Нас встретили с десяток слуг из местных, чей внешний облик так сильно разнился от европейцев, что вверг меня в шок. Их темная кожа лоснилась в янтарных ласках вечереющего солнца.

Алжирцы вели на привязи трех ослов. На животных быстро погрузили тяжелые баулы, туго схваченные широкими ремнями.

Своими невероятными тягучими голосами местные подгоняли ослов, которые попросту стали посреди оживленной набережной. Погонщики быстро совладали с длинноухими упрямцами, и вскоре мы двинулись по пыльной дороге вверх.

Я глядел на местный народ, на их одеяния, что струились по длинным черным рукам, в которых они держали плетеные корзины или расписную глиняную посуду. В их ношах, что местные несли сами или водружали на ослов, все плескалось, звенело и глухо гремело.

Меня обуял ненасытный голод, неутолимая жажда ощущений, которые не проходили, а лишь усиливались по мере того, как я заглядывался на каждый жест смуглых рук, что были длиннее, нежели у людей на родине. Стоило мне посмотреть в черные влажные глаза, ответом мне были равнодушие, вражда или взаимный интерес.

Моя зачарованность украдкой притупила всякую бдительность и сыграла со мной дурную шутку: я не заметил черного араба, который суматошно несся прямо на меня. Едва ли он придал хоть какое-то значение, задевая буквально каждого во всей этой единой пестрой толпе, но я едва не повалился с ног. Благо мой любезный кузен очень вовремя подоспел.

– Не отставай, Этьен! – раздался беспокойный окрик отца, чей голос сейчас тонул, бледнел и будто бы растерял любую силу в здешнем дрожащем от угасающего зноя воздухе.

– Не отстаю! – отозвался я, потирая плечо и стараясь держаться своих, что было для меня вовсе нетрудно.

Хоть сердце мое уже начало тревожно колотиться, никак не радуясь беготне сквозь толпу, сейчас выбора особо и не было. Собрав волю в кулак, я продолжил проходить это тяжкое восхождение, обильно обливаясь потом.

Мы пробирались по пыльному городу, полному чарующего дурмана и манящих южных напевов. Я прекрасно знал, что ни один из этих звучных окликов не обращается ко мне, и все же каждый раз мне слышалось, будто бы какой-то алжирец звал меня по имени.

Какому-то неведомому и бесконечно подлому демону удавалось обмануть мой уставший разум снова и снова. В висках гудело от тяжелой дороги и духоты, и мои ребра едва-едва шевелились, как будто придавленные тяжелой плитой.

Наконец мы пришли к белокаменному забору с большими воротами. Несмотря на недомогание, я отдал должное этим стенам, и в особенности четырем нишам с остроконечными арками. Внутри каждой рябили рисунки из причудливых орнаментов, выложенных мозаикой. Ворота со скрипом двинулись, подбирая под собой иссушенную пыль, и перед нами предстала зеленеющая кипарисовая роща.

Прохладная тень стала истинной панацеей для нас, ну, во всяком случае, для меня так точно. Я уже предвкушал, как моя северная кожа обратится сухой змеиной чешуей, которую можно отслаивать прямо руками, – и ждать, судя по ощущениям, оставалось недолго. С предвкушением расплаты за посягательство на проклятое золото коварного восточного солнца, я смотрел сквозь ветки деревьев, любуясь урывками лазурного неба.

Тенистая роща милосердно берегла нас, пока мы совершали свой путь до белого каменного дворца. Здесь царил одурманивающий аромат трав, такой богатый и изысканный, и такой неведомый, что он кружил мою раскалывающуюся от зноя голову.

Великолепное здание вырастало предо мной, гордо вознося свои резные украшения вокруг входа, в то время как высокие стены стояли будто бы равнодушно. Лучи уходящего солнца косо скользили по неровным стенам.

Слуги проводили нас до покоев, где находились кувшин с чистой холодной водой, тарелка пряностей и чистая одежда. Я охотно умыл лицо от пыли. Прохлада приятно коснулась моих пылающих щек. Переводя дыхание, я рухнул на постель, застеленную пестрым покрывалом, в ткани которого сплетались темно-бордовые и белоснежные нити.

Стены были выложены мелкой плиткой, затем шла белая стена с утопленными в нее нишами, а на сводчатом потолке пестрила россыпь мелкой мозаики.

Я лежал на спине, переживая то потрясение, которое на меня произвел Алжир. Перед глазами проносились кирпично-красные деревянные двери, на пороге которых сидели чернокожие мужчины, выглядывая из-под пестрых тюрбанов своими черными глазами.

Коснувшись своего лба, я не на шутку обеспокоился, нет ли у меня жара, зная за собой особую склонность болеть в самое неподходящее время.

Сев в кровати, я на всякий случай вновь умылся прохладной водой из тяжелого кувшина. К моему собственному удивлению, я почувствовал себя намного лучше, хотя, может, я просто обманывал себя.

Уже более спокойным взором я обвел свою комнату, и приятным сюрпризом для меня оказался выход на балкон с тенистым навесом. Только-только унявшееся воодушевление вновь вспыхнуло в моем сердце, и я вышел осмотреться.

Следующим приятным сюрпризом было то, что этим чудесным балконом соединялись наши с Франсуа комнаты. Не преминув воспользоваться случаем, я зашел к кузену и уже хотел было подкрасться к нему со спины, как моя задумка не увенчалась успехом.

Меня выдал серебряный кувшин, стоявший напротив Франсуа. Кузен почти сразу же обернулся, завидев, хоть и искривленное, но вполне ясное отражение.

– На этот раз не вышло, – довольно заявил он.

Я пожал плечами и в качестве награды и утешения за проваленную засаду стянул горсть пряных засахаренных драже. Они стояли на низком столике в расписной эмалевой миске.

– В следующий раз, значит, – ответил я, пожав плечами, хрустя сахаром, который мягко таял на моих зубах.

– Дядя Оноре сказал, что до вечера мы предоставлены сами себе, – сказал Франсуа.

– А вечером? – удивился я.

– А вечером он представит нас месье Шафаку, – ответил кузен. – У тебя снова взгляд, как будто бы ты пьян, но я знаю, что это не так. Но все же, братец, ты не забыл, что прибыли мы сюда по делу?

Я внимательно слушал, хотя, наверное, по мне нельзя было сказать, так как я грыз драже за драже, блуждая взглядом по комнате. Прямой вопрос заставил меня кивнуть, все же дав хоть какой-то ответ.

– Разумеется, серьезный разговор, как будто отец ведет иные? – пожал я плечами.

– И он хочет, чтобы мы оба присутствовали при этом разговоре, – как будто бы было необходимо об этом напомнить, произнес Франсуа.

– Столько слышал от отца про этого месье Шафака… – потянувшись, произнес я, прохаживаясь по комнате кузена и пытаясь определить, кому из нас все же выделили покои попросторнее. – Ты думаешь, он к этому причастен?

Кузен вскинул брови и бросил взгляд на приотворенную дверь. Вполне благоразумно опасаясь лишних ушей, Франсуа прикрыл ее, догадываясь, к чему я клоню.

– К исчезновениям наших людей? Да, вполне, – кивнул Франсуа, говоря четко и уверенно, хоть и понизив голос.

Самодовольно пожав плечами, я лишь удостоверился в собственной догадке, и мне было приятно слышать, что мы с кузеном одного мнения.

– Неужели ему выгодно ссориться с людьми, вроде моего отца? – Я прошелся по комнате, направляясь к тому злосчастному кувшину, отражение в котором меня выдало.

– Скорее всего, он нашел более щедрого покровителя, – ответил кузен.

– И менее белого, – добавил я, касаясь кончиками пальцев холодного металла. – Знаешь, а тогда ведь совсем скверная картинка складывается.

Я слегка постучал ногтями по кувшину, и он отозвался сладким распевным звоном.

Франсуа перевел на меня взгляд.

– Тогда выходит, этот месье Шафак в лучшем случае смотрит сквозь пальцы на эти исчезновения, – протянул я. – А в худшем…

– Ты ужасного мнения о людях, братец, – вздохнул Франсуа.

Я пожал плечами, не имея что возразить.

Очень скоро терновый венец мигрени ослаб и спал, и я ощутил долгожданную свободу. Новый прилив сил благотворно прояснил рассудок и оживил притупленные чувства. Первым делом, как и подобает пылкому уму исследователя, пробудилась жажда познания.

Было решено провести остаток длинного дня в изучении волшебного дворца, который столь радушно нас принял в качестве гостей.

Внутреннее убранство поражало, пленило с впечатляющим размахом и щедростью. Мы проходили вдоль арок, выложенных мелкой мозаикой. Их хитрые узоры обманывали мое зрение до такой степени, что отпечаток их, извратив все цвета и переменившись на противоположный, стоял пред моим взором, даже если я смотрел на белоснежную стену или пустой потолок.

Пекло остыло, и меня манил свежий воздух, который присущ жарким приморским городам: мягкий и ласковый. Если я закрывал глаза и вспоминал Марсель, в котором часто бывал, терпкие ароматы быстро уверяли меня, что мы на коварном востоке, вдали от родины, и глаза стоит держать открытыми.

Душистые ароматы расплывались незримым облаком, крадясь в прохладных сгущающихся тенях. Прогуливаясь по крытым балкончикам, мы с Франсуа зашли во внутренний сад с алжирскими пихтами и раскидистыми оливковыми деревьями. Сам дворец окружал нас по периметру и состоял из четырех ярусов, которые стояли друг на друге ровными арками. Перила и перегородки, умело вырезанные из дерева, вились искусными решетками. Белые арки окрашивались в бледно-розовый цвет вечереющего солнца, а над каждой капителью колонн тянулась полоса яркой плитки. Нежное благоухание доносилось с тихим ветерком, который трепал гибкие ветви с узкими сочными листьями.

---