Самолет заваливается на правый бок, выпрямляется, потом падает влево. Люди вокруг меня плачут, и, честно говоря, я сама не припомню худшего приземления за долгую историю моих полетов. Но Харпер продолжает щебетать, уставившись в пространство.

– Не знаю, о чем я думала, – задумчиво произносит она. – Можно, конечно, брать поменьше предметов в семестре, но я люблю сложные задачи.

– Похоже на то.

Она все не замолкает. Как ни в чем не бывало Харпер продолжает вещать про университеты и стипендии, и ее, похоже, совсем не тянет заглянуть в иллюминатор. У нее куча дел и на всякие аварии совершенно нет времени.

Она оказалась права.

Самолет, скрипнув шасси, покатился по посадочной полосе под гром аплодисментов. Что-то у меня внутри расслабляется, и я наконец могу дышать полной грудью. Похоже, я переживала больше, чем мне казалось. Сквозь потрескивание динамиков раздается голос стюардессы. Пассажиры, облегченно смеясь, снимают с полок чемоданы. Когда мы выгружаемся из самолета, я проверяю сообщения. Шесть новых. От Зари, от папы и три от мамы.

Мамины я открываю первыми. Сначала последнее.

Мама: «Напиши, когда приземлитесь. Я на работе, но волнуюсь из-за погоды».

Нахмурившись, я пробегаю пальцем по экрану. Мама наверняка все это время следила за прогнозом погоды не отрываясь. Конечно, я могу преувеличивать. Это не похоже на маму. Но когда я переехала… Да ладно, кого я обманываю. Когда умерла Фиби. Когда умерла Фиби, все изменилось.

– Парень? – предполагает Харпер.

Я мотаю головой.

– Нет, мама. Ну, из-за погоды…

Она тихо смеется:

– А тут еще я со своими материнскими советами насчет универа…

Я фыркаю:

– Уж поверь мне, вы с моей мамой полные противоположности.

Наверно, поэтому мне Харпер и понравилась. Или, по крайней мере, поэтому я хочу быть на нее похожей. Харпер похожа на тетю Фиби, если бы у той был идеальный вкус и богатый опыт путешествий. А вот мама совсем из другого теста: тихая, осторожная. Работает медсестрой в послеоперационных палатах и до смерти боится инфекций и самолетов. А с прошлого года она боится и всего остального на свете.

Может, если бы я осталась с ней, маме не было бы так страшно.

Нет. Хватит себя терзать. Мама хотела, чтобы я поехала. Выписала чек от имени тети Фиби на целые полгода учебы! Папа заплатил за второе полугодие: он был в восторге, что я на какое-то время перееду поближе к нему. Мы все согласились, что так будет лучше для меня.

Но как было бы лучше для нее самой?

Я захожу в аэропорт, и у меня перехватывает дыхание. Все сиденья заняты, от стен тянутся шнуры телефонных зарядок, все углы завалены чемоданами. У стен рядами выстроились сумки и детские коляски. В просветах между ними стоят взъерошенные путешественники: кто-то сжимает в руках телефон, кто-то дремлет стоя.

Я чувствую легкий толчок справа. Повернувшись, вижу Харпер: она проталкивается мимо меня, элегантно катя за собой кожаный чемодан.

– Ты разве не собираешься поговорить? – Я киваю в сторону стойки регистрации, где, похоже, собралось все население Пенсильвании.

– Зачем? Провести канун Рождества в гостинице аэропорта? Нет уж, спасибо. Я возьму машину.

Я тихонько смеюсь: не уверена, что Харпер уже можно водить машину. Да и машин наверняка не осталось. Снаружи ветер наметает редкие снежинки. Если спросите меня, то наш полет вообще не надо отменять. Его и задерживать-то, по сути, незачем. Харпер шагает вперед, сияя уверенностью и клацая каблучками кожаных туфель.

Она останавливается и поворачивается ко мне.

– Поехали со мной. Если хочешь. Подброшу тебя до Питтсбурга.

Ага, конечно. Оптимизм – это, конечно, прекрасно, но его тут явно недостаточно. Я с улыбкой трясу головой.

– Я попытаю удачи в очереди. Нужно разобраться, что мне теперь делать.

– Ну… – Харпер замолкает, словно придумывая аргументы, но потом качает головой. – Напиши мне по поводу университета. И удачной дороги домой!

Она съезжает по эскалатору. Сразу за ней на ступени становятся широкоплечий парень с темными волосами и семейная пара с тремя маленькими детьми. Рядом со мной несколько сотрудников аэропорта ввозят в зал раскладушки. Одна из сотрудниц наблюдает за процессом, приложив к уху рацию. Телеэкраны над головой тоже навевают тоску: показывают прогноз погоды. Огромные мерцающие буквы складываются в слово «ШТОРМЕТЕЛЬ».

Я совсем падаю духом. Можно и не говорить с сотрудниками аэропорта, все и так понятно. Усталые туристы; переплетения зарядок для телефона; спящие под куртками пассажиры. Раскладушки в залах ожидания. Я замечаю указатель «Прибытие и вылеты» на ближайшей стене, но идти туда нет никакого смысла. Тут и без всяких расспросов понятно, что мой рейс на Питтсбург отменили – как и все остальные.

Я не попаду домой.

От этой мысли горло пронзает игла отчаяния. Мне очень нужно домой. Я нужна маме. Я должна ее смешить; должна уговорить смотреть всякую ерунду по телевизору. Я смогу отвлечь ее от мысли, что Фиби умерла под Рождество. Но для этого мне нужно добраться до дома.

Я набираю сообщение, но сразу стираю – и так раз за разом. Нет, не получится: я не знаю, как сообщить маме новости. Что бы я ни написала, она все равно распереживается до полусмерти.

Я сдаюсь и набираю номер моего отчима Дэниела. Дэниел работает бухгалтером, и работа ему очень подходит. Мягкий, спокойный, он – полная противоположность моей нервной и энергичной матери.

Дэниел берет трубку на втором гудке. Как и всегда.

– Мира, – слегка помедлив, произносит он. – Веселого Рождества.

– Ну, Рождество пока еще не наступило, – отвечаю я. – И веселье, честно говоря, тоже. – Пожалуйста, передай маме, что я застряла в аэропорту. Похоже, на всю ночь.

– Ты в аэропорту? Тебе нужна помощь?

– Нет, нет, просто рейс отменили из-за погоды. Даже не знаю, почему: на вид ничего ужасного. Я разберусь, но, похоже, до завтра улететь не получится. Просто передай маме… Ты знаешь, ей сейчас непросто.

– Не уверен, что…

Он как-то неловко замолкает, словно его отвлекли. Может, лапшу варит? Он всегда готовит лапшу на Рождество. Каждый год. Однажды я ее нарисовала: огромные желтые пласты теста, раскатанные тонюсеньким слоем по столу. Центром картины была скалка.

Дэниел покашливает.

– Может, тебе лучше оставить ей сообщение? Ты ей писала?

Я морщусь. Он что, шутит?

– Не, не хочу, чтобы она прочла на работе. Может, попросишь ее позвонить, когда вернется домой?

– Домой?

На сей раз пауза звучит как-то иначе. Ни вздоха, ни шороха.

Когда Дэниел заговаривает снова, в его голосе слышится напряженная печаль.

– Мира, мы с твоей мамой не живем вместе. Она тебе не говорила?

Я прикрываю свободное ухо ладонью. Наверняка я что-то неправильно расслышала.

– А? Что такое?

– Мы с твоей мамой разводимся. Я съехал две недели назад.

Это что, какая-то странная шутка? В моей голове мечутся обрывки вопросов, но я не могу их поймать. Кто-то проталкивается мимо меня с чемоданом, и от удара по колену слова вываливаются у меня изо рта.

– Что… Я не… Разводитесь?

– Мне очень жаль.

Похоже, ему и правда жаль. Но это неважно. Мне снова нечего сказать. Все так внезапно, так странно. Разве… разве хоть что-то предвещало развод? Я прожила с папой в Сан-Диего от силы полтора года, да и то возвращалась домой на шесть недель, когда умерла Фиби. И приезжала на каникулы! Я думала, у них все хорошо. Так мне казалось.

Я делаю шаг вперед, словно что-то меня толкает. Шагаю без цели: мимо зоны прибытия, мимо информационной будки, мимо чемоданов, раскладушек, семей с детьми. Дэниел говорит, что я по-прежнему для него важна – как и мама, разумеется, – и что он не хотел причинять никому боль. Я спускаюсь по эскалатору и бреду по нижнему уровню аэропорта. Вот конвейеры с багажом, вот убегающие в никуда ряды пластиковых стульев…

– Мира? – Туман в моем мозгу прорезает голос Дэниела. – С тобой все хорошо?

Какой до смешного нелепый вопрос. Однако я не смеюсь.

– Я… Это… Мне надо позвонить маме.

– Мне правда очень жаль. Странно, что она тебе не сообщила.

– Да уж. Получается, нас таких двое.

Обменявшись обещаниями не пропадать (я соглашаюсь позвонить, если что-то понадобится), мы вешаем трубку. Да уж, веселого Рождества. Счастливого Нового года. У меня так трясутся руки, что я еле-еле попадаю по кнопке сброса. Я останавливаюсь, чуть не врезавшись в бетонный столб. Меня мелко потряхивает, словно от электрического разряда: энергия, которая не находит себе выхода. Дэниел уходит от мамы.

Вернее, не так. Дэниел ушел от мамы. И все об этом давно знают – все, кроме меня.

Все в мире идет наперекосяк, но ничего не изменилось.

Пассажиры шагают по коридору. Предупреждения об урагане продолжают высвечиваться на всех экранах. Я перечитываю мамины сообщения за последние три недели: «скучаю по тебе, солнышко», «люблю тебя», «жду не дождусь встречи», «хочу приготовить окорок вместо индейки в этом году, ты не против?» Какого черта она ничего мне не рассказала?

Может, она не смогла. Может, она опять закрылась от всего мира. Так было, когда заболела тетя Фиби. Под самый конец.

---