрии, в ходе которой специалистам приходится проникать в такие темные уголки сознания других людей, что это подчас может быть связано с определенным риском. Прилагательное «forensic», то есть «экспертный», «криминалистический» или «судебный», изначально происходит от латинского «forum», что означает место для проведения юридических дискуссий. Помимо предоставления заключений, постановки диагнозов и координации действий по лечению пациентов, то есть той работы, которой занимается любой медик, психиатры-криминалисты изучают вопрос о том, как общество относится к людям, которые нарушают уголовное законодательство. В ходе этого изучения возникают весьма интересные этические и юридические вопросы – в частности, о степени вины преступника и мере его ответственности за совершенное злодеяние, если он психически нездоров. Многие психиатры-криминалисты работают в спецучреждениях для душевнобольных в составе команды профессионалов, обеспечивающих пациентам скоординированное и квалифицированное лечение. Они и другие медики словно воздушные гимнасты или прыгуны в воду с большой высоты, которые обсуждают планы своих действий и в равной степени несут ответственность за безопасность друг друга. Я изначально по своей природе люблю работать совместно с другими, о чем весьма красноречиво говорит тот факт, что я довольно много занималась групповой психотерапией (а также то, что написала эту книгу), так что деятельность эксперта-криминалиста для меня практически идеальный выбор.

Овладев специальностью психиатра-криминалиста, я вскоре поняла, что хочу повысить свою квалификацию и как психотерапевт. Когда психиатрия как наука только начинала развиваться, большинство психиатров одновременно являлись невропатологами и психотерапевтами, но к концу XX века эти профессии приобрели статус отдельных медицинских специальностей. Так что теперь ситуация, когда психиатр одновременно оказывает услуги в качестве психотерапевта, считается нетипичной. Как и другие медики, психиатры в основном стали выступать в качестве координаторов, ведущих тех или иных конкретных пациентов и осуществляющих общий надзор за их состоянием и применяемыми методами лечения. Для меня же главным в психиатрии был диалог с пациентом, истории жизни людей. Мне хотелось добиваться глубокого взаимодействия с ними и иметь достаточно времени на размышления. Впоследствии, обучаясь профессии психотерапевта, я стала овладевать знаниями в таких специфических областях, как насилие со стороны матери по отношению к ребенку, эмоциональные и психологические травмы, особенности работы с группами пациентов, а также медицинская этика и лечение других врачей. Все это так или иначе вплетено в полотно описанных далее человеческих судеб. Важной нитью, проходящей через все повествование, стало изучение мной такой темы, как детские привязанности в человеческих отношениях и их связь с насилием в более позднем возрасте. Как станет ясно дальше, это оказало сильное влияние на мое восприятие человеческого поведения.

Любое насильственное преступление является трагедией – и для его жертв, и для их близких, и для тех, кто его совершил. Я написала эту книгу вовсе не затем, чтобы попытаться доказать, что любое насильственное действие следует прощать или что обитателей наших тюрем и психиатрических больниц следует выпустить на свободу. Я твердо верю в необходимость того, чтобы люди следовали требованиям закона, и у меня нет сомнения в том, что преступники, склонные к насильственным действиям, должны находиться в изоляции от общества. Я также понимаю, почему некоторые люди испытывают непреодолимое желание клеймить таких преступников и говорить о том, что они заслуживают самого сурового наказания: жажда мести – одна из самых сильных и глубоких человеческих эмоций, стремление к некой первобытной, примитивной справедливости. Но она не дает нам избавиться от страха и гнева и вызывает у нас стремление к жестокости – той самой, которая для нас, по нашим собственным словам, неприемлема. Такая ситуация может оказаться для нас болезненной. Есть немалая доля истины в весьма распространенном убеждении, что ненавидеть кого-то – это все равно что принять яд и ждать, что объект нашей ненависти умрет. И, как справедливо отмечал Ганди и его последователи, мерилом справедливости общества является то, в какой степени ему присуща способность к состраданию к худшим его членам.

С годами я постепенно все больше прихожу к восприятию моих пациентов как людей, выживших после катастрофы, а себя и своих коллег – как сотрудников экстренных служб. Я встречаюсь со своими больными в критические, поворотные моменты их жизни и помогаю им свыкнуться с их новым «я», что может быть очень непросто. Я хорошо запомнила высказывание одного из моих пациентов, который как-то заметил: «Вы можете быть бывшим водителем автобуса, но не бывшим убийцей». В процессе нашей работы мы пытаемся научить людей брать на себя ответственность за свою жизнь, а это долгий и трудный процесс. Причем все это приходится делать в обстановке меняющихся политических реалий, которые во многом влияют на психику пациентов и на итоговые результаты лечебного процесса. Не могу не вспомнить, как вскоре после того, как в начале 1990-х годов я начала карьеру эксперта-криминалиста, тогдашний премьер-министр Великобритании, Джон Мейджор, сделал свое нашумевшее заявление: «Обществу следует немного больше осуждать и проявлять немного меньше понимания». За этой недлинной, но весьма категоричной фразой, прозвучавшей из уст главы правительства, последовала волна заключения людей в тюремные камеры одновременно с резким сокращением службы психиатрической помощи. Это имело тяжелые и весьма далекоидущие последствия как в Британии, так и в мире в целом. На эту тему уже много было сказано и написано людьми, гораздо более опытными и квалифицированными, чем я. От себя добавлю только, что мы сажаем в тюрьмы слишком многих – главным образом ради того, чтобы удовлетворить общественный запрос на проявление жесткости и решительности в борьбе с преступностью. И это притом что лишь очень небольшой процент подвергаемых заключению действительно настолько жесток и опасен, что этих людей нельзя реабилитировать, не изолируя от остальных.

Я проработала на Национальную службу здравоохранения Великобритании более тридцати лет. Значительную часть этого времени я провела в Бродмурской больнице в Беркшире, примерно в пятидесяти милях к западу от Лондона. Больница была построена в 1863 году и стала частью системы психиатрических больниц, созданной в Викторианскую эпоху, то есть медицинских учреждений, где можно было лечить душевнобольных преступников – иногда неограниченно долго. Возведенная в карикатурно-готическом архитектурном стиле и известная тем, что в ней содержались самые печально известные злодеи, совершившие насильственные преступления, Бродмурская больница уже давно снискала весьма мрачную репутацию в британском обществе. В студенческие годы, посещая ее в учебных целях, я тоже со всей самоуверенностью и горячностью молодости думала о ней как о безнадежно устаревшем, архаичном лечебном учреждении и даже просто как о варварском месте. Однако придя туда работать, я довольно быстро поняла, что это не так. Наши психиатрические лечебницы выполняют важную и весьма гуманную функцию, и я с радостью могу сказать то же самое и об аналогичных заведениях в большинстве других развитых стран – они тоже являются достойной альтернативой тюрьме для людей, которым такая альтернатива нужна.

Сегодня такие места, как Бродмурская больница, больше не считаются темницами для тех, кому ничем нельзя помочь и кто никогда не выйдет на свободу. Напротив, акцент делается на лечении и реабилитации пациентов в целях их выздоровления при среднем сроке пребывания в таких учреждениях пять лет. В Бродмуре в настоящее время около двухсот коек – почти вдвое меньше, чем тогда, когда я впервые появилась там в качестве сотрудника медперсонала. Многих людей теперь направляют в лечебные учреждения не со строгим, а с усиленным или даже общим режимом безопасности, и там мне тоже довелось немало поработать. Большинство пациентов таких медучреждений попадают туда либо по решению суда после завершения процесса, либо в результате перевода из тюрьмы для лечения (если состояние их психики ухудшается), или же – в редких случаях – тогда, когда в процессе амбулаторного психиатрического лечения возникает опасность, что они могут создать проблемы другим людям.