И волк, не медля, перемахнул через кусты. Шестеро крепких мужиков навряд испугались бы одного тощего волка. Да волк был не один. С ним вместе на поляну вытекли чёрные тени. Как живые расползлись у серых лап и потянулись к драчунам.

– Щур, протри мне глаза!

– А я говорил, нечего ночью к лесу соваться!

– Мужики, мужики, меня подождите!

– Сто-о-о-ойте!

Буяны сначала попятились, а там и вовсе бросились наутёк. Волк почесал задней лапой ухо и вопросительно оглянулся на Йагу: угодил?

– Угодил, дружок!

Ведьма потрепала его по загривку и пошла к избитому, что так и скрючился под берёзой. Осторожно перевернула на спину, ощупала рёбра, ища переломы.

Странным был этот пришлец. Рыжих в их краях вовсе не водилось, кожа белая, алое пятно на щеке, ровно головешкой приложили. И походил на местных не больше, чем лис на жирного зайца: рук-ног вроде столько же, а зверь другой. Побитый вздрогнул под чуткими пальцами и пробормотал:

– Где ж ты, когда надо… Всегда… Не к месту…

– Да здесь я, здесь.

Йага обтёрла ему измазанный кровью подбородок, проверила, чтоб горлом не шла руда. Ничего, жить будет. Не так его потрепали, как думалось. Али отбивался хорошо. Задрала рубаху – и ахнула!

– Краси-и-иво… – протянула девица.

По коже бежал чёрный узор. Петли цеплялись друг за друга, текли по телу. Однако ж рассмотреть не довелось: молодец зашевелился, принялся отталкивать лекарку.

– Не тронь сказал! Лучше сдохну, чем…

Руки пришлось отнять. Да оно и к лучшему: рёбра целы, только синяками белую кожу разукрасило. Йага достала из сумы единственный сорванный на болоте гриб, сдавила в кулаке. Белый сок, что у несведущего лекаря будет лишь ядом, собрался в мутные капли. Ведьма запрокинула голову, собирая их языком. Для незнающего человека яд. А знающему – средство волшебное.

Она склонилась над молодцем, осторожно разомкнула избитые губы и припала к ним ртом.

Яд смешался с кровью, побежал по жилам. Губы раненого едва дрогнули в ответ, от чего у лесной хозяйки замерло что-то внутри. Она оторопела, вскочила. Странный этот пришлец…

Волк подкрался тихо-тихо, как только зверь и может. Ткнулся лбом под колено и просительно заскулил.

– Знаю, – ответила ему ведьма, опуская ладонь на загривок. – Но я же не совсем в рощу вышла! Я же по краешку! Ты матушке не скажешь?

Серый заскулил: ничего от старухи не утаить, то всем известно.

– И то правда, – вздохнула девка. – Пойдём.

Прежде чем скрыться в чаще, она обернулась лишь единый раз. Убедиться, помогло ли зелье. Рыжий уже повернулся на бок и поджал под себя ноги. Что ж, умирающий ко сну поудобнее не устраивается. Жаль только, что навряд Йага встретит его снова. Так и не узнает, что за чудные рисунки украшали тело молодца.

А быть может оно и к лучшему.

Глава 2
Гиблое место

Лес не звался запретным, да и худого с теми, кто в нём бывал, особливо не случалось. Но местные всё ж старались не частить. Если ходили, то только по делу. И была в том немалая толика заслуги Старухи. Имя старухи местные произносили шепоточком, да лучше только при свете дня. Боялись ли? Верно, и боялись тоже. Но почитали.

А вот тот, кто широким шагом пересёк рощу да лез в самую чащу, не боялся. Али боялся чего-то куда сильнее, чем лесную ведьму. Как знать?

Крепкие молодые ноги несли его легко и быстро. Перескакивали через коряги, обходили топи. Чего бояться молодцу? Что ему, всеми страхами пуганому, ведьма?

Если приглядеться, можно было заметить, что двигался он всё ж с осторожностью, точно недавно ему рёбра помяли. Берёгся. Но вокруг только деревья стояли, так что сказать наверняка было нельзя.

И вот Рьян шёл. Шёл и не замечал, что солнце, рыжее, как и его лохматые космы, всё сильнее путается в чёрных ветвях; что тени становятся глубже, что меняется, перетекает в новое и страшное сам лес. Заблудишься – не выберешься. Не после заката…

Оттого никто не совался за ворота по темноте. А уж в чащобу, туда, куда направлялся молодец, и днём не рисковали, коли нужда не заставит.

Нужда… Что ж, она и гнала Рьяна вперёд. Да такая нужда, что лучше уж пусть старуха посадит его в печь да запечёт, как стращал усмарь. Пусть ему! Дурень необразованный. Небось больше враку рассказывал, чем правду.

– Ишь! Сожрёт! Придумал, тоже! Подавится, – бормотал Рьян.

Люди вообще сочинять горазды – знай слушай. Рьян и не стал бы, кабы сам не видел такое, от чего у иного вовсе язык бы отнялся. Так что догнивающий труп леса с растопыренными в небо чёрными перстами деревьев не пугал его. Ну или, сказать по правде, пугал меньше, чем стоило бы.

Рьян и не вскрикнул, когда аккурат перед ним выкатилось нечто. Не то заяц, не то лис – поди разберись по темноте. Метнулось вправо-влево, пискнуло, ровно хвост прищемило, и скрылось с другой стороны тропки. Рьян смежил веки и замедлил дыхание. Глядеть вслед твари и уж подавно разворачиваться и бежать к людям он не станет. Хоть и родным отцом готов был поклясться, что вместо морды у гадины было человеческое лицо. Да и тем лучше, что человеческое. Перебеги дорогу заяц, можно было бы сказать, что недобрая примета, а так… Да и не дорогу он вовсе перебегал. Название одно. Небось тропа волчья, да и только. Стало быть, можно дальше идти. Рьян лишь пожалел, что флягу с собой не взял – в горле пересохло маленько. Открыл глаза, провернулся трижды вокруг себя, чтобы духов лесных запутать, и двинулся дальше.

Ох, путник, не тревожил бы ты дремлющую темноту! Не волновал бы пичуг на мокрых ветвях, не нарушал бы покой змей, устраивающихся в норах перед холодами, не сбивал бы, рисуясь, кровавые кляксы мухоморов – не к добру.

Как не к добру продираться через колючие заросли и бессильно ругаться на молчаливую громаду леса. Не ровен час, отзовётся…

И ведь отозвался! Да не так, как думалось.

Рьян лишь на миг упустил тропку из виду. Ступил неловко, оскользнулся – глядь! А от тропки ни следа. Откуда пришёл, куда возвращаться – неведомо.

Только мерцает в кружеве облезлых ветвей что-то. Вспыхнет огоньком да сразу погаснет. Заманивает.

– Что б вас всех Тенью накрыло!

На родине Рьяна сказали бы иначе. Там пожелали бы, чтоб всех духов нечистых замкнуло вечным холодом, как уже случалось на заре времён. Их боги однажды побороли всё зло и заморозили на севере. Так бы и стояли пленники там, недвижимые, и поныне, кабы не нашёлся доверчивый дурачок, ударивший по вечному льду рукоятью меча.

Но то родные боги Рьяна. Те, кого почитали здесь, были слабы. Они не умели замкнуть нечисть. Они лишь разделили Свет и Тень, дабы те, в ком течёт горячая кровь, могли спрятаться от зла. Спрятаться, а не сражаться. Так поступают тут, в Срединных землях.

Рьян пнул посмевший преградить ему дорогу пузатый боровик, и тот, завизжав, улетел в темноту. Только бессильно плюнуть ему вослед и оставалось.

Ох, как же не любил Рьян колдунов! Но делать нечего. От зла, сотворённого детьми Тени, иначе не спастись, только к ним же идти договариваться.

Словно мало молодцу невзгод, тут ещё и дождь зарядил. Холодный и липкий, он не задерживался боле в листве – вся она, скукожившись, шуршала под сапогами. Путник втянул голову в плечи. Ни плаща, ни добротного тулупа у него не было. Что удалось правдами и неправдами скопить, отдал кожевнику за новую обувку. Вот тебе и почётный гость посадника, вот тебе и наследник. Оборванец нищий, у которого всего богатства – рыжая голова. Да и ту покамест не проломили лишь по счастливой случайности.

А вот огонёк впереди от дождя не померк. Пуще прежнего разгорелся, отражаясь в несчётном числе божьих слёз, падающих с неба. Колдовской, стало быть, огонёк. Рьян уверенно двинулся к нему.

Ох не зря не велят матери чадам забредать в тёмный лес! Увидишь единый раз то, что творит в нём нечистая сила, и навек рассудка лишишься!

Поляна горела золотым огнём. Да не добрым жарким пламенем, питающимся деревом. Горела она силой неведомой, чуждой людям. Листва кружила хороводом, взвивалась в воздух. Каждый расписанный осенью лист пылал, каждая жилка светилась и переливалась. И кружились в этой сумасшедшей пляске существа, коими пугают враки. Не вообразить и не описать таких, как они. Заросших мхом, покрытых корою. Иные махонькие – с ежа размером. Иные по колено рослому мужу. А в центре поляны, в самом безумии, кружилась Ведьма.

– Щур, протри мне глаза… – прошептал Рьян, позабыв, что лучше б призывать в защитники своих родных богов, а не тех, в чьей вотчине прожил вот уже дюжину лет.

Местные лгали. Али сами правды не ведали. Не жила в лесу никакая Старуха. Жила девка.

Молодая, гибкая, быстрая, как лисица. Красивая, как бесовка… Она плясала как пляшет пламя костра. Извивалась, вспыхивала, взрывалась искрами. Цветные юбки задрались, обнажая колени, рубаха сползла с загорелого плеча. Глаза – жёлтые, звериные. Волосы… Волосы, как пышный лес! Целая копна, грива лошадиная. Немудрено, что путались в ней ветви да колдовские листья. И не скручивала их ведьма в тугой жгут, как принято у срединных женщин, коли никакого праздника не случилось. Волосы цвета дубового корня шевелились, как живые, невесомо взмывали в воздух. Она отбрасывала их ладонями от потного лба, утиралась рукавом и кружилась, кружилась, кружилась… Падала наземь, вскакивала и снова падала, корчась в вихре огней не то от боли, не то от наслаждения.

---