Мистер Уайлдер и я

Джонатан Коу

© Елена Полецкая, перевод, 2022

© Андрей Бондаренко, оформление, 2022

© “Фантом Пресс”, издание, 2022

Джонатан Коу. О Билли Уайлдере и своем романе

С фильмами Билли Уайлдера я познакомился в конце 1970-х, когда я был ещё подростком. Однако первый его фильм, который я посмотрел (по телевизору), не принадлежал к общепризнанным шедеврам Уайлдера – таким как “Двойная страховка”, “Бульвар Сансет” или “В джазе только девушки” – нет, я смотрел “Частную жизнь Шерлока Холмса”, оригинальную трактовку личной жизни великого детектива, с треском провалившуюся в прокате и дружно обруганную в кинопрессе.

Где-то я уже рассказывал о том, как моя любовь к этому фильму переросла в полноценную обсессию. Разумеется, я начал смотреть все остальные фильмы Уайлдера, а также постарался узнать как можно больше о его жизни: о юности и годах взросления в Вене и Берлине, о побеге из нацистской Германии в 1933 г., о его работе в Голливуде сперва сценаристом, затем режиссером. Уайлдер меня завораживал и особенно своим выверенным, мастеровитым подходом к созданию киносценариев, непогрешимой стройностью сюжетов, изящной отточенностью повествования. До наступления эры видеомагнитофонов я записывал его фильмы с телевизора на аудиокассету и слушал их по ночам, лежа в постели, погружаясь в ритмы диалогов. На мое становление как писателя Уайлдер повлиял куда мощнее, чем любой другой прозаик.

Словом, мне давно хотелось написать книгу о Билли Уайлдере. Но несколько добротных биографий уже существует. А кроме того, когда я работал над “Разъяренным слоном”, биографией Б. С. Джонсона, писателя-авангардиста, поэта и литературного критика, мне не раз приходила в голову мысль, что лучше бы я сочинил роман об этом выдающемся человеке. В романе я смог бы подобраться к нему поближе и, возможно даже, написал бы нечто более правдивое. В итоге я пришел к выводу, что книга об Уайлдере должна быть романом, хотя и основанным на реальных событиях.

Реальным событием, на котором я предпочел сосредоточиться, стали съемки “Федоры”, предпоследнего фильма Уайлдера, одного из тех, которые мало кто видел, и одного из наиболее загадочных его фильмов. Я понимал, что и для самого Уайлдера, и для его соавтора Ици Даймонда (еще одна весьма важная фигура в моей книге) работа над “Федорой” оказалась сущим мучением. Но, поскольку грустный роман о неудачах и разочарованиях меня не устраивал, я решил, что читатель увидит происходящее глазами персонажа, целиком вымышленного, – юной гречанки по имени Калиста, нанятой переводчицей на съемки “Федоры”, наивной романтичной девушки, исполненной оптимизма, и мир голливудского кинематографа, куда она случайно угодила, представляется ей чудом из чудес.

Я намеревался написать роман о природе творчества, и как эта природа меняется с возрастом. О сходстве и различиях Америки и Европы. О любви двух коллег – первоклассных кинематографистов (Уайлдера и Даймонда), ведь во многих отношениях они ближе друг к другу, чем к своим женам. О наиболее острых формах личных бед, о том, как вы справляетесь с ними и как они отражаются в вашей профессиональной деятельности. И самое главное, я надеюсь, что этот роман пробудит в читателях желание заново пересмотреть фильмы Билли Уайлдера.

Посвящается Нилу Синьярду

Лондон

Лет семь назад, одним зимним утром, я оказалась на эскалаторе. На одном из тех, что поднимают тебя из подземки со станции “Грин-парк” к выходу на Пикадилли. Если вам случалось ступать на эти эскалаторы, вы наверняка помните, до чего же они длинные. От низа до верха едешь около минуты, но с моей врожденной нетерпеливостью стоять, не шевелясь, целую минуту – это чересчур. Тем утром спешить мне особо было некуда, и, однако, я зашагала вверх мимо неподвижных пассажиров, выстроившихся по правую сторону. Поднималась и твердила про себя: “Пусть мне и под шестьдесят, но я еще не старая развалина, я в отличной форме, крепка и бодра” – пока, одолев три четверти подъема, не обнаружила, что мне перекрыли проход. Справа стояла молодая мать, а слева – ее дочка лет семи-восьми, державшая маму за руку. На светловолосой девчушке был красный дождевик с капюшоном, что придавало ей некоторое сходство с маленькой девочкой, утонувшей в самом начале фильма “А теперь не смотри”^[1]. (Все кругом напоминает мне о кино, ничего с этим не могу поделать.) Мимо этой пары было не протиснуться, да и в любом случае не хотелось портить столь трогательный момент единения матери и ребенка. Я дождалась, пока они доедут до верхушки эскалатора, и вдруг увидела, как девочка изготавливается к прыжку. Даже от спины ее веяло азартом, а глаза, надо полагать, были прикованы к движущейся дорожке, пока девочка сосредоточивалась, направляя энергию в лодыжки и прочую мускулатуру; наконец в подходящий момент она лихо, рывком прыгнула вперед и благополучно приземлилась на terra firma, твердой почве, а поскольку удавшийся маневр наверняка преисполнил ее счастьем и восторгом, девчушка дважды скакнула на одной ножке, не отпуская руки матери и вынуждая ту ускорить шаг. Кажется, от этих последних подскоков, более чем от чего-либо другого, у меня защемило сердце и перехватило дыхание; растроганная и взволнованная, смотрела я вслед матери и дочери, направлявшимся к турникету. И тут же подумала о моих собственных дочерях, Франческе и Ариане, уже далеко не девочках, но в возрасте семи-восьми лет гулять просто так им порою было недостаточно – должно быть, это казалось им слишком рутинным, а следовательно, скучным, мешающим проявить во всей полноте их упоение движением и жадный интерес к окружающему миру, поэтому они столь же внезапно принимались прыгать и скакать, увлекая меня за собой, ведь обеих я держала за руку, первую с одной стороны, вторую – с другой. А иногда я тоже подпрыгивала, чтобы не отстать от них и заодно дать понять: я до сих пор способна разделить с ними радость бытия, еще не выкачанную из меня до капли моим средним возрастом.

Все эти воспоминания то вспыхивали, то затуманивались в моей голове, пока я смотрела в спины матери и дочери, а затем выпали в горький осадок – в смутное, но сокрушительное чувство утраты и печали, и это чувство придавило меня, придушило и заставило выйти из неиссякаемого пассажирского потока, чтобы отдышаться и не отнимать ладонь от груди до тех пор, пока я не ощутила себя готовой вновь влиться в людской поток, вернуться в жизнь твердой поступью, приложить карту к турникету и с высоко поднятой головой выйти на Пикадилли белесым поздним утром.

По Пикадилли я шла очень медленно, размышляя об увиденном в подземке и моей реакции. Завтра Ариана, старшая из моих двойняшек (на целых сорок пять минут), уедет из родного дома, улетит на другую сторону света. В Хитроу отвезу ее я, помашу на прощанье у входа в зал вылета, притворяясь, будто не испытываю ни малейших опасений, только воодушевление при мысли о грандиозных возможностях, что открываются Ариане в Сиднее. А затем мы с мужем останемся наедине с Фран, с проблемой Фран, с Фран, которая в последние несколько недель внезапно и стремительно из нашего дитя превратилась в проблему – да такую, что ошарашила нас с мужем обоих, и в обозримом будущем нам вряд ли удастся опомниться, во всяком случае, не раньше, чем отыщем тропу, которая вывела бы нас из трясины, сотворенной дочерью, на безопасное место. Но пока эта тропа даже не просматривалась.

На Пикадилли я приехала не от нечего делать, но с определенной целью: купить Ариане подарок на память. В универмаге “Фортнум” я почти сразу нашла то, что искала, – чай. Ариана всегда с удовольствием пьет чай – для нее это вкус дома, – а я всегда с удовольствием завариваю ей свежую порцию. Купив упаковку с шестью разными сортами и серебряными чайником и ситечком в придачу, я попробовала вообразить, как в безликой комнате студенческого общежития в Сиднее Ариана наливает чай в кружку с британским флагом, отхлебывает, и первый же глоток переносит ее на нашу кухню: она сидит, уперев локти в старую сосновую столешницу, а ее волосы искрятся под лучами заходящего солнца, что пробиваются сквозь ветви яблони в нашем зимнем саду.

Надеюсь, вдали от дома чай ее утешит. Либо (что, надеюсь, вероятнее и даже лучше) утешения ей не понадобятся.

Год был 2013-й, первая неделя января, то беспорядочное межеумочное время, когда рождественские празднества уже позади, но жизнь пока не вернулась к норме. Испытывая необходимость в чем-то привычном, обыденном, я решила выпить кофе в баре Британской академии кино и ТВ. Возможно, я встречу там знакомых. Мне не повредило бы поболтать с кем-нибудь, посплетничать и обменяться любезностями.

Бар был почти пуст, так давала о себе знать построждественская усталость. Из знакомых нашелся только один – мужчина, сидевший в одиночестве за столиком на двоих у витрин с киноафишами, смотревшими на улицу. Марк Эрроусмит. Не самая подходящая кандидатура для непринужденной беседы о том о сем. Но, как известно, нищие не выбирают. Марк так Марк. Подойдя к его столику, я выждала, пока он оторвется от своего макбука.

– Калиста, – произнес он, – дорогая! Какой приятный сюрприз.

– Можно к вам присоединиться?

– Разумеется.

Он закрыл компьютер, сгреб бумаги, освобождая место для моего капучино, купленного в баре.