– Паспорт у вас, – разлепил губы задержанный. – Документ не поддельный, можете проверить.

– А так не помнишь? – Куренной оскалился, выдвинул ящик и извлек паспорт. – Так-с, Горин Павел Андреевич, одиннадцатого года рождения, неженатый, дети отсутствуют, прописан в Новгороде… вернее, уже не прописан – выписан. Бродяжничаем, гражданин? Нигде не работаем, ведем антисоциальный образ жизни? Ох, мужик… – Куренной отбросил краснокожую книжицу, с прищуром воззрился на задержанного: – Ты даже не представляешь, сколько я подобных перевидал на своем веку. Коммунист?

– Сочувствующий. – Губы задержанного перекосила усмешка. Впрочем, он быстро ее стер.

– Как это? – не понял Куренной.

– Всецело поддерживаю линию партии, но сам еще не вступил.

– И не вступишь. – Куренной хмыкнул. – Кто же ты, добрый странник? Долго будешь нас за нос водить?

– Горин Павел Андреевич…

– Да хоть Рамзес Тутанхамонович, – отрезал капитан и начал багроветь. Но пока держался. Распустишь руки посреди ночи – потом до утра не успокоишься. – Ты глубже в себя копни, мил человек, суть нам свою изложи. Да не завирайся. Пару подзатыльников ты уже выпросил, можем добавить.

Скрипнула дверь. В кабинет проникла зевающая женщина – лет тридцати, может, больше, высокая, худая, с темными волосами и каким-то заостренным лицом. Ее можно было назвать привлекательной, но образ портили недобрый взгляд и чересчур выпуклые скулы. Женщина носила мужские брюки, темный жакет, и что-то подсказывало, что в этих стенах она не чужая.

– Не помешаю, Вадим? – У нее был хрипловатый, но в целом приятный голос.

– Присутствуй, – кивнул Куренной. – Вдвоем мы быстро разберемся, что за гусь у нас хрустальный.

Женщина обошла задержанного, не сводя с него насмешливого взгляда, внимательно изучила лицо – и только после этого присела на свободный стул.

– Прошу любить, – сказал Куренной, – Латышева Кира Сергеевна, старший оперуполномоченный Вдовинского уголовного розыска. В ее присутствии лучше не ври, приятель.

– Всегда ваша. – Женщина хищно оскалилась.

– Польщен, – пробормотал Горин. – Ладно… уже представился. Уроженец Новгорода, до войны работал в звании старшего лейтенанта в Сухомлинском райотделе милиции, занимал должность оперуполномоченного уголовного розыска. В сороковом году переведен в отдел по борьбе с бандитизмом в том же районе – исполнял обязанности заместителя начальника отдела. Осенью сорок первого одобрили прошение, отправили на фронт. Командовал взводом. Через год дали капитана – возглавил роту полковой разведки. Участвовал в боях под Москвой, переведен на Ленинградский фронт. Белоруссия, Польша, Германия. Имею медали «За отвагу», «За освобождение Варшавы», орден боевого Красного Знамени – за участие в освобождении Кракова и Бреслау. Три ранения – в сорок втором, сорок третьем и марте сорок пятого – три месяца назад. Ранение было незначительным, но сопровождалось обширной контузией. Пока лечился, кончилась война. Демобилизован три недели назад. В Новгороде… потерял жилье, но бродяжничать не намерен. В город Вдовин прибыл по личным делам, что не возбраняется законом. Снимаю жилье по адресу улица Кленовая, 14, квартира 6. Это две отдельные комнаты на втором этажа барачного строения. Хозяйка – Евдокия Семеновна Свечникова, пенсионерка, проживает в доме напротив, квартира, кажется, 11… Я могу идти, товарищи начальники?

– Во насвистел… – с каким-то восхищением выдохнула женщина. – Мне бы научиться так свистеть… Разреши, я ему тресну, Вадим? Со всей, так сказать, пролетарской принципиальностью. – Женщина сжала кулачок. Он был хоть и маленький, да, похоже, удаленький.

– Подожди, – поморщился Куренной. – Нагородил ты, конечно, густо, Павел Андреевич. Особенно впечатлило твое боевое и милицейское прошлое. Коллега, так сказать. Ну-ну. Не молод ты был – ходить перед войной в начальниках по борьбе с бандитизмом? Хотя согласен, судят не по годам, а по делам. И знаешь, я даже не отрицаю, что ты не врешь. Вроде не дурак, должен понимать, что все легко проверяется.

– А свое боевое прошлое, дружок, – если не врешь, конечно, – засунь себе в одно место, – посоветовала Кира. – Мы тоже не на печи лежали. А банда ублюдков, которую накрыли полгода назад, сплошь состояла из офицеров – с заслугами, ранениями и тому подобным. Убивали не глядя – хоть детей, хоть стариков.

– Ладно, замнем. – Куренной поднялся размять кости. – Личные дела, говоришь, привели во Вдовин? Допустим. Мы не любопытные, через окна за порядочными гражданами не подглядываем. Какого хрена ты оказался ночью на улице Камышинской, где склады и арсеналы Наркомата обороны – то есть объекты явно не развлекательные?

– Шел на улицу Тургенева, – неохотно выдавил задержанный. – Не подглядываешь, говоришь, через окна, капитан?

– Обрати внимание, Вадим, – сказала Кира, – этот темнила гладко выбрит. Аж до синевы. А вы, мужики, не большие любители бриться – особенно по ночам. Вас из-под палки не заставишь это сделать. Раз в неделю, и то со скандалом, когда уже жена ворчит и начальство косо поглядывает. К бабе шел?

– Молодец, Кирюха, а я внимания не обратил. – Куренной усмехнулся. – Все-таки есть в вас что-то, в бабах. Согласен, перед ограблением бриться необязательно. А время для свидания не позднее, Павел Андреевич? В котором часу там тебя прибрали – считай, в полночь? Не подкинешь адресок зазнобы?

– Не подкину, – проворчал Горин. – Слушайте, граждане начальники, вам самим-то не смешно? Заняться нечем? Всех преступников переловили? Настоящую банду ищите – ту, что молодняк в форме ликвидирует и оружие похищает. Шел я мимо, понятно? Выстрелы услышал, побежал. Да, не в другую сторону, а именно туда – где стреляли. Натура такая. Назовите это храбростью или глупостью, мне плевать. Злодеи уже ушли – никого не видел и не слышал. Из переулка выбежал, а там тела. Фонаря не было, но видно же. Тот парнишка еще дрожал, не пройду же я мимо него? А потом военные набежали, давить начали…

В помещении наступило продолжительное молчание. Кира недоверчиво кривила нос. Куренной устремил на арестанта долгий взгляд. Задержанный попался не из трусливых, дерзил, нарывался на новый подзатыльник. Не мог он участвовать в нападении. Теоретически мог быть сообщником, но… Тоже версия для слабых умом. По случайности оказался именно там и именно в это время. Случайности случаются. Пытать, колоть, заставлять признаться в том, чего не делал? Можно, занятие нехитрое, и раскрываемость повысится. Но банда продолжит убивать – теперь уже из автоматов…

– В город на чем прибыл? – проворчал Куренной. – Поездом из Пскова?

– Мог бы им, – кивнул Горин, – до войны бы так и сделал. На хрена спрашиваешь, Куренной? Ветка из Пскова разрушена в ходе боев, сам это знаешь, и пока у советской власти нет ресурсов для ее восстановления. Вокзал работает, но направление одно: на север, через Сланцы и Кингисепп – в Ленинград. Оттуда, кстати, и прибыл поездом, ты не ошибся. Станция конечная, все выходят.

Ответ был правильный. Куренной кусал губы. Кира украдкой поглядывала на начальника, делала серьезное лицо. Не нравился никому этот парень, но его и не вешать на стенку для украшения интерьера. Арестант неважно себя чувствовал. Он держался, но как-то вдруг напрягся, кожа на скулах побелела. Он закрыл глаза, начинался приступ боли. Забилась жилка на виске. Стало легче, мужчина расслабился, открыл глаза. В них поблескивал насмешливый огонек. Кира склонила голову, проявляя любопытство. Перевела взгляд на начальство. «Да, Вадим Михайлович, возможно, этот тип и непричастен к нападению, – говорили ее глаза, – но не отпускать же его?»

Действительно, как можно. Так не поступают советские милиционеры.

– Ну что ж, Павел Андреевич. – Куренной зашевелился, стал подниматься из-за стола. – Будем считать, что на сегодня мы закончили. Пора есть, как говорится, а мы еще не спали. Все устали, пора на покой. Посидите, подумайте, может, придет в голову что-то интересное. А мы пока наведем о вас справки. Вы чем-то недовольны?

– Не обрадовали… – Арестант испустил тяжелый вздох.

Куренной поступал логично, он обязан был задержать незнакомца до выяснения личности.

– С вами все в порядке, Павел Андреевич? Может, врача позвать? К сожалению, раньше десяти утра он не появится.

– Не надо, перебьюсь…

Куренной вызвал конвой. Задержанный поднялся, но закружилась голова. Он потерял ориентацию в пространстве, сел обратно. Охранник перехватил взгляд начальства, не стал зверствовать, помог человеку подняться, вывел из кабинета.

Голова трещала, как последняя сволочь. Подкашивались ноги. Страж спустил его в подвал, завел в камеру. Горела тусклая лампочка, обросшая жиром и пылью. В тесном пространстве стояли две шконки, на одной из них лежал человек. Сознание выключалось от острой боли. Боль всегда была рядом, в голове, иногда беспокоила меньше, но сегодня просто разъярилась. И удар по затылку лишь усилил яркие ощущения. Арестант добрался до дырявого матраса, долго лежал, приходя в себя. Короткие обмороки прерывались болезненными побудками. Рядом кто-то ворочался, кряхтел. Потом приподнялся, всмотрелся в полумрак.

– Эй, братуха, ты кто? – сипло выдавил сиделец. – Я Сундук, а ты?

– Человек я… – прошептал Павел. События ускользали, такого обострения он давно не переживал.

– Да ясен перец, что человек, – стал настаивать сосед. – Кликуха у тебя какая? Ферштейн?

– Моченый я… – прошептал Павел. Ничего другого в голову не пришло.

---